Ночь обрушилась на город, как чума — внезапно и без пощады. За окнами купеческого терема Степана Кудряшова, стоявшего на углу Торговой улицы, ветер выл, как раненый зверь, трепал ставни и швырял снег в деревянные рамы. Внутри горели лучины, их дрожащий свет отбрасывал длинные, искажённые тени на стены, будто призраки прошлого следили за происходящим. Воздух был густым от запаха пчелиного воска, крепкого мёда и душистого коренья, которым Алена накануне кормила мужа. На столах — дубовые, тяжёлые, как гробы — стояли чаши с квасом, хлеб в берестяных коробах, куски жареной баранины под сметаной. По стенам — ковры с восточными узорами, привезённые из Казани, с изображениями драконов и пылающих садов. В красном углу — икона Богоматери, глаза её казались мокрыми в свете огня.
Алена сидела у печи, одетая в парчовый сарафан тёмно-малинового цвета, расшитый жемчугом и золотыми нитями. Каждый узор на ткани был как молитва — витиеватый, тайный, соблазнительный. Поверх — душегрея из бархата, тёплая, но тонкая, подчёркивающая пышные формы. Её грудь была полной, как спелый хлеб, тяжёлой от кормления, но не утратившей упругости. Рыжие волосы, собранные в косу, были укрыты льняным платком, но несколько прядей выбились, горели в свете огня как факелы. Она шила рубашку для мужа, пальцы двигались привычно, но взгляд был тревожен. За стенами дома — тишина, но в этой тишине чудился звон стали.