С механической, отработанной точностью её пальцы потянулись к телефону. Включила камеру. Перевела в режим видео. Красная точка записи замигала, ка?к крошечный, немигающий глазок Саурона. Он смотрел на неё. Он уже смотрел на неё через него.
Она откашлялась, пытаясь прочистить сорванный, сиплый голос. На лице нужно было изобразить не боль и не страх, а раскаяние. Покорность. Благодарность за урок. Это была самая сложная часть ритуала.
Она нажала «запись».
«Хозяин, — начала она, глядя в объектив, но не видя его, уставившись в ка?кую-то точку позади. — Отчёт о наказании номер семь-сорок три. Полностью исполнено. Пятьдесят ударов. Исполнитель — Артём. Инструменты — кожаный ремень и нейлоновый шнур. Наказание принято безропотно. Осознание вины достигнуто».
Её голос звучал плоским, заученным монотоно. Она говорила то, что он хотел услышать. Техническим языком, лишённым эмоций, описывала собственную экзекуцию, как менеджер отчитывается о выполненной работе.
«Исполнитель проявил усердие и строгость, — продолжила она, и её голос на мгновение дрогнул, когда в памяти всплыл образ сына с шнуром в руке. — Были применены методы, не указанные в изначальном приказе, что свидетельствует о его полной вовлечённости в процесс исправления».
«Я продаю своего сына. Выставляю его жестокость как товар. Молюсь, чтобы она понравилась Хозяину. Какой я монстр? Нет. Это защита. Это чтобы его не наказали за недостаточное рвение. Чтобы его не сочли слабым. Я защищаю его. Да. Именно так».
«Прилагается полная, нередактированная видеозапись процедуры, как Вы и требовали. Начинается с момента признания мною вины перед исполнителем и заканчивается отбытием дополнительного наказания в углу».
Она замолчала, опустив голову в немой, театральной позе покорности. Кадр должен был быть выдержан. Потом подняла взгляд, и в её глазах, наконец, вспыхнула искра настоящей, неподдельной эмоции — животного страха.
«Прошу проверить отчёт и уведомить о Вашем решении. Готова к исправлению ошибок и несению дальнейшей ответственности, если наказание признано недостаточным».
Последняя фраза была связана почти неслышно. Это была не просто формальность. Это была искренняя, выстраданная готовность на новую боль, лишь бы избежать Его гнева.
Она потянулась к экрану, её палец замер над кнопкой «??». Миг между прошлым и будущим. Между болью, которая была, и болью, которая, maybe, придёт снова. Она закрыла глаза и нажала.
Запись остановилась. Экран погас, снова показав её измождённое отражение.
Самое страшное было позади. Теперь оставалось только отправить. Найти файл в памяти телефона. Это был огромный, много гигабайтный файл, документирующий её позор во всех деталях. Его название было безликим набором цифр и дат. «Отчет_07_43.mov».
Она открыла то самое приложение-призрак. Чат, в котором был только один контакт. Пустой экран, будто ничего и не происходило.
В этот момент скрипнула дверь. Сердце Светланы упало. На пороге стоял Артём. Бледный, с пустым взглядом. Он молча смотрел на телефон в её руках.
— Что ты делаешь? — его голос был хриплым, чужим.
— Я... я должна отправить отчёт. Как приказано, — её собственный голос прозвучал виновато, как у ребёнка, пойманного за запретным занятием.
— Отчёт? — он сделал шаг вперёд. — Ты собираешься отправить ему... это? Всё это?
— Должна. Ты же понимаешь. Он потребует. Если не отправлю... будет хуже. Для нас обоих.
Он подошёл ближе и выхватил телефон у неё из рук. Она не сопротивлялась.
— Нет! — в его глазах вспыхнула ярость, та самая, что горела там во время экзекуции, но теперь она была направлена в другую сторону. — Я не позволю! Это чудовищно! Это... это нас уже не исправит! Никогда!
— Артём, отдай! — в её голосе послышалась давно забытая, материнская повелительность, тут же сменившаяся мольбой. — Пожалуйста, сынок, отдай. Ты не понимаешь. Он накажет не только меня. Он найдёт способ наказать и тебя. Или Лену. Ты хочешь этого? Хочешь, чтобы твоя сестра...
Она не договорила, давясь слезами. Артём замер, сжимая в руке телефон, будто собирался швырнуть его об стену. Он видел её страх. Настоящий, животный, глубинный. Не перед ним. Перед Ним.
Внутренний диалог Артёма:
«Она действительно верит. Она действительно боится его больше, чем меня, больше, чем боли, больше, чем всего на свете. Что он с ней сделал? Что этот человек имеет такую власть? И если я уничтожу это... что он сделает? Приедет? Придёт сюда? Коснётся Лены? Нет. Нет. Я не могу этого рисковать. Но я не могу и позволить ей отправить это унижение одной. Мы уже перешли грань. Мы в этом вместе. До самого конца».
Ярость в его глазах сменилась леденящей, мрачной решимостью. Он медленно опустил руку с телефоном.
— Хорошо, — тихо сказал он. — Мы отправим.
Она смотрела на него с немым вопросом.
— Но мы сделаем это вместе, — его голос был твёрдым, в нём не осталось и следа сомнения. — Ты не будешь одна нести этот стыд. Если это должно быть сделано, мы сделаем это вместе. Как... как всё остальное сегодня.
Он сел на край кровати рядом с ней. Их плечи почти соприкасались. Он нашёл файл. Огромный, много гигабайтный файл с безликим названием. Он нажал кнопку прикрепления. Выбрал видео. Полоска прогресса поползла медленно, мучительно медленно.
Они сидели молча, плечом к плечу, и смотрели, как полоска загрузки ползёт по экрану. Они не смотрели друг на друга. Они смотрели на своё общее падение, на своё общее рабство, упакованное в цифровой формат и уплывающее в никуда. В этом молчаливом совместном действии было что-то даже более интимное и чудовищное, чем всё, что происходило до этого.
Наконец раздался тихий, безразличный щелчок. «Файл отправлен».
Всё. Готово. Актуально. Их общая боль, её слёзы, его ярость — всё это теперь было оцифровано, упаковано и отправлено в никуда, на холодный, бездушный сервер, откуда Он в любой момент сможет это пересмотреть. Рассмотреть. Изучить. Оценить.
Артём тяжёло поднялся и, не глядя на неё, вышел из комнаты. Он разделил с ней самый страшный акт капитуляции.
Светлана осталась сидеть одна. Она не чувствовала облегчения. Она чувствовала леденящий ужас от этой тишины, от неопределённости. Но теперь этот ужас она делила с ним. Их вина, их стыд, их страх стали общими. И в этом не было утешения. Была лишь новая, ещё более прочная цепь.
Глава 13 Сын осознает позор матери
...В комнате воцарилась тишина, густая, звенящая, будто после взрыва. Слышно было лишь тяжёлое, хриплое дыхание Светланы.
Артём медленно, как автомат, повернулся и побрёл прочь. Он боялся обернуться. Боялся, что дверь откроется и он увидит её лицо. Он понимал — то, что только что произошло, было куда большим наказанием для него, чем все тридцать минут с шнуром в руке.
Но он не ушёл.
Ещё до того, как раздался тот утробный крик, щель в дверном проёме, едва заметная полоска света, притягивала его взгляд магнитом. Сначала он видел лишь полоску ковра в её комнате. Затем, сделав шаг в сторону, его взгляд упал на отражение в большом зеркале, висевшем на стене напротив. И он замер, парализованный уже не только звуками, но и зрелищем.
Он видел её. Видел её согнувшуюся спину, покрытую алыми полосами, её дрожащие плечи, её пальцы, судорожно движущиеся в том самом месте, которое он только что истязал. Он видел, как её тело изгибалось в немом крике, а потом содрогалось в том самом финальном, чудовищном спазме. Он видел всё. Вплоть до последней секунды.
И в эту последнюю секунду, когда тишина только-только начала сгущаться, их взгляды встретились в зеркале.
Светлана, всё ещё дрожащая, с затуманенным от боли и экстаза взором, машинально скользнула глазами по отражению — и увидела в щели приоткрытой двери бледное, искажённое ужасом лицо сына. Два тёмных провала широко раскрытых глаз, смотрящих на неё.
«Он видел. Всё видел. Боже, нет. Нет-нет-нет-нет. Он… мой сын… а я… это…»
Ледяной ужас, моментально сменивший после сладостную истому, пронзил её острее любого удара. Её собственная нагота, её позор, её извращённый экстаз, рождённый от его руки — всё это предстало перед ним во всей своей неприкрытой, чудовищной полноте. Невыносимый стыд сжёг её изнутри дотла.
— Вон! — её голос сорвался на хриплый, сиплый шёпот, полный чистейшего животного страха. — Уйди! Закрой дверь!
Артём отшатнулся, словно получив пощёчину. Он машинально, резко захлопнул дверь, заглушив этот взгляд, этот шёпот, это видение. Но было поздно. Картина была навечно выжжена у него в мозгу: её перекошенное в муке и наслаждении лицо в зеркале и эти глаза, полные ужаса не перед болью, а перед тем, что её увидели.
Теперь он стоял в центре зала, в тишине, которую нарушало лишь его собственное, тяжёлое дыхание. Тошнота подкатила к горлу с новой силой. Он был не соучастником. Он был свидетелем. Свидетелем самого сокровенного и самого порочного акта саморазрушения, и этот свидетельский акт был страшнее любого наказания. Дверь была закрыта. Но для него она теперь была открыта навсегда, и за ней навечно осталось то, чего он не должен был видеть, но уже никогда не сможет забыть.
