Утро субботы в их квартире тянулось медленно и липко, как старые обои, отходящие от стен. Кухня была захламлена — посуда в раковине покрылась белесой пленкой засохшего молока, на столе валялись крошки яичницы. Маша и Саша сидели друг напротив друга, разделяемые не только столом, но и чем-то более глубоким — тишиной, которая уже давно перестала быть просто отсутствием слов. Это было плотное, вязкое молчание, пропитанное годами недоговоренностей, усталости и потухших желаний.
Саша ковырял вилкой в остатках еды, его взгляд блуждал по пятну на скатерти, будто пытался найти в нем какой-то смысл. Он потянулся за салфеткой, и в этот момент их пальцы почти коснулись — но не встретились. Она отвела глаза, когда он зевнул, обнажив желтоватые зубы и внутреннюю часть рта, пахнущую перегаром вчерашнего пива. Этот запах ударил ей в ноздри, вызывая смесь раздражения и странного, почти рефлекторного отвращения. Их тела, когда-то знавшие друг друга наизусть — каждый шрам, каждую родинку, каждый вздох в темноте — теперь казались чужими, пустыми оболочками, внутри которых что-то давно прогнило, но продолжало биться, словно не замечая собственного разложения. Он наконец заговорил, не глядя на неё: