Дверь скрипнула — еле слышно, как вздох спящего ребёнка, Саша замер, будто его застукали. Сердце колотилось так, что казалось — вот-вот прорвёт кожу на груди, вырвется наружу, шлёпнется на пол с глухим звуком, как переспелый плод. Он стоял в щели двери, в темноте коридора, где пахло пылью, старыми книгами и её духами, которые она распыляла перед сном, будто приглашая к себе. Лунный свет пробивался сквозь щель в шторах, резал комнату на куски, как скальпель — и на одном из этих серебристых лоскутов лежала она. Машенька. Уже почти взрослая доченька, только пошла в колледж.
Спала на спине, одна нога чуть согнута, другая раздвинута — наверное, потому что было жарко. Шортики из тонкого хлопка обтягивали бёдра, врезались в мягкую плоть, оставляя красноватые следы по краю кожи, словно кто-то уже бил её по ягодицам. Майка задралась выше пупка, обнажая нижнюю часть живота — бледную, чуть влажную от ночного пота. Верхняя часть груди выпирала из-под ткани, сосок почти вывалился наружу, тёмный, набухший, как будто сам просился на свет. Он знал этот сосок. Знал, как он твердеет от холода, как дергается, когда она смеётся. Представлял, как будет подрагивать, когда он начнёт его сосать. Когда прикусит. Когда заставит её вскрикнуть.