Глава 35: Переговоры
Это утро было особенным для Алекс и не похожим на все предыдущие, проведенные с Норой.
Она проснулась со вкусом Норы на губах, посмотрела на ее нежное лицо с разметавшимися по подушке волосами, и не захотела вставать. Она бы с радостью провела с ней в кровати весь день, но это была непозволительная роскошь.
За последние дни Алекс почти не спала - переговоры с соседними анклавами изматывали ее. После кровавых стычек, в которых погибло слишком много людей, все пытались говорить, что мир возможен. Но в голосах всё равно слышалась усталость, недоверие и скрытая жажда власти. Каждый анклав держался на страхе и остатках морали - если так можно назвать то, что ещё удерживало людей от взаимного уничтожения.
Три года назад Алекс возглавила анклав после переворота. Старое правительство называло себя «Советом выживших», и держалось на насилии и страхе. Они торговали людьми — буквально — меняли женщин и детей на горючее, на оружие, на продовольствие.
Когда Алекс узнала, что одна из сделок включала пятнадцатилетнюю девочку, ту, которую она когда-то обучала стрелять, всё кончилось быстро. За ночь штаб Совета сгорел, а тела бывших «управляющих» наутро висели у южных ворот.
Тех, кто выжил, она отпустила. Теперь они сидели напротив неё — в делегациях соседних анклавов. Смотрели в глаза и улыбались, будто всё было забыто.
Причиной текущих переговоров был голод. Зима и лето выдались очень сухими, посевы погибли, а запасы, оставшиеся после старого, мира подходили к концу. Пограничные стычки стали обычным делом — кто-то воровал еду с чужих территорий, кто-то поджигал склады.
И хотя все говорили о мире, в глазах каждого участника заседания плясал голодный блеск войны и мести.
Алекс сидела во главе длинного металлического стола, перед ней — карта с обозначениями маршрутов поставок и зон добычи. Основной темой обсуждений было разделение территорий. Но разговор быстро скатился с логистики на грязные намёки.
— Говорят, ты теперь ночуешь не одна, Алекс, — протянул Кроу, массивный, лысый, с татуированным лицом. — Молодая, вроде, симпатичная. Ты быстро восстанавливаешь силы после потерь.
— Некоторые из нас находят утешение в молитве, — добавил другой, из анклава «Восточный Предел». — А некоторые — в более… телесных радостях.
— Слышал, она живёт у нее прямо в штабе, — хмыкнул третий, обращаясь к другим участникам. — Боюсь, что разбалует командиршу.
Смех был натянутым, но в нём чувствовалась хищная насмешка. Эти мужчины не уважали её — они лишь боялись. И потому издевались, когда могли, испытывая, где пройдёт грань.
Слова были тщательно завуалированы, но смысл был очевиден. Они наслаждались этим — возможностью задеть её, проверить границы.
Алекс слушала, не моргнув. Внутри — ледяной штиль. Она выучила это лицо за годы: неподвижное, спокойное, будто ей всё равно.
Алекс ответила не сразу. Она подняла взгляд от карты, медленно провела пальцами по столу и произнесла:
— Если кто-то из вас хочет обсуждать мою личную жизнь — делайте это за пределами этого зала. Если, конечно, останетесь живы к утру.
Она медленно пробежалась взглядом по говорившим. Те замолкли почти сразу, хотя на губах всё ещё оставалась ухмылка.
С тех пор, как она взяла власть, Алекс не раз слышала подобное. Женщина, которая командует мужчинами, в их глазах уже извращение. А женщина, у которой появилась другая женщина — почти вызов самому устройству старого мира. Но Алекс не оправдывалась. Ни перед ними, ни перед собой.
Иногда ей хотелось просто уйти — вернуться в комнату, где спала Нора. Вдохнуть её запах, почувствовать её тепло. Но вместо этого она сидела среди этих хищников, делая вид, что они — союзники.
Каждый их «мирный совет» был лишь паузой между выстрелами. И каждый вечер, возвращаясь после этих заседаний, она думала одно: если хоть один из них узнает, что Нора для неё — не просто пленница для утех, а слабое место, они разорвут её.
Алекс не пошла ни на какие уступки. Она твёрдо объявила, что границы анклава останутся прежними, и ни один мешок зерна не покинет их складов без равноценного обмена. Её голос не дрогнул, хотя атмосфера в зале сгущалась, как перед грозой. Каждый её аргумент встречался ледяными взглядами, каждое слово — глухим шумом раздражённого дыхания. Мужчины из соседних анклавов переглядывались, перешёптывались, поджимали губы, будто с трудом сдерживая желание бросить ей в лицо всё, что думают о женщине, осмелившейся диктовать условия.
Когда собрание закончилось, и участники стали расходиться, напряжение не растворилось — оно будто впиталось в воздух. Алекс вышла последней. В коридоре стоял тяжёлый запах пыли, пота и сигарет, шаги гулко отдавались в бетонных стенах. Те, кто проходил мимо, делали вид, что её не замечают, но всё же не могли удержаться от ухмылок и косых взглядов. Она чувствовала на себе их ненависть, ту самую, что прячется за вежливостью, пока не придёт момент для удара.
Один из мужчин — кажется, из анклава «Северный Предел» — подошёл слишком близко, его дыхание коснулось её уха.
Тон был почти ласковым, но в нём сквозила издёвка и угроза:
— Не думал, что тебе хватит смелости так разговаривать с нами. Интересно, где ты находишь силы — в постели своей новой шлюшки, может быть? Если ей захочется настоящего секса, пусть приходит ко мне.
Он отступил прежде, чем Алекс успела повернуться. Остальные сделали вид, что ничего не слышали, хотя слышали все.
Она стояла неподвижно, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Хотелось сорваться, развернуться и вбить этому ублюдку кулак в лицо, пока не останется одни кости и кровь.
Но она лишь медленно выдохнула, провела ладонью по волосам и пошла вперёд, сохраняя ту самую ледяную осанку, которой научилась за два года власти.
Никто не должен был увидеть, что ей больно. Ни один из них не должен был понять, насколько близко они подошли к её последней грани.
Глава 36: Тихая гавань
Возвращение домой оказалось для Алекс коротким, но осязаемо тяжёлым переходом — от зала, где каждая фраза была выверена и каждое молчание оттачивало углы, до коридора её квартиры, где пахло только старым деревом и кофе, и в этом контрасте, в тишине знакомых вещей, её гнев раскалялся ещё сильнее, потому что он уже не мог найти выход в словах и потому искал его в теле.
Она шла быстро, почти не замечая шагов, её ботинки глухо били по полу, и мысли роились в ее голове: о том, как в зале подбор голосов превращался в насмешку, как звучали намёки, как в лицо ей подсовывали презрительные улыбки — всё это теперь складывалось в один образ, в чёткое, мерзкое ощущение, что её пытаются уменьшить, сделать слабой, лишить права решать.
Когда дверь квартиры захлопнулась за ней, звук отрезал последние остатки официальности; в квартире было тихо, и это тихое пространство вдруг наполнилось напряжением, которое она уже не могла держать в узде. Она не стала изображать невозмутимость и не пыталась сразу возвращаться к привычной роли хозяина дома — вместо этого на мгновение остановилась, опёрлась лбом о холодную поверхность двери и позволила себе минуту, в которой не надо было думать стратегически, не надо было улыбаться и кривить губы в ответ на идиотские шутки; в этой минуте было только тело, в котором пульсировала ярость, и разум, который считал маршруты, комбинировал имена, искал слабые места и возможности.
Она вошла в комнату тихо; Нора лежала на диване с книгой, кудри спутаны, взгляд ещё не ясный от дневной полудремы, но когда Алекс появилась в дверях, она сразу почувствовала, что в ней что-то изменилось — шаги Алекс были другими, и этого было достаточно, чтобы Нора спросила без слов, поднимаясь на локте и протягивая к ней руку. Алекс не стала объяснять никаких подробностей; вместо разговоров она сначала позволила себе выдохнуть, длинный, сжатый выдох, в котором уходило и разочарование, и обида, и та крошечная, но дико раздражающая уязвимость, которую она испытывала, когда кто-то пытался перечеркнуть то, что она строила годами.
Нора молча подала ей кружку с чаем, и когда Алекс приняла её, пальцы Норы на мгновение задержались на запястье — маленькое прикосновение, спокойное и без вопросов, как будто этим касанием Нора говорила: «я здесь», и этого было достаточно, чтобы часть напряжения, собиравшегося в её горле, ослабла. Алекс села рядом, не придушив своей твердой хваткой те мысли, которые требовали действия; она позволила себе рассказать Норе о правилах этого города, о тактике и о планах, и о том, как злила её беспомощность людей, которые прячутся за масками и при этом готовы нанести удар.
Слова шли тихо, но ровно, не нуждаясь в оправдании: она говорила о ненависти, которая не была слепой — она была расчётливой, направленной, и она уже делала пометки в уме; Нора слушала, иногда стискивая губы, иногда коротко кивая, и в её взгляде читалась не только страх и сочувствие, но и растущая готовность быть рядом, даже если это означало видеть Алекс такой — уязвимой и тревожной. Когда рассказ закончился, Алекс опустила голову и позволила Норе поднести ладонь к её щеке; прикосновение было медленным и осторожным, как будто Нора боялась причинить ещё одну рану, но именно это тихое, человеческое соприкосновение, без слов и обещаний, дало ей силу, чтобы в тишине набросать план — не импульсивный удар, не крик, а холодный расчёт, который должен был превратить возмездие в инструмент справедливости, а не в акт слепой мести.
