Мне объявили бойкот.
Теперь в универе со мной не разговаривал никто, даже девчонки. Что еще хуже, даже Лиза как-то охладела и просто кивала мне головой в коридоре.
По обрывкам разговоров я понял, что происшествие в ТЦ обросло кучей подробностей. Марина и Юля были уверены, что я обманул Олю, заставил себе сочувствовать, а потом бросил. Девчонки даже начали сочувствовать Васе — он быстро смекнул что к чему, послушав свежие слухи, и начал с новой силой рассказывать всем, что я-де сам к нему приставал в туалете, а потом вдруг решил изображать жертву.
Слухи превратили меня из жертвы изнасилования в какого-то… ебыря-террориста.
Вряд ли даже Оля ожидала, что ее слова поймут так превратно. Но изменить я ничего уже не мог.
— Никит, все ли у тебя в порядке? — озабоченно спрашивала Лидия Сергеевна.
— Да, мам, — отвечал я, делая вид, что сосредоченно читаю. Или мою посуду.
Она видела, что что-то не так, но в основном не лезла.
— Если захочешь поговорить, то я рядом, — сказала она один раз, когда я сам пришел посидеть с ней на диване. Я делал вид, что смотрю телевизор, но на самом деле я просто очень хотел прислониться к ней хотя бы плечом, голым из-за маечки.
— О чем? — жалко улыбнулся я.
— Я же знаю, что травли так легко не заканчиваются, — спокойно сказала женщина. — И что девочки тоже не все такие прям понимающие. Что, нашлись те, кто считает, что ты сам напросился, да? Поверь, это обычная история…
Она вдруг взяла мою голову и прижала ее к своему плечу, поглаживая.
— Все будет хорошо, — шептала она, пока по телевизору мужчина шутил несмешные шутки.
Настя была единственной, кто пытался со мной общаться. Я знал, что она пыталась спорить с девчонками, но без особых успехов. Я все равно замечал угрюмые, если не злые взгляды людей, которые тут же замолкали, едва я заходил в аудиторию. Они вбили себе в голову, что я использовал созданный образ для того, чтобы вызвать жалость и втереться в доверие, а в процессе еще и нормального парня подставил.
Так пролетел почти месяц. На улице уже выпал снег. Я сменил гардероб на утепленные женские брюки и зимние полусапожки дочери Лидии Сергеевны. Она также дала мне ее розовую куртку.
Но мне было как-то все равно.
До меня как-то неожиданно дошло, что женская одежда сама по себе значит для меня крайне мало. Когда выветрилось первое ощущение новизны, «необычности» и восторга перед обновками, я понял, что искал не этого. Все это было здорово — но что мне нужно было, так это принятие. Полное и безусловное.
Такое, которое я чувствовал, стоя на четвереньках перед Лидией Сергеевной, закованным в кандалах — когда она отказывала мне в праве быть мальчиком, чего я и так не хотел. Такое, которое волнами накатывало на меня, когда я лежал на кушетке с раздвинутыми ногами перед Олей, которая просила отбросить мысли о том, что у меня между ног и заставляла меня говорить о себе как о девочке — что я и так втайне желал.
Этому даже необязательно было принимать сексуальный характер. Дружба с Настей и Лизой, походы в ТЦ, гулять с «мамой» по магазинам, быть видимой и принятой…
Вот что мне нужно было. А не просто «женский образ».
Я старался гнать эти мысли. За ними, словно большой монстр в тумане, стояло что-то, что могло перевернуть остатки моей прежней жизни вверх тормашками.
Поэтому я просто продолжал ходить в универ и делать вид, что меня все устраивает.
Постепенно я вернулся в состояние самого первого дня. Со мной никто не общался, я ни с кем не общался; только Настя время от времени пыталась, но ее я морозил уже сам — не хватало еще, чтобы из-за меня она тоже стала изгоем.
В конце концов я сдался. Бесповоротно. Близился Новый год, и я все чаще видел, что Настя проходит мимо, довольствуясь лишь коротким кивком. В глазах ее была жалость и боль, но мы понимали — ничего не сделаешь. Травля не решается тем, что жертва объясняет, что «вы все не так поняли».
Даже в туалет я снова стал ходить в мужской. Это меня и подвело.
Это был вечер пятницы, университет быстро пустел. Я зашел в самый пустой туалет в удаленном уголке четвертого этажа, чтобы спокойно отправиться домой — и чтобы не сталкиваться с однокурсниками на остановке.
Но когда я присел на унитаз, аккуратно направляя струю вниз, надавливая пальчиками на почти плоскую клетку на члене, послышался громкий звук — это распахнулась дверь.
— Да точно он сюда пошел, — сказал голос, в котором я с ужасом узнал голос Афиногенова.
— И че, реально такая сучка?
— Да гарантирую. Пальчиком надавишь и сломается. На коленочки встанет и обслужит по первому разряду.
Три мужских голоса заржали. Мое сердце рухнуло в пятки.
— Эй, педик! Выходи…
После этой фразы Васи один за другим стали раздаваться громкие удары. Похоже, парни выбивали с ноги двери в кабинку, одну за другой. Я едва успел натянуть трусики, брюки и сжаться в углу, как дверь с грохотом ударилась о стенку кабинки.
— А вот и он, — довольно сказал толстый парень и вытащил меня на середину туалетной комнаты.
— Что, Никит, снова захотелось настоящего мужского члена? Не удивлен, — спокойно сказал Вася и начал расстегивать ширинку.
— Пожалуйста, не надо, — сказал я дрожащим голосом. — Вы же не…
— Не педики? — быстро сказал третий парень, выше остальных ростом, поглаживая район ширинки. — Так тебя-то ебать не западло, ты ж конч опущенный. Ты, главное, больше за столы в столовой не садись. Жри прям тут, в толчке.
И они снова заржали.
— На колени, — процедил толстяк, хватая меня за волосы. Я пожалел, что отрастил их до плеч.
Пол был холодным; колени больно стукнулись о кафель.
— Покажи сначала, что у тебя под штанишками, — осклабился Вася.
— Фу, блять, Васька, тебе зачем? — поморщился высокий.
— Интересно, Костян, — развел руками Афиногенов. — Члена почти и не видно. Может это вообще просто телка с отклонениями? У меня знаешь какая тетка бородатая.
— И правда, не заметно, — оживился толстяк. — Расстегивай, блядь!
Он замахнулся тяжелой и крупной ладонью, и я, испугавшись боли, наспех растегнул пуговицы и потянул вниз за собачку молнии.
— Стяни-ка, — прошептал Вася.
Чувствуя, что меня бьет крупная дрожь, я подчинился.
— Ебать. Это еще что такое? — ошалел Костя.
— Член походу внутри этой штуки, — догадался толстяк. — Чтобы не торчал.
— Пиздец. Ну ты и фрукт, Красов, — хохотнул Вася. — Это чтобы член не болтался, когда тебя в жопу ебут?
— Это мы проверим, — угрожающе пообещал Костя. — Ну-ка поработай пальчиками…
Он быстро достал член из ширинки брюк и мне в лицо тыкнула большая длинная сосиска. За его членом последовало еще два; парни обступили меня плотно, я уже почти чувствовал запах и тепло их орудий. Член Кости тыкнулся мне в щеку, и я отшатнулся.
Костя за это влепил мне пощечину. Голова тут же загудела.
— Да шевелись ты…
Толстяк схватил мою левую руку и положил на свой член — он был очень, очень толстым, даже для конституции его хозяина. Мои пальцы с трудом его обхватывали.
— Рот готовь, сука, — громко сказал Вася, — и не жалей слюны… а то потом пожалеет твоя задница…
Он хохотнул своей шутке, а я понял, что начинаю просто реветь. К горлу подступил комок, мешающий дышать, на глазах вскипела жидкость, за которой я — слава богу! — не мог видеть члены парней. Только запахи возбужденных мальчишек и тепло от члена толстяка напоминало — это не сон.
— Пожалуйста… я не хочу… я ведь ничего вам не сделал…
Раздался еще один удар двери в туалет.
«Конец…», — обреченно подумал я, тщетно пытаясь сморгнуть пелену слез. — «Если пришли еще их дружки, то я до ночи отсюда не выйду…»
— Эй, ты…
Послышались новые удары — на этот раз по телу. Я инстинктивно сжался, утер внезапно освободившейся рукой слезы с глаз. И офигел.
Вася уже валялся на полу. Косте заломал руку знакомый парень и впечатал в стенку кабинки. Толстяка он пнул ногой в живот и повалил на пол, взяв шею в захват.
— Саша, — пробормотал я.
Саша Исаев. Тот самый боксер, которого я так боялся. Теперь я смотрел на его обычную белую футболку, стремительно покрывающуюся брызгами крови, как на флаг свободы.
Он ударил в последний раз толстяка и обратил суровый взор на меня. Я вздрогнул и опустил глаза.
— Не бойся, — чуть хрипло сказал Саша. — Тебя-то я бить не буду. Я за тобой.
И я поверил. Впрочем, не просто поверил. Истерика от пережитого била меня крупной дрожью. Я попытался встать и чуть не упал — настолько не держали ноги.
Саша подхватил меня — я почувствовал, что его руки буквально отрывают меня от земли и ставят прочно на пол. Но я не был уверен, что пол когда-нибудь снова покажется мне прочным.
Поэтому я почти инстинктивно потянулся руками вверх и обхватил его шею. Крепкую, прочную, теплую шею. И прижался щекой к его груди.
— Саша…
Он замер. Я боялся, что он оттолкнет меня — я бы не удержался на ногах. Мне осторчертела боль. Надоела чужая ненависть. Все мое существо в этот момент молило об одном — прижмите меня к себе, кто-нибудь…
