Кира почувствовала, как земля уходит из-под ног. Холодный ужас, гораздо более сильный, чем стыд, сжал ей горло. "Нет". "Не в правилах". "Философия". Слова Леры о "традиции" и "пузиках к концу круиза" прозвучали в голове с новой, зловещей силой. И это касалось не только Леры или других женщин. Это касалось ее. Сейчас. После ночи с братом. Риск был не просто гипотетическим. Он был осязаемым, чудовищным.
– Я… я поняла, – прошептала она, едва слышно. – Спасибо.
Она развернулась и пошла обратно в ресторан, ноги ее были ватными. Официант смотрел ей вслед с тем же спокойным, немного печальным выражением. Для него это было частью обыденности корабля. Для нее – приговором.
Вернувшись за стол, Кира не села. Она стояла, глядя на свою тарелку с остывшим омлетом, на сияющее море за окном, на родителей, которые с тревогой смотрели на нее, и на Егора, который наконец встретился с ней взглядом – его сияние померкло, сменившись вопросом и беспокойством.
– Я… не голодна, – сказала она, голос ее звучал чужим, плоским. – Пойду… на палубу. Подышу.
Она вышла, не дожидаясь ответа. Солнце на палубе било в глаза, ветер трепал волосы, но она не чувствовала ни тепла, ни свежести. Только ледяной комок страха в груди и осознание, что на этом «Солнечном Бризе» они не просто гости. Они – пленники его безумной, обнаженной философии. И самое страшное, возможно, было еще впереди. А пути назад, кажется, не существовало. Ни для кого из них.
***
Две недели на «Солнечном Бризе» пролетели как один длинный, насыщенный солнцем, солью и свободой день. Время здесь текло иначе, подчиняясь ритму волн, смене портов и бесконечному калейдоскопу обнаженных тел и открытых возможностей.
Егор изменился. Растерянность и юношеская угловатость сменились новой, обретенной уверенностью. Он больше не прятал взгляд, не сутулился. Он ловил его – и улыбался в ответ. К нему действительно часто подходили. Девушки постарше, привлеченные его новизной и каким-то заразительным, неиспорченным энтузиазмом. Женщины, видевшие в нем приятную игрушку. И он научился подходить сам. Не с наглостью, а с простым, прямым вопросом в глазах: «Хочешь?». И ему редко отказывали. Его популярность была не столько в внешности, сколько в этой удивительной способности принимать правила игры без лишних вопросов и с искренним, почти мальчишеским удовольствием. Он стал частью пейзажа – загорелый, улыбчивый юноша, которому «Солнечный Бриз» открылся во всей своей щедрости.
Родители, Максим и Анна, тоже сдались атмосфере. Стыд и напряжение первых дней уступили место расслабленной откровенности. Они все так же отказывали всем подошедшим с предложениями, но их «нет» теперь звучало спокойнее, без внутренней бури. Они научились существовать в этом море наготы, не цепляясь за одежду как за щит. И главное – они научились не стесняться друг друга. Их любовь, всегда теплая, заиграла новыми красками под палубным солнцем. Они могли прилечь рядом на шезлонгах, и его рука спокойно лежала на ее бедре, ее пальцы переплетались с его. А иногда, под вечер, когда солнце клонилось к воде и свет становился золотистым, их можно было застать слившихся в медленном, нежном танце любви прямо на палубе, на глазах у других. Никто не пялился, никто не комментировал. Это было частью гармонии места. Они были островком своей собственной, верной страсти в океане сиюминутных удовольствий.
Ночью же Егор принадлежал Кире. Их каюта стала их убежищем, местом, где безумие корабля обретало иную, более сложную форму. После того разговора на палубе, когда Кира, бледная от страха, рассказала о невозможности достать таблетку, а Егор, сжав ее руку, предложил солгать («Скажем, что от кого-то из пассажиров. Их много, никто не проверит»), напряжение между ними сменилось странным союзом. Она расслабилась, поверив в этот план Б. И установила новое правило, шепотом, в темноте, перед тем как их тела снова находили друг друга: «Только не внутрь. Пожалуйста». И он слушался. Каждую ночь он приносил ей накопленное за день возбуждение, опыт, полученный с другими, и выплескивал его где угодно – на ее живот, грудь, в ее ладони, в полотенце – но только не в то самое место, которое могло связать их навсегда самым страшным образом. В эти моменты близость была иной – более страстной, отчаянной, наполненной шепотами и взаимным исследованием без страха последствий. Кира научилась просить, направлять, принимать удовольствие. Она все еще краснела днем, встречая его взгляд за завтраком, но ночью была смелее.
И все же, несмотря на насыщенность каждого дня, на новые впечатления, на загар, ложащийся ровным слоем, на легкость движений и чувств, время текло странно. Две недели пролетели стремительно, как чайка над волной. А впереди оставалось еще… много. Очень много. Круиз только разворачивал свои паруса. Четыре месяца – это целая жизнь в этом параллельном мире. Жизнь, где Егор становился своим, где родители находили новые формы близости под открытым небом, где Кира балансировала между страхом и ночным наслаждением, а «Солнечный Бриз», белоснежный и безмятежный, продолжал свой путь по бескрайнему синему полю, увозя их все дальше от берегов привычной жизни. До конца было еще далеко. Очень далеко. И что принесут следующие недели этого долгого, обнаженного плавания, не знал никто.
***
Тошнота пришла неожиданно. Во время завтрака, при виде сочного ананаса, который Кира обычно обожала. Резкий спазм сжал желудок, заставив ее вскочить и бежать к борту палубы, едва сдерживая рвоту. Она оперлась о прохладный металл, глотая соленый воздух, пока волна дурноты отступала. Анна бросила на нее встревоженный взгляд, но Кира махнула рукой: "Море качает".
Но море было спокойным. А тошнота возвращалась. Утром, от запаха кофе. Днем, от вида жирного соуса. И главное – календарь в ее телефоне безжалостно отсчитывал дни. Дни задержки. Первой в ее жизни. Ощущение липкого, леденящего страха, знакомое с того разговора с официантом, вернулось с удесятеренной силой. "Первого раза было достаточно". Фраза Егора, сказанная тогда на палубе, звенела в ушах как зловещее пророчество.
Она поймала того же официанта – парня с добродушным лицом – в почти пустом баре после ланча. Его глаза уже не выражали легкой жалости, а скорее усталое понимание. Он видел таких, как она, много раз.
– Тест, – выдохнула она, не в силах произнести больше. – Пожалуйста. Я… заплачу. Сколько угодно.
Он молча кивнул, исчез в служебном помещении и вернулся через минуту. В его руке был не фирменный коробок из аптеки, а маленький, ничем не примечательный пластиковый пакетик. Внутри лежал одинокий тест-кассетник, без инструкции, без бренда. Безликий, как и все "неправильные" вещи на этом корабле.
– В туалете, – тихо сказал официант, его взгляд был прямым и чуть печальным. – И… удачи. Какой бы ни был ответ.
Уборная была пуста. Кира заперлась в самой дальней кабинке. Руки дрожали так, что она едва смогла разорвать пакет. Процедура была знакомой по фильмам, по статьям в интернете. Но сейчас она казалась космически сложной. Поместить полоску под струю. Подождать. Каждая секунда тикала в тишине, гулко, как удар сердца.
Она положила тест на крышку унитаза, отвернулась, зажмурилась. Не могла смотреть. Внутри все сжалось в ледяной комок. Мысли путались: Егор, ночь в каюте, его растерянное лицо под ней... Родители за завтраком... Море за иллюминатором... Лера с ее решением... "Право" для Егора кончать внутрь... Ирины теплый, двойной взгляд...
Не выдержав, она резко обернулась.
Две полоски.
Яркие. Четкие. Неоспоримые.
Мир вокруг поплыл. Звуки – гул вентиляции, далекий смех с палубы – стали приглушенными, как под водой. Кира схватилась за холодную стенку кабинки, чтобы не упасть. В глазах потемнело. Тошнота вернулась, горьким комком подступив к горлу. Она сглотнула, чувствуя, как по спине струится холодный пот.
"Достаточно". Одного раза. Вслепую. В страхе и стыде. В нарушение всех законов природы и общества.
Она стояла, уставившись на злополучный пластиковый прямоугольник. Две полоски горели, как обвинение. Философия "Солнечного Бриза" – эта самая "натуральность" – обернулась для нее не теплом и свободой, а капканом. Страшным, безвыходным капканом. Ребенок. От брата. Внутри нее.
Она судорожно зажала тест в руке и вышла из кабинки. В зеркале отразилось ее лицо – мертвенно-бледное, с огромными темными глазами, полными чистого, немого ужаса. Стратегия лжи, придуманная с Егором ("скажем, что от кого-то из пассажиров"), вдруг показалась хлипкой, нелепой бумажной лодочкой перед цунами правды. Как скрыть это? От родителей? От врачей? От себя самой?
Она вышла на палубу. Солнце било в глаза, слепящее, равнодушное. Воздух был напоен запахом моря, соли, свободы. Но для Киры этот воздух стал вдруг густым и трудным для дыхания. Она видела Егора у бассейна – он что-то рассказывал смешное двум девушкам, они смеялись. Он выглядел таким беззаботным, уверенным, своим в этом мире. Она видела родителей, загорающих рядом, руки их были сплетены. Они нашли здесь свой покой.
А она стояла одна. С двумя полосками в кулаке и чудовищной тайной внутри. "Солнечный Бриз" плыл дальше, унося их к новым берегам, а ее мир только что рухнул. Четыре месяца круиза, которые еще недавно казались вечностью удовольствия, теперь растянулись перед ней как бесконечный кошмар. И тикающие часы внутри нее отсчитывали время до неминуемой катастрофы. Достаточно было одного раза. Теперь ей предстояло расплачиваться за эту "натуральность" всю оставшуюся жизнь. Она закрыла глаза, чувствуя, как слезы, наконец, прорываются наружу, смешиваясь с соленым ветром. Плавучий рай превратился в самую настоящую ловушку.
