Она представила себе бездушный глаз объектива, бесстрастно фиксирующий каждую её гримасу, каждое непроизвольное содрогание. Представила, как микрофон уловит каждый её сдавленный стон, каждую мольбу, каждый предательский всхлип. Это превращало наказание из физической экзекуции, которую хоть как-то можно было пережить и забыть, в вечное, цифровое свидетельство её рабства. В клеймо, которое уже никогда не смоется, которое будет висеть над ней вечным ярлыком.
Именно тогда эта самая Тишина и наступила, окончательно проглотив её беззвучные рыдания. Она была не просто отсутствием звука. Она была живым, дышащим существом — густым, тяжёлым, осязаемым. Она обволакивала голову, как мокрая простыня, давила на барабанные перепонки, заставляя прислушиваться к собственному сердцу, которое отчаянно колотилось в груди, словно птица, попавшая в капкан. Стук был неровным, прерывистым, отдаваясь в висках тяжёлыми, глухими ударами.
Все последующие четыре дня она прожила как во сне, на автопилоте, цепляясь за обрывки нормальной жизни, едва сдерживая рвущуюся наружу панику.
**Утро. День первый.**
Будильник вырвал её из короткого, беспокойного забытья, где ей снились свист ремня и холодный, слепящий блеск объектива. Она встала, чувствуя себя разбитой, будто не спала вовсе.
— Артём! Лена! Подъем! — её голос звучал на удивление нормально, лишь чуть хрипловато от недосыпа. Она сама удивлялась, как это получается — надевать маску благополучия, как чистое, отутюженное платье.
Войдя в комнату к сыну, она застала его спящим, с телефоном на груди. Лицо было спокойным, детским, с длинными ресницами, лежащими на щеках. В эти мгновения он снова был её маленьким мальчиком. Сердце Светланы сжалось от невыносимой, физической боли. Она коснулась его плеча.
— Сынок, вставай, проспишь.
Артём заворчал, не открывая глаз, повернулся на другой бок.
— Мам, ещё пять минут...
— Не пять минут, а сейчас же. Вставай.
— А что на завтрак? — спросил он, наконец приоткрыв один глаз.
— Сырники. Твои любимые.
— С ягодным соусом?
— С ягодным соусом, — она заставила себя улыбнуться, и это было похоже на болезненную гримасу.
Он потянулся, сонно улыбнулся в ответ, и этот его простой, ничего не значащий жест был для неё пыткой. Она видела в нём уже не просто сына, а будущего палача. И чувствовала себя самой ужасной предательницей на свете.
**Завтрак. День второй.**
За столом царило привычное, немного хаотичное оживление.
— Мам, а ты подпишешь мне дневник? Вчера забыла, — с набитым ртом сказала Лена, размахивая вилкой.
— Отстань от мамы, видишь, она ест, — буркнул Артём, уткнувшись в экран своего телефона.
— Сама отстань! Мама, он опять свои дурацкие стримы смотрит за едой!
— Это не стримы, это тактический разбор, ты ничего не понимаешь, — огрызнулся брат.
— Хватит спорить, — голос Светланы прозвучал чуть резче, чем она хотела. Оба ребёнка удивлённо на неё посмотрели. Она сгладила ситуацию, погладив Лену по голове: — Леночка, конечно, подпишу. Артём, убери телефон. Еда не для того, чтобы в экран пялиться.
— Да я уже почти всё съел, — проворчал он, но телефон всё-таки убрал.
Она наблюдала за ними, за их ссорами, за их смехом, и внутри всё сжималось в холодный, тяжёлый ком. Эта обыденность, эта нормальная жизнь была теперь лишь тонкой, хрупкой плёнкой, натянутой над пропастью. В субботу плёнка порвётся, и всё это рухнет в кромешную тьму.
**Вечер. День третий.**
Проводив детей, она осталась одна в квартире. Тишина снова навалилась всей своей тяжестью. Она принялась за уборку, за стирку, за глажку — механические действия помогали хоть как-то отгородиться от навязчивых мыслей. Но они лезли в голову, цепкие и отравленные.
Она машинально провела ладонью по бедру, ощущая под тканью домашних штанов упругость своей плоти. Тридцать пять лет. Двое детей. Тело, хоть и потеряло девичью хрупкость, обрело другую, зрелую привлекательность. Она ловила на себе взгляды мужчин, иногда даже тайно этим гордилась. Но сегодня эти самые формы, эта самая плоть должны были стать объектом не желания, а насилия. И не просто насилия, а тщательно задокументированного унижения. Источником не удовольствия, а невыносимой боли, которая останется жить в цифровом формате, как вечное напоминание.
Раздался звонок в дверь. Светлана вздрогнула, сердце заколотилось. Иррациональный страх шептал: «Это Он. Он приехал проверить. Или прислал кого-то». Оказалось — курьер с посылкой для соседей. Она взяла коробку дрожащими руками, чувствуя, как краснеет от стыда перед самой собой за свой немотивированный, животный страх.
**Вечер. День четвёртый.**
Артём зашёл на кухню, пока она мыла посуду.
— Мам, а что в субботу будем делать? Лена у Маши до вечера, да? — он открыл холодильник в поисках чего-нибудь вкусненького.
У неё похолодели руки. Тарелка снова едва не выскользнула из пальцев.
— Да... я... я не знаю ещё. Возможно, мне нужно будет тебя о чём-то попросить, — она отвернулась к раковине, чтобы скрыть дрожь в голосе.
— О чём? — он захрустел яблоком, прислонившись к косяку.
— Потом, сынок. Это... важно.
— Ну ладно, — он пожал плечами, не видя подвоха. — Только, если честно, я хотел с ребятами в клуб сходить. Мы там...
— Нет! — её голос прозвучал слишком резко и громко. Артём вздрогнул и перестал жевать. — То есть... мне очень важно, чтобы ты был дома. Очень. Пожалуйста.
Он смотрел на нее с нескрываемым удивлением.
— Мам, с тобой всё в порядке? Ты какая-то нервная последние дни.
— Всё в порядке, — она снова сделала над собой усилие, заставила улыбнуться. — Просто устала. И дело важное. Обещаю, это ненадолго.
— Ну, хорошо, — он неохотно согласился. — Только потом, значит, я сваливаю. Договорились?
— Договорились, — прошептала она, чувствуя, как по спине пробегают ледяные мурашки. «Да, сынок, потом ты обязательно свалишь. После того как всё сделаешь».
- --
Глава 2. Ожидание и страх в тишине
И вот настала суббота. Утро прошло в лихорадочных, бессмысленных хлопотах. Каждое движение было выверенным, каждое слово — взвешенным. Она играла роль Матери, Хозяйки дома, и играла её блестяще, как актриса, знающая, что это её последнее представление.
Лена, как и планировалось, собиралась к подруге, правда, не без капризов.
— Мам, я не хочу идти! У Маши скучно, она всё время в телефоне сидит! — ныла дочь, надевая куртку.
— Лена, договорились же. Вы поиграете, погуляете...
— Не хочу-у!
Этот каприз стал последней каплей. Вся её собранность, всё напряжение этих четырёх дней дрогнуло и пошатнулось, как карточный домик. Глаза наполнились предательскими слезами, дыхание перехватило. Она прислонилась к косяку двери в прихожей, чувствуя, как подкашиваются ноги. Ещё секунда — и она разразится всхлипами прямо здесь, на пороге, и всё пойдет прахом. Все её жертвы, вся её выдержка окажутся напрасными.
Артём, почуяв неладное или услышав её прерывистое дыхание, вышел из своей комнаты. Он увидел её бледное, искажённое мукой лицо, глаза, полные слёз. Его собственное лицо сразу стало серьёзным, он скинул наушники, которые вечно висели у него на шее.
— Мам? Что такое? Опять с Ленкой что-то? — его голос прозвучал с раздражением, обычным для подростка, которого отвлекли от важного дела.
Светлана, закусив губу, лишь бессильно кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Мысли метались: «Всё пропало. Он всё испортит. Не отпустит её. Он увидит меня сломленной. Видео... он требует видео...»
Артём тяжело вздохнул, с таким видом, будто на него взвалили величайшую в мире обузу.
— Ладно, ладно, не рыдай там. Я её отведу, уговорю, куплю ей по дороге какую-нибудь конфету-жвачку. Только успокойся, а? Выглядишь ужасно.
Его слова, грубые, но по-своему заботливые, стали тем якорем, за который она ухватилась. Волна паники немного отхлынула, сменившись острой, режущей благодарностью. Она сглотнула комок в горле, пытаясь вернуть себе хоть тень достоинства.
— Спасибо, сынок... Я... я просто очень устала, — прошептала она, и это была чистая правда.
Артём, ворча что-то под нос о «вечных истериках», направился к Лене. Через несколько минут они вышли в коридор. Лена, уже в куртке, с надутым видом, но с новым блестящим брелоком в руке, бросила на мать сердитый взгляд.
— Из-за тебя брат меня чуть ли не силой тащит, — бросила она обвиняюще.
Светлана лишь молча кивнула, не в силах ничего сказать. Её взгляд встретился с взглядом Артёма. В его глазах она прочитала уже не раздражение, а лёгкую озабоченность и недоумение. Он видел, что с ней творится что-то неладное, что-то серьёзное.
— Ладно, пошли уже, — буркнул он, отводя взгляд, и потянул Лену за собой к выходу.
Дверь закрылась. Звук щелчка замка прозвучал как приговор. Тяжёлый, металлический, окончательный.
