Октябрь 1991 года. Москва.
Воздух в комнате был густым, как старый бульон. Смесь дешёвого крема «Роза», пота, прокисшего чая и чего-то ещё — затхлого, почти органического: носки, забытые под кроватью, сапоги, не просохшие после дождя, и, конечно, колбаса, которую Ленка жарила на плитке, выключенной из розетки, чтобы не сработал автомат. Запах въедался в стены, в простыни, в волосы. Он был повсюду. Он был здесь — в этом куске Москвы, в этой комнате 214, в этом времени, когда СССР уже развалился, а Россия ещё не научилась дышать.
Светлана стояла перед зеркалом — треснувшим, с пятнами от влаги по краям — и вглядывалась в себя. Не в лицо. В тело. В формы. В то, что у неё есть и что может стать билетом в нормальную жизнь.
Она натянула колготки — чёрные, в сеточку, купленные на Чистых прудах за тридцать рублей, втридорога, но — импорт, по крайней мере, так утверждали продавцы. Надо было тянуть осторожно, чтобы не порвать. Колготки цеплялись за мозоли на пятках — остатки деревенской жизни, когда она ходила босиком по глине, по дворам, по грязи. Сейчас она их ненавидела. Сейчас она ненавидела всё, что напоминало о том, кем она была.