Родители пребывали в своем, относительно спокойном мире. Живот Анны тоже начал округляться, мягкий и пока еще аккуратный бугорок под легкими сарафанами. Она и Максим светились тихим счастьем, приняв эту беременность как поздний, но желанный подарок. Они заботились о Кире, чей живот был чуть меньше, но уже явным. Максим особенно опекал дочь, его взгляд часто останавливался на ней с такой смесью любви, вины и непоколебимой решимости защищать ее и «ее» ребенка (не зная, что это внук от сына), что иногда Кире становилось не по себе. Она ловила этот взгляд и отводила глаза, чувствуя, как ложь обрастает плотью и давит все сильнее.
Между Кирой и Егором повисло новое напряжение. Их ночные встречи в каюте стали реже, осторожнее. Страх перед последствиями их первой близости материализовался в растущем животе Киры, а всеобщая беременность на борту лишь подчеркивала их собственную вину и риск. Когда их взгляды случайно встречались днем, в них читалось слишком многое: страх Киры перед будущим, вина Егора, немой вопрос «как мы выберемся?», и тень того самого ребенка, который был плодом не маскарада, а их братской близости. Они почти не разговаривали наедине, боясь проговориться, боясь сломать хрупкую легенду, которая держала семью от распада.
«Солнечный Бриз» плыл по лазурным водам, его палубы сияли под солнцем, а в трюме, словно спелые плоды, зрели десятки новых жизней. Егор смотрел на этот «райский сад» беременных женщин, на Леру и Ирину с их недвусмысленными животами, на Киру, пытающуюся скрыть тревогу под улыбкой, и чувствовал себя не отдыхающим, а узником. Узником собственной плодовитости, безумия этого корабля и чудовищной тайны, которая росла вместе с животами самых близких ему женщин. До конца круиза оставался еще месяц. Месяц, за который предстояло понять, как жить с тем, что посеял в этом безумном плавании. И главное – как уберечь хрупкий мир своей семьи, когда правда о Кирином ребенке была куда страшнее легенды о таинственном незнакомце.
***
Теплый вечерний воздух в каюте, обычно наполненный лишь шумом кондиционера и плеском волн за иллюминатором, вдруг взорвался грохотом распахнувшейся двери. Максим и Анна, вернувшиеся с романтической прогулки по палубе раньше обычного, замерли на пороге.
Картина была недвусмысленной и шокирующей. Егор и Кира, забыв об осторожности в пылу очередного тайного свидания, были застигнуты врасплох. Они не успели даже отпрянуть друг от друга. Их тела, бледные в свете ночника, были сплетены на узкой кровати, дыхание учащенное, лица залиты краской мгновенного, всепоглощающего стыда. Тишина повисла густая, как смола.
– Что?! – вырвалось у Анны, ее рука вцепилась в рукав Максима. – Боже мой! Вы… что вы творите?!
Максим молчал. Его лицо было каменным, но в глазах бушевал ураган – шок, гнев, и… ужасающее узнавание. Он видел эту сцену раньше. Не в деталях, но в сути. Тело дочери, ее поза, ее сдавленный стон… Это эхо той ночи у колонны, эхо его собственного греха. Мысль, что Егор сейчас делает с Кирой то же, что делал он сам, ударила его с сокрушительной силой. И главное – ребенок! Его ребенок (как он верил) внутри нее!
Егор первым пришел в себя. Он резко откатился от Киры, прикрываясь простыней, его глаза метались между родителями.
– Пап, мам! Это… это не то, что вы подумали! – его голос сорвался на визгливую ноту. – Мы… мы в первый раз! Честно! Просто… просто заигрались!
Кира, дрожа, укуталась в одеяло до подбородка, ее глаза были полны слез настоящего ужаса – не только от разоблачения, но и от осознания, что их ложь может рухнуть здесь и сейчас. Она подхватила спасительную нить:
– Да! Первый раз! Мы… мы просто не сдержались! – Она всхлипнула, глядя на мать, стараясь выглядеть как можно более юной и растерянной. – И… и вы же знаете, я уже… беременна. От того незнакомца. Так что… так что хуже уже не будет, правда? – Этот аргумент, циничный и отчаянный, повис в воздухе.
Анна ахнула, ее взгляд перебежал с растерянного лица Егора на плачущую Киру, потом на ее уже заметный животик. Логика, пусть и извращенная, была. Если Кира уже носит ребенка от неизвестного мужчины, то ее связь с братом, пусть и шокирующая, не несет дополнительной физической угрозы в плане беременности. Это был аргумент отчаяния, но он сработал.
– Боже мой, дети, – Анна выдохнула, ее гнев сменился глубокой усталостью и растерянностью. Она подошла к кровати, села рядом с Кирой и обняла ее, не обращая внимания на ее полуобнаженное состояние под одеялом. – Что же вы наделали… Брат и сестра… Это же… – Она не нашлась, как назвать этот грех. Но осуждение в ее голосе было скорее грустным, чем яростным. Атмосфера «Солнечного Бриза», где все дозволено, где границы стерты, сделала свое дело. Шок был, но не крах.
Максим продолжал молчать. Он смотрел на Егора. Парень выглядел виноватым щенком, но в его глазах читалась не только ложь про «первый раз», но и какая-то братская решимость защищать Киру. И этот взгляд, странным образом, успокоил Максима. Они не знают, – подумал он с ледяным облегчением. Они не знают, что я тоже… что ребенок мой. Его собственная вина была так чудовищна, что вина детей казалась почти невинным экспериментом. Он сделал шаг вперед, его голос, когда он заговорил, был неожиданно спокойным, даже усталым:
– Первый и последний, я надеюсь? – Он посмотрел строго на Егора, потом на Киру. – Это… неправильно. Очень. Но… – он тяжело вздохнул, глядя на живот дочери, – …учитывая обстоятельства, рушить все криком и скандалом бессмысленно. Вы уже взрослые. И вы уже… в ситуации. – Он имел в виду беременность Киры. – Но это больше не повторится. Ясно?
Егор и Кира закивали с такой готовностью, что стало очевидно – они согласны на все, лишь бы этот кошмар закончился.
– Ясно, пап! – выдохнул Егор.
– Клянемся! – добавила Кира, прижимаясь к матери.
Анна погладила Киру по волосам.
– Главное – не навредить себе… и малышу, – прошептала она, и в ее голосе была уже не злоба, а материнская забота, смешанная с огромной усталостью от бесконечных круизных кошмаров. Мысль о ребенке Киры, о котором она заботилась как о будущем внуке, перевесила шок от увиденного.
Максим кивнул Анне.
– Ладно. Одевайтесь. И… постарайтесь выкинуть это из голов. Всех. – Его взгляд скользнул по Кире, и в нем была не только отцовская строгость, но и немой вопрос, и тяжесть его собственной, куда более страшной тайны. Он отвернулся и вышел в коридор, давая им успокоиться и привести себя в порядок.
Инцидент был исчерпан. Шокирующе легко. Не было криков, проклятий, угроз. Было лишь грустное принятие, продиктованное уже случившейся беременностью Киры и размытыми границами реальности на «Солнечном Бризе». Егор и Кира переглянулись, видя в глазах друг друга смесь облегчения и нового витка вины. Они солгали про «первый раз», и их поверили. Но цена этой лжи – молчаливое знание родителей об их грехе – теперь висела над ними. А Максим, стоя в коридоре и глядя в темное окно на бескрайнее море, курил, чувствуй вес всех тайн: своей ночи с дочерью, ее ребенка (которого он считал своим), и теперь – связи его детей. Круиз продолжался, увозя их все глубже, где единственным выходом казалось молчаливое согласие со всем, что преподносил этот безумный, обнаженный мир.
***
Теплый, спертый воздух каюты, привычно пропитанный запахом моря, крема и теперь еще – явным, не выветренным ароматом секса. Дверь распахнулась без предупреждения. Максим, зашедший за забытыми солнцезащитными очками, замер на пороге. Анна, стоявшая за его спиной, ахнула – негромко, уже без прежней силы шока.
Картина была почти каноничной. Егор и Кира на узкой кровати, не утруждавшиеся даже простыней. Свет ночника выхватывал блеск пота на спинах, слитные тени движущихся тел, Кирин живот – уже заметный, округлый бугорок – прижатый к Егориному бедру. Они не вскочили, не замерли в ужасе. Егор лишь замедлил ритм, повернул голову к двери. Кира, опершись на локоть, посмотрела на родителей – ее взгляд был усталым, почти вызывающим. Стыд выгорел дотла. Осталась только утомленная правда их связи и растущего плода внутри нее.
Тишина повисла, густая и неловкая. Ни криков, ни упреков. Только тяжелое дыхание Егора и Киры да далекий гул двигателей.
Максим первым нарушил молчание. Он не вошел, остался в дверном проеме, его взгляд скользнул по обнаженным спинам детей, по Кириному животу, и остановился где-то на стене позади них. Голос его был плоским, лишенным интонаций, как прогноз погоды:
– Очки. На тумбочке. Забыл.
Он шагнул в каюту, прошел мимо кровати, не глядя на них, словно обходя неудобно поставленный чемодан. Взял очки. Повернулся к выходу.
Анна стояла в коридоре, ее лицо было пепельным. Она смотрела не на детей, а куда-то в пустоту над их головами. Когда Максим вышел, она медленно провела рукой по лбу.
– Вы… – она начала, но голос сорвался. Не "что вы творите?", не "как вы могли?". Просто – "вы". Она собралась с силами. – ...хоть осторожнее. Учитывая… положение. – Ее кивок указывал на Кирин живот. Аргумент, который уже спасал их однажды, теперь звучал как последнее, изможденное обоснование невозможного. "Она уже беременна. Ребенок внутри. Что еще хуже?"
Егор, все еще внутри Киры, почувствовал, как ее тело слегка дрогнуло – не от стыда, а от чего-то вроде горькой усмешки. Она ответила за них обоих, ее голос был тихим, но четким:
