Лето в большом городе душило асфальтом и выхлопами. Вечерняя жара не спадала, даже когда солнце лениво проваливалось за горизонт, оставляя за собой мутное марево. Аня, стоя за стойкой бара, вытирала липкий от пролитого пива прилавок. Потрепанная тряпка в ее руках уже пахла кислятиной, но она машинально водила ею по дереву, словно это могло стереть не только пятна, но и ее собственные мысли.
Бар «Ирландец» был именно таким, как можно ожидать от забегаловки на окраине: дешевое пиво, потертые столы, запах прогорклого масла из кухни и пьяные голоса, сливающиеся в гул. Не то место, о котором она мечтала, уезжая из своего крошечного городка, где все знали друг друга по именам.
Ане было двадцать, но она чувствовала себя старше. Худенькая, с тонкими запястьями и усталыми глазами, она казалась почти незаметной в этом шумном месте. Длинные чёрные волосы, которые она небрежно собирала в хвост, выбивались непослушными прядями, а форменная футболка с логотипом бара висела на ней, как на вешалке. Она была обычной — ни яркой красоты, ни броской харизмы, просто еще одна девушка, затерянная в толпе большого города. Но внутри у нее горел огонь — тот самый, что заставил ее собрать сумку, оставить позади родителей и младшую сестру, и рвануть сюда, в надежде на что-то большее. На что именно, она и сама не могла толком объяснить.
Работа в баре была выматывающей. Смена тянулась уже шестой час, ноги гудели, а спина ныла от бесконечного таскания подносов. Аня разносила заказы, улыбалась вымученной улыбкой, когда пьяные мужики отпускали сальные шуточки, и мечтала о том, как однажды выберется из этой дыры. Она представляла себе свою собственную квартиру в центре, с большими панорамными окнами и видом на небоскребы, но пока жила в маленькой съёмной однушке. Реальность была безжалостной: без образования, без связей, без денег — только долги за аренду и пара-тройка тысяч на карте, которых едва хватало до конца месяца. Она часто думала о родителях, оставшихся в городке, где жизнь текла медленно, как река в засуху. Отец, вечно уставший от работы на заводе, мать, которая брала подработки, чтобы прокормить семью. И Лиза, младшая сестра, шестнадцати лет, с ее наивными мечтами стать блогером или певицей. Аня обещала Лизе, что вытащит ее сюда, в большой город, когда сможет. Но пока это были пустые слова. Она даже себе помочь не могла.
Девушка вздохнула, бросив тряпку в раковину, и посмотрела на зал. Посетители — в основном студенты, работяги и дальнобойщики — шумели, смеялись, чокались кружками. Кто-то уже спал, уткнувшись лицом в стол. Она привыкла к этому хаосу, к запаху пота и алкоголя, к грубым голосам. Но каждый вечер, стоя за стойкой, она задавалась одним и тем же вопросом: неужели это все? Неужели это и есть та жизнь, ради которой она сбежала из дома?
В этот момент дверь бара скрипнула и открылась. Сквозняк принес с улицы теплый воздух, пропитанный запахом бензина и пыли. Аня подняла глаза — и заметила, как гул в зале на секунду стих. Все посетители, как по команде, повернули головы к двери. Даже пьяный мужик у дальнего столика, который только что орал анекдот, замолчал, уставившись на вход. Аня замерла, держа в руках пустой поднос, и почувствовала, как по спине пробежал холодок. Кто-то вошел, и что-то в этом мгновении заставило воздух в баре сгуститься.
Аня повернула голову вслед за всеми и увидела их... Их было трое. Высокие, на каблуках достигающие почти двух метров. Статные, мускулистые. Длинные волосы, крепкие, как лошадиная грива, спадали на спины. Амазонки. Генномодифицированные женщины. Высшая раса. Их исполинская, могучая маскулинность невероятным образом сочеталась с уникальной красотой. Они считались элитой, чуть ли не божествами. Только самые богатые и влиятельные мужчины могли позволить себе девушек этой расы. Тем страннее было видеть трех амазонок в этом захудалом баре.
Их присутствие было как вторжение мифических существ в мир смертных — они казались слишком яркими, слишком большими для этого тесного, пропахшего пивом и потом пространства. Лампы под потолком, покрытые пылью, отбрасывали на их фигуры неровный свет, заставляя кожу блестеть, будто отполированный мрамор. Даже воздух в баре, казалось, стал тяжелее, пропитанный их ароматом — смесью дорогих духов и чего-то дикого, почти звериного.
Мужчины, ослепленные их красотой, вмиг затихли и потупили взоры, боясь даже в глаза им смотреть. Грубые лица, еще минуту назад кривившиеся в пьяных ухмылках, теперь выражали смесь страха и благоговения, словно они увидели не женщин, а божеств, сошедших с небес. Кто-то нервно сжал кружку, кто-то отвернулся, будто взгляд амазонки мог испепелить его на месте.
Мерно цокая высоченными каблуками по деревянному полу, три кобылицы шли по бару, морща носики и с отвращением оглядывая здешнюю публику. Их шаги отдавались эхом, словно барабаны, возвещающие о приходе грозы. Половицы скрипели под их весом, а тени, которые они отбрасывали, казались длиннее, чем у обычных людей. Они двигались с грацией хищниц, уверенно, но с легкой ленцой, будто знали, что весь мир принадлежит им. Они прошли мимо барной стойки. Блондинка, шедшая впереди, кинула презрительный взгляд на Аню, застывшую на месте с грязной тряпкой в руках. Ее зеленые глаза, яркие, как изумруды, сверкнули в полумраке, и Аня почувствовала, как ее сердце сжалось от этого взгляда, будто она была поймана в луч прожектора.
— Чё рот раззявила, девка? — фыркнула амазонка, и ее голос, низкий и чуть хрипловатый, прорезал шум бара, как нож. Аня глупо захлопала глазами и тут же сомкнула челюсть, чувствуя, как щеки заливает жар. Она хотела что-то ответить, но слова застряли в горле, и все, что она смогла, — это сжать тряпку сильнее.
Зеленоглазая блондинка была одета в белый топ, едва умещающий ее могучие груди натурального пятого размера, и в белую, короткую юбку с вырезом на левом бедре. Ее плоский живот с кубиками пресса был обнажен, и в тусклом свете бара эти кубики отливали бронзой, словно высеченные из камня. Любой мужчина-атлет мог бы позавидовать такому животу, но на ней он выглядел не грубо, а пугающе совершенным. Широкие бедра амазонки соблазнительно покачивались в такт шагам, подол короткой юбки развевался, обнажая мощные, мускулистые бедра, подобные бычьим. Мышцы перекатывались под кожей, гладкой, как шелк, и каждый шаг подчеркивал их силу, но при этом не лишал их странной, почти неестественной элегантности. Икры перекатывались под кожей крепкими буграми, а ее ноги, обутые в стрипы из прозрачного силикона, на высоком каблуке и толстой платформе, казались продолжением этого совершенства. Кончики пальцев украшали ногти, окрашенные в ярко-зеленый лак, в цвет ее глаз, и они сверкали, как драгоценные камни, при каждом движении. Грива платиновых волос, струящихся ниже спины, окутывала бар запахом дорогих духов — сладких, с ноткой металла, словно гроза, смешанная с медом. Этот аромат был таким сильным, что перебивал даже вонь перегара и прогорклого масла из кухни.
Вслед за ней топали ее подруги. Одна, брюнетка с грубыми, но красивыми чертами лица, была менее мускулистой, но не уступала в росте. Ее черные, как вороново крыло, волосы были сплетены в длинную, толстую косу, переплетенную золотыми кольцами и опускающуюся до линии крепких, мускулистых ягодиц. Они, словно пушечные ядра, вздувались под кожаными леггинсами, которые скрипели при каждом шаге, подчеркивая ее мощь. Пышная грудь, не уступающая размером груди блондинки, была укрыта короткой, но свободной футболкой, подобной тем, что носят бодибилдеры. Стоило черноволосой амазонке поднять руку, как ее груди стали бы видны посетителям бара — низ топа не касался живота, свободно раскачиваясь под пышной грудью. Ее темные глаза, цвета янтаря, горели хищным огнем, и в них читалась воинственная красота, смешанная с грацией пантеры. От каждого шага ее черных сабо с открытым носком дрожали кружки на столах, и этот звук, ритмичный и тяжелый, заставлял сердца посетителей биться быстрее.
Третья была не менее эффектной. Львиная грива волос, цвета огня, закрывала ее утонченное лицо с тонким, изящным носиком и сочными губами, накрашенными алой помадой, которая в полумраке бара казалась почти кровавой. Она была одета более женственно — в красное короткое платье на лямках и такие же красные туфли-лодочки на высоком остром каблуке. Удивительно, как каблук выдерживал вес ее могучего тела, но он не гнулся, а каждый ее шаг был точным, как у танцовщицы. Глубокий вырез платья открывал полукружия тяжелых, пышных грудей, которые колыхались при движении, притягивая взгляды. Крепкая, мощная задница выпирала назад, как у индюшки, а подол платья заканчивался как раз под мясистыми ягодицами, позволяя насладиться ее могучими, загорелыми, мускулистыми бедрами и сильными голенями. Ее кожа, гладкая и безупречная, отливала золотом, и в ней было что-то почти нечеловеческое, как будто она была вырезана из древнего мифа.
Три амазонки, одинаковых пропорций, но совершенно не похожих друг на друга, прошли к дальнему столику в углу. По пути блондинка огрызнулась на еще одного посетителя. Пьяный мужик так раззявил на нее рот, будто увидел самого господа бога.
— Варежку прикрой, пьянчуга! — рыкнула она, как львица, и ее голос, глубокий и властный, заставил мужика тут же опустить глаза в бокал пива, словно провинившегося ребенка.
Все ими восхищались ровно настолько же, насколько и боялись. Боялись не за их маскулинность и рост, а за их красоту и редкость. Амазонки ценились и почитались в обществе, будто редкие экземпляры из Красной книги. Смотреть на них — это словно замарать их красоту взглядом. Не говоря уже о прикосновениях. Даже в этом пропахшем пивом баре их присутствие казалось святотатством, как будто они оскверняли себя, просто находясь здесь.
Почему их называли амазонками, Аня до сих пор не знала. Не были они никакими воительницами и не занимались единоборствами. Большую часть времени они проводили в спортивных залах и салонах красоты, поддерживая свою природную яркость. Они выступали на сценах, в различных конкурсах красоты, спортивном бодибилдинге. Снимались в кино, позировали для журналов. Эти женщины не нуждались в деньгах. «Так, что же они тут забыли?» — еще раз задалась вопросом Аня, чувствуя, как в груди закипает смесь любопытства и раздражения. Их появление в этом баре было как насмешка над всем, что составляло ее жизнь — над ее усталостью, над ее мечтами.
