Я сижу за столом, и мир вокруг сжимается до размеров этой кухни — до запаха борща, до капли, падающей из крана, до этой тягучей, липкой атмосферы, будто воздух превратился в желе. Клеёнка под пальцами холодная, но мои ладони горят. Я доедаю борщ, но вкус давно исчез — остался только привкус железа, как будто я на самом деле ем не свёклу с капустой, а что-то живое, пульсирующее, как мой собственный стук сердца.
Бабушка. Галина Петровна. Моя бабушка. Но сейчас она — не бабушка. Сейчас она — гипербола, фантазия, вырвавшаяся из экрана наружу. Её тело — как нарисованное кистью, которая не знает меры: грудь, будто два живых шара, упругих, тяжёлых, колышущихся с каждым дыханием, будто внутри них бьётся отдельная жизнь. Трикотаж натянут до предела, каждая нитка — на грани разрыва, и я ловлю себя на мысли, что жду, когда ткань лопнет, когда всё это вырвется наружу, как в тех аниме, которые я смотрел ночами, пряча телефон под одеялом. Только теперь это не аниме. Это реальность. И она движется.