На рассвете город ещё дремал. Розовый свет скользил по мраморным колоннам храма, и они казались вытянутыми копьями, устремлёнными в небо. На площади перед гимнасией мальчики жались к своим родным. Босые, в простых льняных хитонах, перехваченных кожаными поясами, они выглядели слишком хрупкими для того мира, куда их собирались ввести. Дыхание у многих было поверхностным, быстрым — как у птиц, попавших в сеть.
Среди воинов выделялся один. Ему было двадцать три, и звался он Дамаст. Под коротким хитоном угадывались широкие плечи, крепкие бёдра и грудь, закалённая походами. Бронзовая кираса, отполированная до блеска, облегала торс, повторяя форму мышц; ремни у талии лежали ровно, без слабин, как струны подтянутой лиры. Над левой бровью белела тонкая полоска шрама — не украшение, но знак памяти. Ноги в простых кожаных сандалиях были поджарыми и сильными; по голеням вились выжженные солнцем жилы.
Клеон, сын бедного земледельца, прятал взгляд. Его худые руки и колени, обожжённые солнцем, привыкли к тяпке и корзине, но не к копью и щиту. Хитон, едва прикрывавший четверть бедра, был изрядно потрепан, у пояса висел мешочек с хлебом и финиками — всё его богатство в этот день. Когда отец подвёл его к Дамасту, тот коротко кивнул: — Идём.