«Мир, созданный мною в Синеглазке, представляется ей из Токио сказочно прекрасным: по вечерам мы все, окружив любимого дедушку, читаем сказки Пушкина, пьем чай с вареньем... На самом деле мы решаем сотни проблем - с учебой, с едой, со стиркой, с ломкой характеров, с возрастными и невозрастными свойствами, я погряз в ремонте дома: Мир дочери тоже видится ей уютным, пряничным: Юля с Юрой и сыном Никитой в своей квартире на 47 этаже небоскреба воркуют от счастья... И лишь одна она, Валентина Даниловна, в своей съемной квартирке поблизости от небоскреба коротает унылые вечера, и не с кем ей перемолвиться русским словом. И денег у нее своих нет. Что новый зять с дочкой подкинут, с тем и шляется по магазинам:»

«Мужик шагает на работу.»

«Пока он говорил, я вспомнил ту ночь. Нас - человек десять - доставили с митинга в поддержку секс-меньшинств в отделение милиции, отобрали паспорта. Но через несколько часов оставили почему-то только нас с Людой Гореловой. Кто-то из наших наклепал, что мы активисты: она - от лесбиянок, я - соответственно. Мы сидели в одиночных камерах до самой темноты. Потом к ней вошли женщины-милиционеры, ко мне - парни и велели раздеться догола. Люда качала права, я слышал ее возмущенный прокуренный голос:»

«У Игоря Васильевича Ивановой была самая большая коллекция женских трусиков. Розовенькие, голубенькие, беленькие, ярко красные, черные, с гипюром и без, с узорами, кружавчиками и вышивкой. Были близкие по форме к мужским плавкам и длинные, облегающие ляжки, как мужские "семейные трусы". В горошек и цветочек, с "окошками" и глухие, и бог весть, какие еще. Он мне сам об этом рассказал, и я имел возможность в этом удостовериться, так как видел очень большую часть его собрания. В любых женских трусиках его член вызывал с моей стороны совершенно бешеную реакцию. Говоря самокритично, наши свидания носили с моей стороны любовно припадочный характер. Меня начинала быть лихорадка. Я устремлялся в кабинку, закрывал за собой дверь, сбрасывал с себя полотенце, которым был опоясан, - и с вознесенным к пупу членом приближался вплотную к Игорю Васильевичу. Обнимал его и сильно упирал свой член в его, находящийся в трусиках. Или под поясом для чулок. Или в трусиках, поясе и в дамской комбинации. Игорь Васильевич никогда не надевал бюстгальтер, потому что у него была костлявая грудная клетка, прорезанная с обеих сторон ребрами. Но и без бюстгальтера он смотрелся во всем остальном или только в чем-то одном, как настоящая женщина. Нет, как дама, оказавшаяся внезапно голой под взглядом незнакомого мужчины.»

«А мне послышалось - "Где у нее манда-то?" , и я стал выговаривать Кособоковой, что тут дети, при детях не ругаются матом. А Петя и Паша всегда начинали плакать, если я хоть чуть-чуть нервничал. Тут они заревели хором. Наконец, до меня дошло - про мандат. Я снова спустился в представительство.»

«ВСТУПЛЕНИЕ»

«Но я действительно оставался на полустанке. Там со мной были мой Петя, мои дети. Я не хотел их бросать и улетать куда-то вперед, в светлое компьютерное будущее.»

«Врачи "утешили" нас тем, что нервные клетки не восстанавливаются. Поэтому, втолковывали нам, паралич Ивановича - постоянный, и улучшения не предвидится. Никогда. Главную свою задачу они видели в том, чтобы не дать параличу распространяться. Свои действия они объясняли мне очень серьезными словами, подробно. Детально описывали устройство человеческого организма, рассказывали, что с Петей случилось: что такое мозг, позвоночник, нервная система...»

«Как Пизда зубастой стала. Былина»

«Сказ о том, как хуи друг с другом поебались»

«ПРОЛОГ»