— А сегодня… сегодня я проснулась и поняла, что это все — ерунда. И… — она запнулась, набравшись смелости, и ее голос внезапно стал чуть громче, с вызовом, — и специально пришла в халате на голое тело.
Она выдержала паузу, чувствуя, как заливается краской. Но останавливаться было уже нельзя. Напускная откровенность, щитом, прикрывала ее настоящую природную застенчивость.
— И… подумывала даже… — она почти прошептала последнее — …и без трусов прийти.
В кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гудением приборов. Анна сидела, пылая, не в силах поднять взгляд. Она выложила все. Самые свои глупые, постыдные, уязвимые мысли.
Петр Ильич не засмеялся. Не возмутился. Он молча смотрел на монитор, где кривые, должно быть, выписывали сумасшедшие пике и зигзаги.
— Прекрасно — наконец произнес он, и в его голосе прозвучало глубочайшее удовлетворение. — Это именно то, что мне нужно. Конфликт между немедленной эмоциональной реакцией и ее последующим когнитивным переосмыслением. Между социальным стыдом и индивидуальным бунтом. Спасибо, Анна Сергеевна. Это очень ценно.
Он снова что-то записал, а потом поднял на нее взгляд. И в этот раз в его глазах, помимо научного интереса, она увидела нечто новое — уважение.
— Ваша сегодняшняя «смелость», как вы ее называете, — это не распущенность. Это признак доверия к процессу. И ко мне, как к проводнику. Это лучший показатель, что мы на правильном пути.
Анна медленно выдохнула. Стыд не исчез, но он начал трансформироваться во что-то другое, что она еще пока не осознала.
Слова Петра Ильича повисли в воздухе, густые и весомые, как физическая субстанция. Они не прозвучали как пошлое предложение или насмешка. Это была гипотеза, выдвинутая ученым. Проверка теории на практике.
«Вам будет легче, если вы действительно снимете трусы» - сказал он.
Анна замерла, уставившись на него. Утром она и сама думала об этом. Минуту назад почти выболтала эту крамольную мысль. И теперь он, словно прочитав ее мысли, предлагал это вслух. Как очередной этап эксперимента. «Да и Пётр Ильич врач, — лихорадочно соображала она. — В его словах есть правда. Стыд — это барьер. А что, если его действительно перепрыгнуть одним махом?»
Напускная смелость, которую она демонстрировала с утра, вдруг сконцентрировалась в плотный, горячий шар где-то в груди. Это был азарт. Азарт исследователя, соглашающегося на рискованный опыт ради нового знания. О себе.
— Давайте, решайтесь, — мягко, но настойчиво подтолкнул он.
Это был не приказ, а приглашение. Приглашение перейти Рубикон.
Анна медленно привстала с кресла. Движения ее были немного скованными, механическими. Она зацепила пальцами за резинку хлопковых трусиков и, не дав себе времени передумать, резко стянула их вниз. Датчики на щиколотках тут же отвались, но она не обратила на это внимания. Скомкав трусы в руке, она перебросила их через всю комнату на диван, где лежал халат. Белый комочек мягко приземлился на темную кожу.
Она стояла перед ним совершенно голая. Если не считать белых кед на босу ногу, которые вдруг стали казаться нелепым и трогательным атрибутом ее обычной жизни, оставшейся за стенами больницы.
— Легко! — выдохнула она, и это было не актерство, а констатация внезапно нахлынувшего факта. Да, было легко. Невероятно легко. Словно сбросила с себя не просто кусок ткани, а тяжелый, невидимый панцирь, который она таскала на себе всегда.
Петр Ильич не ахнул, не отвел взгляд. Его лицо оставалось сосредоточенным.— Анна Сергеевна, вы молодец. Это требует настоящей смелости. Не показной, а внутренней, — произнес он с искренним уважением в голосе.
Он подошел, присел на корточки перед ней, чтобы прикрепить отвалившиеся датчики. Его пальцы, холодные и точные, коснулись ее лодыжки. Анна смотрела на его склоненную голову, на седые пряди у висков, и ждала приступа паники, стыда, ужаса. Но ничего этого не случилось.
Вместо этого ее накрыла волна совершенно иного чувства. Это не был стыд. Это было то самое ощущение, которое возникает, когда бежишь сломя голову с крутой горы, когда летишь на самых быстрых каруселях, когда дух захватывает от скорости и высоты. Адреналин. Чистый, почти пьянящий адреналин. Кровь загудела в висках, кожа стала гиперчувствительной, и она ощущала каждую пылинку в воздухе, каждый звук — гудение компьютера, свое собственное дыхание.
«Ничего. Абсолютно ничего страшного не происходит, — с пронзительной ясностью думала она. — Он поправляет датчики. Я стою голая. И мир не перевернулся. Я не испарилась от стыда».
Он поднялся, его взгляд скользнул по ней быстрым, оценивающим взглядом врача, проверяющего «оборудование».— Все в порядке. Садитесь, пожалуйста.
Анна опустилась в кресло. Теперь кожа касалась прохладной поверхности кресла напрямую, и это новое тактильное ощущение было еще одним подтверждением ее нового состояния. Она сидела, развалясь, не пытаясь прикрыться, и смотрела на Петра Ильича почти вызывающе. Внутри пела победа. Победа над самой собой.
— Ну что — он сел напротив, сложив руки. — Опишите свои ощущения. Физические. Здесь и сейчас.
Анна закрыла глаза на секунду, прислушиваясь.— Легкость — Она начала с самого главного. — Как будто я сбросила груз. И… холодок по коже. И сердце бьется чаще. Но не от страха. От… возбуждения. От того, что я это сделала.
— Отлично — он кивнул, глядя на монитор. — Физиологические показатели полностью подтверждают ваши слова. Высокий уровень адреналина, учащенный пульс, но паттерн дыхания ровный, без признаков паники. Это очень интересно. Теперь следующий вопрос. Теперь, когда физический барьер снят, что вы чувствуете по отношению ко мне? К человеку, который видит вас в таком… неприкрытом виде.
Вопрос был снова гениален в своей простоте. Он заставлял ее перевести фокус с внутренних ощущений на внешние.
Анна посмотрела на него. На его усталое, умное лицо, на белый халат, на руки, лежащие на столе.— Я чувствую… доверие. — Она сказала это с удивлением. — И благодарность. Потому что вы не смутились. Не сделали вид, что ничего не происходит. Вы… просто работаете. И это позволяет мне чувствовать себя не голой женщиной, а… чистым явлением. Обнаженным явлением.
Она нашла точное слово. Явление. Как гроза, как солнечное затмение. Нечто, что просто существует, и его нужно изучать.
Петр Ильич улыбнулся. На этот раз улыбка была теплой, человеческой, а не только профессиональной.— Анна Сергеевна, вы не просто испытуемый. Вы — соисследователь. И вы делаете феноменальную работу. Продолжим?
Тишина в кабинете после ее признания была особой, казалось все внутренние противоречия разрешены, а между ними появился какой-то незримый мост. Анна сидела, все еще ощущая легкую дрожь в коленях от выброса адреналина, но стыд отступил, уступив место странной, ясной отстраненности. Она была гола, и это был просто факт, как факт — бегущих линий на мониторе рядом.
Петр Ильич сделал несколько пометок, его лицо было сосредоточено. Затем он отложил ручку и посмотрел на нее своим прямым, изучающим взглядом.
— Хорошо, — начал он, и его голос вернулся к ровному, деловому тону. — Давайте обсудим вас. А вернее, вашу грудь. Она вам нравится? Считаете ли вы ее идеальной или вам бы хотелось что-то другое?
Вопрос прозвучал настолько прямо, что на секунду Анну снова застал врасплох. Но барьер был преодолен. Физическое обнажение сделало словесное менее пугающим. Это был просто следующий логичный шаг. Она не опустила глаза, а наоборот, скользнула взглядом по своей груди, как бы оценивая ее со стороны.
— Я думаю, что она могла бы быть и чуть больше — сказала она задумчиво, как если бы оценивала не себя, а какой-то предмет. — Но и эта… очень неплоха. Форма устраивает. — Она сделала паузу, проверяя свои ощущения. Да, это была правда. — Это честно. Я действительно так думаю.
— Хорошо, — кивнул Петр Ильич, его взгляд на мгновение тоже скользнул по указанному объекту, но абсолютно безлично, как прохожий посмотрит на витрину магазина, проходя мимо. Он что-то отметил в блокноте и снова ушел в изучение графиков на мониторе, давая ей передышку. Прошла минута, заполненная лишь тихим шелестом техники.
Затем он повернулся к ней снова. Следующий вопрос был еще более интимным, вторгающимся в самые потаенные ритуалы.— Когда вы ласкаете себя — произнес он четко, без снисхождения, — то как именно вы ласкаете грудь? Не вообще, а конкретно. Опишите технику, если можно так выразиться.
Вот здесь Анну накрыло новой волной стыда. Горячей, стремительной. Инстинктивно ее рука дрогнула и потянулась к груди, чтобы прикрыть ее, но она остановила себя на полпути, с силой опустив ладонь на колено. «Нет. Я уже прошла эту точку. Отступать нельзя».
Она закрыла глаза, пытаясь абстрагироваться. Перед ее внутренним взором всплыли знакомые образы: ее собственная рука на коже, темнота комнаты, тишина… Она представила, как ее пальцы скользят по коже, нежно обводят ореолы, а потом… потом находят соски.— Я… люблю потягивать их — выдохнула она, и голос ее прозвучал сипло. — И… мять. Чувствовать это напряжение. А временами… — она замолчала, закусив губу, но заставляя себя продолжать, — временами я сдавливаю их. До… до болезненного состояния. Мне нравится этот резкий, четкий переход. А потом это легкое ощущение наполненности, будто они не пустые.
