Анна увидела только искренность. Искренний шок, искренний ужас своей юной дочери, попавшей в ту же кошмарную ловушку, что и она сама. Ни тени вины, ни намека на скрываемую тайну. Только чистое, нефильтрованное отчаяние. Сердце Анны сжалось от боли и безумной вины. Она бросилась к дочери, обняла ее, прижимая к себе.
– Шшш, солнышко, шшш, – бормотала она, гладя Киру по волосам, чувствуя, как та дрожит. – Все будет… как-нибудь будет. Мы вместе. Мы разберемся. Это… это кошмарный сон. – Она сама едва сдерживала рыдания, глядя поверх Кириной головы на два злополучных теста, лежащих на раковине. Два положительных результата. Две нежеланные беременности. Одна – от анонимного партнера в безумную ночь. Другая… другая, как она верила, тоже от незнакомца в маске, погубившего невинность ее дочери. Мысль о том, что одна из этих беременностей – результат куда более страшного греха, даже не мелькнула в ее охваченном паникой сознании. Кира сыграла безупречно. Легенда укрепилась. Правда осталась надежно похороненной под слоем лжи, слез и материнской вины. "Солнечный Бриз" плыл дальше, неся на своем борту двух беременных женщин, связанных кровью, страшной тайной и общим, пока еще не осознанным кошмаром.
***
Вечерняя каюта, обычно наполненная смешанными запахами моря, крема и усталости, теперь была пропитана густым молчанием. Анна сидела на краю кровати, Кира – рядом, их руки сцеплены так крепко, что костяшки побелели. Максим и Егор стояли напротив, ожидая. Воздух вибрировал от невысказанного.
– У нас… новости, – начала Анна, голос чуть вышел из-под контроля, но она вдохнула и выпрямилась. – Важные. Мы… беременны. Обе.
Удар. Молчаливый, но ощутимый. Максим ахнул, его рука инстинктивно потянулась к сердцу. Егор замер, глаза округлились, рот приоткрылся. Шок был виден на их лицах – чистый, немедленный.
– Как? – вырвалось у Максима, его взгляд метнулся от жены к дочери. – Анна, ты же… мы всегда осторожны! И… Кира?!
Анна сжала Кирину руку, ища опоры и давая ей сигнал.
– Я… на вечеринке, – Анна заговорила быстро, стараясь звучать уверенно, но щеки горели. – Тот мужчина… в маске. Мы… – она сделала паузу, глотая комок стыда и необходимости лжи, – …занимались только анальным сексом. Только. Поэтому… – Она посмотрела прямо на Максима, в ее глазах смесь извинения и странной надежды. – Поэтому ребенок… может быть только твой, Макс. Наш. От нас.
Облегчение, смешанное с новой волной смятения, промелькнуло на лице Максима. Его ребенок. В этом безумии – якорь нормальности. Он кивнул, не в силах говорить, шагнул к Анне и обнял ее. «Наш», – прошептал он ей в волосы, и в этом слове была целая вселенная облегчения и любви.
Все взгляды обратились к Кире. Она вдохнула, готовая к своей роли. Глаза ее были широкими, влажными от навернувшихся слез – не совсем притворных, ведь страх был реальным.
– А я… – ее голос дрогнул, звучал юным и надломленным, – …я не знаю кто он был. Тот… в серебристой маске. Он… – Кира опустила голову, ее пальцы судорожно сжали подол легкого платья (которое она надела специально для этого разговора). – …он кончил внутрь. Я не успела… не остановила. Я не знаю его лица. Не знаю имени. Знаю только… что теперь ношу его ребенка. – Слезы покатились по щекам, искренние слезы страха перед будущим, перед неизвестностью отцовства, перед всей этой кошмарной ситуацией.
Максим, все еще обнимая Анну, смотрел на дочь. Его сердце сжималось от боли за нее, от вины, что позволил этой поездке, этой атмосфере. И вот тогда его взгляд скользнул вниз, изменения в теле, начавшиеся с беременностью, уже были заметны. Грудь стала полнее, округлее. И там, под левой грудью, чуть выше линии тени, которую раньше скрывала одежда или поза – он увидел ее. Ту самую каплевидную родинку. Ту самую, которую он видел и чувствовал губами в полумраке того коридора, когда прижимал к стене незнакомку в черной маске. Незнакомку, чье тело отвечало ему с пылом, чьи стоны звучали в его ушах. Киру.
Мир вокруг Максима на мгновение поплыл. Он узнал. Узнал. Незнакомка, подарившая ему анонимную страсть и, как он теперь понял, ребенка – была его собственной дочерью. Волна леденящего ужаса, стыда и отвращения к самому себе накатила на него. Он чуть не отшатнулся от Анны. Но… но он увидел ее слезы. Ее абсолютную, искреннюю (как ему казалось) неосведомленность. Она не знала, что это был он! Она искренне верила в незнакомца. И этот ребенок… его кровь. Его плоть. Зачатая в грехе, в слепоте масок, но – его.
И в этой чудовищной правде родилась другая, извращенная надежда. Его ребенок. Не чужой. Его. Пусть зачатый в кошмаре неведения, но – его. Он не мог признаться. Никогда. Это разрушило бы все. Киру, Анну, их семью, его самого. Но он мог… принять. Молча. Взять на себя эту ношу вины и ответственности. Заботиться. Быть отцом этому ребенку, как бы он ни был зачат. Оградить Киру от позора неизвестности. Для мира – отец ребенка Киры будет тайной маски. Для него – тайной, которую он унесет в могилу. И для ребенка… он будет просто дедом. Сильным, любящим, защищающим.
– Доченька… – голос Максима был хриплым, но полным тепла и решимости. Он отпустил Анну и сделал шаг к Кире. Осторожно, как к хрустальной вазе, он обнял ее. – Шшш, не плачь. Все будет хорошо. Мы с мамой будем рядом. Всю дорогу. Этот малыш… – он не мог сказать "мой", но сила его объятия говорила сама за себя, – …будет самым любимым внуком. Или внучкой. Мы справимся. Вместе.
Егор, наблюдавший за сценой, чувствовал смесь облегчения и щемящей вины. Легенда работала. Мать поверила в его отцовство (с Максимом). Сестра "не знала" отца ее ребенка. А Максим… Максим принял новость о внуке с удивительной теплотой. Егор подошел, обнял Киру с другой стороны, стараясь выглядеть поддерживающим братом.
– Да, Кир, пап прав! Мы все тут. Никто тебя не бросит. И… – он сделал вид, что пытается шутить, снимая напряжение, – …у тебя теперь будет самый необычный рассказ о зачатии в истории! На корабле, в маске! Круто же!
Кира всхлипнула в объятиях отца, кивнула. Ее слезы были настоящими – слезами облегчения, что худшее (разоблачение) позади, слезами страха перед будущим, и странной благодарности за эту мгновенную, безоговорочную поддержку. Она чувствовала силу Максима, его решимость защищать. Не зная, что он защищает и свою страшную тайну, и свое ошибочное отцовство.
Анна смотрела на них – на мужа, крепко обнимающего их беременную дочь, на сына, подбадривающего сестру. Грудь ее наполнялась теплом. Да, шок. Да, неожиданность. Но они вместе. А Кира… бедняжка, но у нее есть они. Сильная семья. Любящая. Они переживут и это. Они найдут выход. «Солнечный Бриз» плыл вперед, неся на борту свою тайну, но палуба их каюты в тот вечер была островком обретенного, хрупкого единства перед лицом невероятных обстоятельств. И в глазах Максима, смотревшего поверх Кириной головы в иллюминатор, на темнеющее море, горела решимость: защищать эту ложь, эту семью, этого ребенка – любой ценой. Даже ценой вечного молчания о страшной правде той маскарадной ночи.
***
Третий месяц круиза раскрасил палубы «Солнечного Бриза» в новые оттенки. Лазурь моря и золото загара теперь дополнялись нежными, округлыми линиями беременных животов. Казалось, сама философия корабля – «натуральность», отказ от вмешательств – дала щедрые всходы. Женщины разных возрастов, от юных девушек до дам элегантного возраста, двигались с новой, неторопливой грацией, их руки часто лежали на выступающих животиках, гладили их с нежностью или привычкой.
Лера и Ирина, рыжеволосые, как два солнца, были среди самых заметных. Их животы уже отчетливо вырисовывались под тонкой кожей, округлые, упругие, явно «идущие» вперед. Егор, проходя мимо них у бассейна, ловил их улыбки – теплые, одобрительные, полные какого-то тайного знания. Лера даже подмигнула ему, погладив свой живот. «Твой», – словно говорил этот жест. И Егор знал, что это правда. За весь круиз только ему было позволено кончать в них. Эти дети – его. Мысль вызывала странный коктейль чувств: щемящую гордость, ответственность, растерянность и глухой ужас перед будущим, которое он не мог себе представить. Два ребенка. От матери и дочери. В восемнадцать лет.
Но Лера и Ирина были лишь вершиной айсберга. Егор начал замечать другое. Почти каждая девушка, каждая женщина, с которой у него были мимолетные или не очень связи за эти три месяца, теперь носила явные или едва наметившиеся признаки беременности. Девушка с веснушками у бара, которая смеялась над его шуткой – ее плоский живот теперь имел мягкую выпуклость. Женщина, занимавшаяся йогой на рассвете, с которой он разделил шезлонг и не только – под обтягивающей тканью набедренной повязки угадывался небольшой, но четкий бугорок. Даже та, с которой было лишь однажды, быстро и страстно в тени спасательной шлюпки – и та ловила его взгляд, а ее рука лежала на едва заметном изменении силуэта.
Конечно, Егор пытался убедить себя: Не факт, что от меня. Они не обещали ему исключительности, как Лера с матерью. На этом корабле «натуральность» подразумевала свободу для всех. Любая из них могла быть с десятком других мужчин до или после него. Статистика, совпадение, массовый эффект корабельной философии. Но масштабы явления были ошеломляющими. Создавалось впечатление, что сам воздух «Солнечного Бриза» был напоен плодовитостью, а каждая его интимная встреча оставляла незримую метку, прораставшую жизнью. Мысль была одновременно лестной – он, молодой бог плодородия! – и пугающей до дрожи. Сколько их? Сколько детей может быть его, разбросанных по миру после круиза, о которых он никогда не узнает?
