Она кончила первой – тихо, с резким выдохом, впиваясь пальцами в его плечи. Волна спазмов прокатилась по ее телу, заставив его застонать в ответ. Он продержался еще несколько мощных толчков, прежде чем его тело напряглось, и он с глухим рычанием достиг кульминации, уткнувшись лицом в ее шею под маской. Они замерли, тяжело дыша, слипшиеся, прикованные к колонне силой инерции и нахлынувшей разрядки.
Он осторожно опустил ее на ноги. Его руки, еще секунду назад властные, теперь мягко провели по ее бокам, как бы успокаивая. Он наклонился, поднял ее шелковую накидку и небрежно накинул ей на плечи. Ни слова благодарности, ни вопроса. Только короткий, кивок – знак завершения их анонимной сделки. Его серебристая маска скользнула по ее лицу, скрытому черным бархатом, и он растворился в толпе, как призрак.
Кира прислонилась к колонне, все еще чувствуя его внутри, дрожь в ногах и странную пустоту, смешанную с остатками удовольствия. Она сделала это. Она поправила маску, сглатывая комок в горле, и тоже шагнула прочь от колонны, в пульсирующий хаос вечеринки. Она не знала, что только что разделила откровенный момент этой ночи с человеком, который дал ей жизнь. Отцом. Максимом. Самые страшные тайны "Солнечного Бриза" были надежно скрыты под бархатом и серебром.
***
Темный коридор, ведущий к приватным комнатам, был похож на артерию, пульсирующую звуками вечеринки и приглушенными стонами. Егор вел женщину с зеленым пятнышком на руке – свою мать, Анну – за руку. Его маска "морского демона" скрывала торжествующую ухмылку. План работал. Она шла покорно, ее маска – изящная, с перьями – скрывала любые мысли. Анонимность была полной.
Они свернули за угол и почти наткнулись на пару. Мужчина в серебристой маске, высокий, властный, прижал девушку в черной полумаске к стене. Ее ноги обвивали его бедра, его мощные толчки раскачивали их обоих в такт музыке, доносящейся из зала. Девушка запрокинула голову, обнажив нижнюю часть груди. И там, под левой грудью, чуть выше изгиба ребер – темная, четкая, каплевидная родинка. Ту самую, которую Егор знал, как свои пять пальцев. Кира.
Егор замер как вкопанный. Женщина с зеленкой (Анна) тоже остановилась, ее пальцы слегка сжали его руку – то ли от неожиданности, то ли от возбуждения при виде откровенной сцены. Мысль пронеслась в голове Егора молнией: Отец. Этот уверенный силуэт, манера держаться – Максим. Он узнал отца, хотя тот был в маске. И он узнал сестру, хотя та была скрыта почти полностью. Ирония ситуации была чудовищной и… идеальной.
Егор резко повернулся к женщине. Вместо того чтобы вести ее дальше, в уединенную комнату, он притянул ее к себе, указывая свободной рукой на пару у стены. Его жест был красноречив и недвусмыслен: Давай здесь. Рядом с ними.
Анна под маской заколебалась на мгновение. Анонимность маскирада, всеобщий накал страстей, близость этой откровенно занимающейся любовью пары – все это сломало последние барьеры. Она кивнула, ее дыхание участилось. Егор, не теряя времени, прижал ее к стене напротив той, где его отец трахал его сестру. Кирой двигало отчаяние и необходимость легенды, Максимом – анонимная страсть и желание эксперимента. Анной – анонимность и атмосфера вседозволенности. А Егором – холодный расчет.
Его руки были грубее, чем у Максима, движения – менее опытными, но более требовательными. Анна застонала, когда он вошел в нее, ее тело отозвалось на знакомую, но замаскированную под новизну близость. Он двигался резко, глядя поверх ее плеча на сцену напротив: на отца, чьи мощные бедра вбивали его член в Киру, на сестру, чья голова была запрокинута в немом стоне. Вид подстегивал его, смешивая возбуждение с омерзением и азартом игры.
Анна быстро набрала обороты. Ее стоны сливались со стонами Киры, создавая жутковатый дуэт. Она приближалась к кульминации, ее ноги сжали Егора, пальцы впились в его спину. И тут, сквозь прерывистое дыхание, она выдохнула слова, которые были для нее правилом, усвоенным за годы брака и осторожности, но в этой анонимной ночи звучавшие как просьба к незнакомцу:
– Выйди… прошу… не внутрь… а то… – Она не договорила, но смысл был ясен: Не забеременеть от тебя, незнакомец.
Егор услышал. И проигнорировал. Его план требовал именно этого. Он видел, как ее тело начало содрогаться в оргазме, чувствовал, как ее внутренние мышцы судорожно сжали его. И в этот самый момент, когда ее сознание захлестнула волна наслаждения, когда контроль был утерян, он намеренно сделал мощный, глубокий толчок, задержался на пике и выпустил первую, самую густую струю спермы глубоко внутрь нее. Только потом, когда ее конвульсии еще не стихли, а его собственное семя уже начало изливаться, он резко выдернул себя наружу, имитируя послушание. Остальные толчки пульсации он выдавил уже на ее живот и бедра, горячим липким потоком.
Анна, захлебываясь от оргазма, ничего не почувствовала. Первая, самая важная порция была уже внутри, надежно запечатана мышечными спазмами ее собственного тела в момент высшего наслаждения. Она тяжело дышала, прислонившись к стене, чувствуя, как по ее ногам стекает тепло. Она думала, что он успел выйти. Что он послушался. Ее анонимный партнер выполнил просьбу. Она даже слабо кивнула ему в благодарность, не видя его лица за маской его выражение лица.
Егор отступил на шаг, глядя на свою мать, смазанную его спермой, и на пару напротив, где отец, закончив, уже опускал Киру на ноги. Его план был выполнен до мелочей. Он "занялся любовью" с анонимной женщиной (матерью) и "кончил в нее" (по крайней мере, частично и незаметно для нее). Кира "была с незнакомцем" (отцом). Легенда обретала плоть и сперму. Две пары, разделенные лишь узким пространством коридора, не зная, кто перед ними, тяжело переводили дыхание. Маски скрывали лица и чудовищную правду этой ночи.
***
Две недели пролетели под знаком нарастающего внутреннего напряжения, спрятанного под маской палубного веселья и солнца. Анна, обычно такая собранная, стала замечать странности. Утренняя тошнота, которую она сначала списала на непривычную пищу или морскую болезнь (хотя море было спокойным). Необычная чувствительность к запахам – даже аромат свежего кофе, который она обожала, теперь вызывал спазм в горле. И главное – отсутствие привычного цикла. В условиях нудистского круиза, где тело не скрыто, такие вещи не утаить. Она не носила трусиков – как и большинство женщин на борту, если не было "особых причин". И этих "причин" не было уже дольше обычного.
Однажды утром, за завтраком, Анна не смогла скрыть приступа тошноты. Она резко встала, прикрыв рот ладонью, и поспешила к выходу на палубу. Кира, сидевшая напротив, машинально потянулась за водой, чтобы подать ей, и в этот момент Анна заметила. Кира тоже не носила трусиков. И Анна, с ее материнской интуицией и знанием дочернего цикла, как громом пораженная, осознала: у Киры тоже не было "особых причин носить трусики". Дольше положенного.
Сомнения стали леденящей уверенностью. Анна вернулась к столу, бледная, но собранная. Она села, глядя прямо на дочь, игнорируя недоуменный взгляд Максима и рассеянное бормотание Егора о планах на день.
– Кира, – Анна произнесла тихо, но так, чтобы слышала только дочь. Ее голос дрожал чуть заметно. – У тебя… тоже задержка? Давно?
Кира замерла с куском ананаса на вилке. Внутри все сжалось в ледяной комок. Она знает. Но ее лицо, благодаря неделям вынужденной лжи и страха, отразило идеальную смесь смущения, удивления и зарождающейся тревоги. Она опустила вилку, покраснела до корней волос (это было естественно) и кивнула, избегая прямого взгляда.
– Мам… я… я не придавала значения, – ее голос звучал мелодично-испуганно, с легкой дрожью. – Море, акклиматизация, новый ритм… Думала, сбой. Ты… ты тоже? – Она подняла на мать широкие, искренне напуганные глаза. Искусство притворства, отточенное страхом, сработало безупречно.
Анна увидела в этом взгляде лишь отражение собственного ужаса. Никакой хитрости, никакой скрываемой правды – только испуганная дочь, столкнувшаяся с тем же пугающим неведомым, что и она сама. Анна почувствовала волну вины. Она завезла их сюда. В этот "рай". Где их дети…
– Да, – прошептала Анна, сжимая Кирину руку через стол. – И у меня. Нам… нам нужно провериться. Срочно.
Они не стали откладывать. Используя ту же схему, что и Кира раньше, Анна нашла официанта. На этот раз ее просьба была четкой и полной скрытой паники: "Два теста. Пожалуйста". Официант, уже привыкший к подобным запросам, молча вручил ей два таких же безликих пакетика.
Процедура повторилась в просторной уборной. Они выбрали соседние кабинки. Тишина была гнетущей, прерываемой только шумом воды и собственным громким стуком сердец. Анна сделала свой тест первой, руки ее дрожали. Результат не заставил себя ждать: две яркие, неумолимые полоски. Она зажмурилась, чувствуя, как мир рушится. Ребенок. От незнакомца в маске. В этой безумной ночи. Она вышла из кабинки, опершись о раковину, ее лицо в зеркале было пепельно-серым.
В этот момент вышла Кира. В ее руке был ее тест. И на нем – те же две роковые полоски. Но выражение лица Киры было шедевром актерского мастерства. Глаза – огромные, полные чистого, немого ужаса и полнейшего неожиданного шока. Губы – слегка приоткрытые, дрожащие. Она смотрела на тест, потом на мать, потом снова на тест, будто не в силах поверить.
– Мама… – выдохнула она, и голос ее сорвался на самой высокой ноте, звуча хрупко и надрывно. – Две… две полоски? Это… это значит…? – Она подняла на Анну растерянный, потерянный взгляд ребенка, который только что узнал, что мир несправедлив и страшен. – Но как?! Я же… я не знаю кто! Тот вечер… маски… – Слезы, настоящие, горькие слезы отчаяния и страха, выступили у нее на глазах. Она не притворялась в этом страхе – он был настоящим, только причина его была иной.
