Она попросила меня отвезти её к сестре на день рождения в другой город.
— Сашенька, ты же не занят? Отвезёшь мамочку?
Я ответил "да", как всегда. Как почти всегда. Всегда сложно сказать ей "нет". Особенно когда она так говорит — ласково, немного устало, с ноткой беспомощности. Хотя я знаю, что она не слабая. Далеко не слабая. Просто умеет быть женщиной. И знает, как этим пользоваться.
Мы вышли из подъезда в середине дня. Лето стояло жаркое, воздух был густым как молоко. Я посмотрел на неё — она была в платье. Не новое, но красивое. Тёмно-синее, чуть приталенное, с широкими бретельками и глубоким, но не вызывающим декольте. Такое, что не обращаешь внимание сразу, но потом понимаешь: всё равно смотришь на её грудь.
Она двигалась медленно, раскачиваясь чуть больше, чем нужно. Возможно, это из-за туфель — невысокие каблуки, кожаные, старые, но удобные. Её тело никогда не было острым или угловатым. Оно мягкое. Пышное. Соблазнительное, даже если она этого не замечает. Садясь в машину, она придержала платье рукой, чуть приподняв его выше колена. Мгновенно — взгляд соскользнул выше: бедро, округлость бёдер, складка кожи на животе, которая чуть выступила из-за движения. Она не стала натягивать одежду обратно. Просто села, устроилась, вздохнула:
— Уф... хорошо, что не на автобусе.
Пахло от неё домом. Теплом, духами и лёгкой потливостью от жары. Она застёгивала ремень. Ремешок прошуршал по хлопковой ткани, лег на грудь — между её большими, тяжёлыми полушариями. Они чуть дрогнули от этого. Медленно. Спокойно.
— Поехали, сынок.
Я завёл двигатель. Поначалу мы мало разговаривали. Только музыка, радио, иногда комментарии о пробках. Но я всё время чувствовал её рядом. Её присутствие давило мягко, как одеяло в июле — не больно, но душно. Она положила руку на подлокотник между нами. Пальцы чуть согнуты, ногти покрашены в светло-розовый. Я видел, как они двигались — по кожаной поверхности, как будто она что-то ощупывала. То же самое могло происходить с моей кожей. Или с чьей-то ещё...
Иногда она поправляла волосы — длинные, пушистые, с проседью, но всё ещё густые. Когда делала это, плечо чуть поднималось, и тогда платье сползало, открывая край груди, широкий сосок был немного виден сквозь ткань лифа и ткань платья. Через час пути она начала дремать. Голова опустилась на бок, щека прижалась к плечу. Вздохнула, расслабилась. Грудь поднималась и опускалась медленно как волны. Иногда она чуть поворачивалась, и тогда я видел, как ткань платья натягивается на груди.
Мне хотелось протянуть руку. Прикоснуться. Провести пальцем по ключице, вниз, к тому месту, где дыхание встречается с плотью. Хотелось почувствовать, как она реагирует на меня, даже во сне. Хотелось услышать, как она вздрагивает, когда я касаюсь того, что не принадлежит мне... Когда мы подъехали, дом уже гудел от музыки и разговоров. Сестра мамы жила в частном секторе, в старом двухэтажном доме, обвитом виноградом. Сквозь решётчатые заборы пахло шашлыком, водкой и летом.
Мама вышла из машины первой. Сначала — ноги, полные, но стройные для её комплекции. Потом — бёдра, мягко раскачивающиеся, потом — живот, чуть округлый, прикрытый платьем, которое снова задралось выше колена. И, наконец, грудь — большая, тяжёлая, покачивающаяся под ремешками бретелек, будто дышала отдельно от всего тела.
Она потянулась как кошка. Выпрямилась, руки вверх, ладони к небу. Я видел, как ткань натянулась на ягодицах, как они округло выпирали назад. Мягкие, как будто хотели быть замеченными.
— Ну что, сынок, пошли веселиться? — улыбнулась она мне.
Я кивнул. Мы вошли. Внутри было душно. Люди стояли плотной стеной, кто-то уже пьянствовал у стола, кто-то танцевал в гостиной. Тетя выбежала к нам сразу — высокая, худая, с красным лицом и сигаретой в зубах.
— Оля! — закричала она. — Приехала, старая скотина!
Они обнялись. Мама рассмеялась. Они начали говорить о чём-то, но я перестал слушать. Смотрел на маму. На то, как она двигается. Как поворачивается, чтобы взять бокал вина. Как волосы падают на лицо, и она их отбрасывает рукой, оголяя шею. Как она смеётся — голова чуть запрокидывается, грудь вздрагивает, соски проступают сквозь ткань.
Потом она начала танцевать. Ни сильно, ни вызывающе. Просто стояла посреди комнаты, покачиваясь в такт музыке. Но каждый её жест был женским. Каждое движение — мягким, текучим. Она опустила руки ниже, положила их себе на бёдра, немного присела, чуть покрутилась. Под платьем всё двигалось: живот, бёдра, ягодицы. Как будто внутри неё была жидкость, которая искала выход.
Скоро к ней подошли мужчины. Не молодые, не красивые, но внимательные. Один предложил ещё вина, другой — закуску, третий просто смотрел. Я видел, как они следили за её грудью, когда она говорила. За тем, как она проводит языком по губам, как иногда поправляет платье, чуть задирая его, чтобы освободить бедро от давления ткани. Она знала, что за ней смотрят. Когда она проходила мимо меня, она слегка коснулась моего плеча. Ладонь горячая, пахнущая вином и кожей.
— Сынок... принеси мне воды, а?
Я пошёл на кухню. Налил стакан. Руки немного дрожали. Когда вернулся, она уже танцевала с кем-то. Почти по-дружески. Но я видел, как её бёдра прижались к мужчине. Как её грудь касалась его груди. Я остановился в углу. Смотрел...
Через пару часов она стала пьянее. Её движения стали медленнее, но от этого ещё соблазнительнее. Она опиралась на спинку дивана, сидя рядом с кем-то, ноги чуть расставлены, платье задрано так, что виден край бедра. Иногда она перебирала пальцами по коже — сверху вниз, будто ласкала саму себя. Вечер тянулся долго, как старые воспоминания. Медленно, с хмельной ленью. Люди смеялись громче, чем им хотелось бы, говорили больше, чем нужно, и двигались медленнее, будто боялись потерять равновесие не только в теле, но и в мыслях.
Мама всё чаще прикладывалась к бокалу. Краска на щеках стала ярче, взгляд — мягче, движения — свободнее. Она уже не поправляла платье так часто, не держала спину прямо. Просто сидела, раскинув бёдра чуть шире, нога обнажённая до середины бедра, рука лениво играет с бретелькой, которая соскользнула с плеча. Я сидел рядом, почти не пил. Хотел сохранить трезвость. Хотел видеть её такой — раскрепощённой.
Она была... красивая. Не как женщина, которую все хотят. А как женщина, которая знает, что она желанна, и ей это нравится. И мне тоже. Гости начали расходиться. Один за другим. Кто-то ушёл с поцелуями, кто-то просто махнул рукой и скрылся в ночи. Тетя стояла у двери, прощалась, обнималась, смеялась.
— Вы остаетесь? — спросила она у нас.
Мама рассмеялась, прижав ладонь к животу:
— Голова слегка кружится... можно?
Тетя закивала:
— Конечно! Давай, я вас устрою.
Она провела нас наверх. В одну из комнат. Старая деревянная кровать, покрывало с вытертыми узорами, запах старых обоев и цветов в вазе. Лампа на стене давала тусклый свет. Ночник под столиком мигал, как будто сам был пьян. Мама вошла первой. Плюхнулась на кровать, вытянула ноги. Закинула голову на подушку. Вздохнула.
— Ну вот... и отдых.
Я остался стоять. Смотрел на неё. Такую близкую. И такую недосягаемую.
— Ты будешь спать в одежде? — спросил я, чтобы сказать что-нибудь.
Она улыбнулась, чуть хрипло:
— А ты хочешь, чтобы я разделась?
Сердце пропустило удар. Я не ответил. Только отвёл взгляд. Она засмеялась. Низко, хрипло. Как будто знала, что делает со мной. Потом села. Потянулась руками вверх, потянувшись всем телом. Она встала, немного шатаясь. Подошла к окну, открыла его чуть-чуть. Холодный ночной воздух проскользнул внутрь, смешался с теплом её кожи.
— Жарко, — повторила она.
Потом начала раздеваться. Не торопясь. Бретельки соскользнули с плеч. Платье опустилось ниже, она стояла спиной ко мне. Она сняла платье, лифчик. Осталась в одних колготках. Бедра полные, ягодицы широкие. Она взглянула на меня.
— Я буду спать в этом, — сказала она, доставая из сумки длинную ночнушку. — Не хочу быть голой в чужом доме.
Она надела ее, после чего стянула колготки с трусами оставив их на полу. Она легла первой. На правый бок. Спиной ко мне. Закуталась в одеяло. Сказала:
— Ты тоже ложись, поздно уже.
Тишина в комнате была плотной. Не та пустая, мёртвая тишина, которую хочется заполнить словами. А живая — наполненная дыханием, теплом, близостью. Где каждое движение слышно, даже если оно происходит внутри тебя. Она лежала ко мне спиной. Плотно завернувшись в одеяло, будто ей было холодно. Но я чувствовал её тепло. Чувствовал, как её тело излучает жар. Медленные вздохи, чуть учащённые после вина. Иногда — шевеление подушечек пальцев по ткани ночнушки.
Я долго смотрел на неё. На контур её спины под одеялом. На то, как ткань натягивается на плечах, как волосы выбились из прически и теперь щекочут шею. Я видел, как её грудь медленно поднимается и опускается. Видел, как ночнушка просвечивает в местах, где кожа горячее.
И я ждал. Ждал, пока она заснёт. Прошло несколько минут. Может, десять. Может, пятнадцать. Её дыхание стало ровнее. Равномернее. Казалось, она уснула. Тогда я протянул руку под одеяло. Осторожно, чтобы не потревожить воздух между нами. Моя ладонь легла на её плечо. Легко. Почти невесомо. Она не шевельнулась. Только кожа чуть дрогнула под прикосновением. Реакция тела, не сознания.
Я провёл вниз. По лопатке. По позвоночнику, который чуть выступал сквозь мягкость кожи. Каждый позвонок был как ступенька. Я спускался медленно. Осторожно. Когда мои пальцы достигли уровня поясницы, я замер. Слишком много желания собралось в груди. Слишком много страха. Я боялся, что она оттолкнёт меня. Но я не мог остановиться.
