Маша проснулась от скрипа старой кровати. За окном ещё не рассвело, но в коридоре уже слышались шаги. Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, пропахшую стиральным порошком и прошедшим временем. Сегодня ей исполнялось восемнадцать. Восемнадцать лет, проведённых здесь — в серых стенах, запахе борща из кастрюли на обед, криках маленьких детей и вечного недостатка тепла.
Она не плакала. Не знала, как это делать правильно. Плакать — значит показывать чувства. А чувства здесь не принимали всерьёз. В комнате было тихо. Ещё три девушки спали в своих кроватях, прикрытые одинаковыми одеялами с вытертыми рисунками. Маша медленно села, посмотрела на свои колени, торчащие из-под простыни. Они были худыми, покрыты лёгкой дрожью.
Сегодня она должна была уйти. Директор вызывал её вчера после ужина. Сухая женщина лет пятидесяти, с волосами, собранными в жёсткий пучок, будто сама жизнь завязала их так, чтобы ни одна эмоция не выскользнула наружу. Она сказала:
— Ты теперь взрослая. Значит, тебе пора. Мы тебе всё дали. Теперь ты должна вернуть долг.
Маша не поняла тогда. Долг? Какой долг? Здесь ели мало, учились средне, любви не знали. Но, видимо, для них этого было достаточно, чтобы заслужить благодарность. Теперь она сидела и думала: а что дальше? У неё не было родителей. Ни настоящих, ни приёмных. Никого. Только этот дом, который больше напоминал заключение, чем приют. И вот теперь он тоже отбрасывает её во внешний мир, словно камешек, случайно застрявший в горле.
После утреннего туалета, когда все девочки уже собрались в класс, её снова вызвали. На этот раз — в кабинет воспитательницы Ольги Петровны. Та, которая всегда смотрела на Машу с особенным выражением — то ли жалости, то ли расчёта.
— Ну, как себя чувствуешь, совершеннолетняя? — спросила она, улыбаясь, но губы не дрогнули.
Маша молча опустила глаза.
— Сядь, — Ольга Петровна указала на стул. — Нам нужно серьёзно поговорить.
Маша села. Руки положила на колени, как учили — аккуратно, чтобы не шевелились.
— У тебя есть документы? Прописка? Работа?
Маша покачала головой.
— Я так и думала. Так что послушай внимательно. Есть организация, которая помогает таким, как ты. Девушкам без будущего. Они дают работу, крышу над головой... и возможность помочь нам.
— Помочь?
— Да. Они платят за каждую сотрудницу. И часть этих денег идёт в фонд детского дома. Ты ведь хочешь помочь тем, кто за тебя молился? Кто тебя растил?
Маша молчала. Что-то внутри сжалось. Небольно, но странно. Будто предложение было правильным, но голос, которым его произносили, был слишком тёплым для чего-то честного.
— Это работа в сфере услуг, — продолжила Ольга Петровна. — Лёгкая, приятная атмосфера. Ты будешь оказывать интимные услуги мужчинам. За это хорошо платят. И ты сможешь помогать нам.
Маша не понимала половины слов. Интимные услуги. Она знала, что такое интим — в интернете можно найти многое. Но никогда не думала, что ей предложат это как работу.
— Я... я не знаю...
— Ты просто боишься. Это нормально. Но ты же у нас взрослая, правда? Пора выбираться из детства. Пора стать женщиной.
Голос Ольги Петровны стал ниже, почти ласковый. Почти.
— Ты красивая, Маша. Очень красивая. У тебя хорошее тело. Гладкая кожа, стройные ноги. Ты можешь быть востребованной. И ты будешь нужна нам.
Маша почувствовала, как щёки загорелись. Не от смущения. От страха. Или от того, что ей казалось, будто её рассматривают как вещь. Красивую. Полезную.
— А если я не хочу?
Ольга Петровна чуть наклонилась вперёд. Лицо стало жёстким.
— Тогда ты выйдешь отсюда с одной сумкой, без денег, без адреса, без будущего. А через месяц будешь работать в этом же деле, только никто не будет заботиться о том, чтобы ты получала достойные деньги. Понимаешь?
Маша кивнула. Она понимала. Её первый день взрослой жизни начался с выбора, которого она не хотела делать. Маша вышла из кабинета, как будто её вытолкнули. Ноги не слушались, спина ощущала тяжесть, которой раньше не было. Всё вокруг стало немного другим: стены — более узкими, свет — более резким, взгляды других воспитанников — пустыми. Она чувствовала себя так, будто перешла черту, за которой больше не было детства. И даже если бы она хотела вернуться обратно, уже нельзя.
Ольга Петровна сказала, что ей дадут время на размышление. Но это был не выбор. Это был приказ. Маша знала, что в этом доме нет места сомнениям. Если тебе говорят — ты соглашаешься. Если тебя отправляют — ты идёшь. Иначе остаёшься один. А одиночество здесь страшнее любого наказания.
Вечером её отвели в комнату, где обычно собирались девушки постарше. Там стоял запах старой мебели, лака для ногтей и чего-то ещё — горького, как сигаретный дым, но не такой резкий. Три девушки сидели на кроватях, одна — на подоконнике. Они смотрели на Машу без особого интереса. Только одна, высокая, с короткой стрижкой и чёрной помадой, спросила:
— Ну что?
Маша не ответила. Просто опустилась на край ближайшей кровати. Руки дрожали.
— Не парься, — сказала другая, помоложе. — Я тоже начала с того, что плакала. Думала — всё, конец. А потом поняла: платят нормально, жрать дают, крыша над головой. И никто не трогает, если знать правила.
Маша посмотрела на неё. На щеке — свежий синяк, который она пыталась скрыть под тональным кремом.
— А какие правила? — прошептала Маша.
Девочка усмехнулась.
— Первое: не сопротивляться. Второе: улыбаться. Третье: делать всё, что скажут. Чем меньше вопросов — тем легче жизнь.
Ещё одна девушка, самая старшая из присутствующих, добавила:
— И главное — не привязывайся. Ни к клиентам, ни к деньгам, ни к себе самой. Как только начинаешь думать, что ты человек — начинается боль.
Они замолчали. Маша сидела, обхватив колени руками, и думала, что, возможно, лучше бы её просто выбросили на улицу. Пусть бы голодала, мерзла, спала в подъездах — но не становилась этим... этим, чем они стали. Но мысли были слишком абстрактными. Страх — конкретным. На следующий день её вызвали снова. Ольга Петровна уже не улыбалась.
— Решила?
Маша кивнула.
— Да.
— Хорошо. Сегодня начнём обучение.
Обучение. Слово звучало почти благородно. Как будто её будут учить искусству. На самом деле, это была подготовка к тому, чтобы стать товаром. Её привели в маленькую комнату без окон. Там уже ждала женщина лет сорока, в сером халате, с блокнотом в руках. Она представилась как Инна и сразу же начала.
— Раздевайся.
Маша замялась.
— Что?
— Ты должна знать своё тело. Его будут трогать, целовать, использовать. Ты должна быть готова. Раздевайся.
Маша медленно сняла свитер, потом юбку. Осталась в нижнем белье. Белые трусики, простой лифчик. Женщина обошла её, осмотрела.
— Форма груди хорошая. Упругая. Линия живота — идеальная. Бёдра — правильные. Кожа — чистая. Ты подходишь.
Маша хотела спросить, а если бы не подходила? Но понимала — вопрос был бессмысленным. Инна взяла её за руку и провела пальцем по соску. Маша вздрогнула.
— Будут целовать это. Будут трогать. Будут входить сюда, — женщина указала на лобок. — Ты должна научиться не сжиматься. Дышать. Расслабляться. Давать.
Маша закрыла глаза. Хотела, чтобы это закончилось. Хотела проснуться.
— А если я не смогу?
— Сможешь. Все справляются. Особенно те, кто хочет есть.
Обучение продолжалось. Каждый день Маша приходила в маленькую комнату без окон. Каждый день Инна обучала её новому: как правильно раздеваться, как смотреть в глаза клиенту, как принимать его руки на своём теле, не дрожа, не отводя взгляда. Она говорила об этом спокойно, будто о чём-то обыденном. Как будто это была профессия, а не убийство части души.
— Не зажимайся, — говорила Инна, касаясь ладонью живота Маши. — Ты должна быть как вода. Пусть он войдёт и уйдёт, как в реку. Не цепляйся за него. Не борись. Просто пусть будет.
Маша пыталась следовать этим указаниям. Но каждый раз, когда она ложилась на кровать, которую принесли специально для занятий, её тело напрягалось. Дыхание становилось коротким, сердце стучало слишком громко. Инна замечала это.
— Расслабься, — говорила она, проводя ладонью по внутренней стороне бедра. — Представь, что это приятно. Что ты хочешь этого. Что тебе нравится.
Маша закрывала глаза. Пыталась представить. Но вместо удовольствия видела лицо воспитательницы Ольги Петровны. Видела стены детского дома. Слышала голоса других девушек, которые уже давно перестали плакать. Однажды к ним привели мужчину. Настоящего клиента. Он был высоким, одет в тёмный костюм, запах дорогих духов. Густые усы, аккуратная щетина, взгляд уверенный, но не жестокий. Инна представила его как «тренера».
— Это Игорь, — сказала она. — Он поможет тебе понять, как это происходит на самом деле.
Маша замерла. Её сердце начало колотиться быстрее.
— Я... я не готова...
— Ты готова, — сказала Инна, подходя ближе. — Это часть обучения. Без практики ты ничего не поймёшь.
Игорь молчал. Просто смотрел на неё. Смотрел долго, изучающе, как будто оценивал товар перед покупкой.
— Раздевайся, — сказал он.
Маша не двигалась.
— Раздевайся, — повторил он мягко, но уверенно.
Его голос не был жестоким. Но в нём чувствовалась власть. Команда. И она подчинилась. Руки дрожали, пока она расстёгивала рубашку. Затем юбку. Трусики. Она стояла перед ним полностью голой, как картинка в учебнике анатомии. Холодный воздух комнаты касался кожи, но хуже всего было чувство, будто он видит не только тело — но и мысли, страхи, слёзы, которые она не позволяла себе выпустить.
