Она умолкла, и в кабинете снова воцарилась тишина. Анна сидела, не в силах пошевелиться, чувствуя, как пылают ее щеки и уши. Она только что вывернула наружу не просто факт мастурбации, а ее конкретную, частную, никому не ведомую механику.
Прошла еще одна мучительная минута. Она ушла в себя, в воспоминания, ей казалось, что она сейчас расплавится от стыда прямо в кресле.
Внезапно ее спас спокойный голос Петра Ильича.— Спасибо за ответ. Искренний ответ. — Он указал рукой на монитор. — Видите эти пики? Это ваша кожно-гальваническая реакция и частота сердечных сокращений в момент вопроса и вашего ответа. По ним я, конечно, не могу дать точный ответ на вопрос «как вы это делаете». Но я могу с абсолютной уверенностью утверждать, основываясь на этих данных, «что вы точно это делаете» и что этот процесс связан для вас с интенсивным эмоциональным и физиологическим откликом.
Его слова подействовали на Анну как ушат ледяной воды. Они перевели все в плоскость чистых данных, графиков и научных фактов. Ее постыдная тайна превратилась в объективный физиологический феномен. Стыд не исчез полностью, но он сжался, отступил, уступив место ошеломленному изумлению.
Она смотрела на бегущие линии, которые были слепком ее самого сокровенного переживания, и внутри нее что-то щелкнуло.— Значит… это просто… реакция? — тихо спросила она.— Нет, не «просто», — поправил он. — Это сложнейший каскад реакций. И он — предмет изучения, а не осуждения. Вы великолепно справляетесь, Анна Сергеевна.
Глава 11
— Хорошо, давайте теперь вопрос попроще, — предложил Петр Ильич, его голос прозвучал почти что легко на фоне предыдущей интенсивности. — Как и где у вас был первый секс?
Анна почему-то и вправду сочла этот вопрос простым. Эта история уже много раз прокручивалась в ее голове, обсуждалась с подружками в старших классах и в институте. Правда, тогда она ее приукрашивала: добавляла романтики, намекала на большую любовь, опускала неловкие детали. Это был заученный, отлакированный анекдот из прошлого. Но сейчас, в этой комнате, где царила бескомпромиссная честность, старый сценарий показался фальшивым.
Она не стала приукрашивать.— Меня взяли сзади. В машине, — выдохнула она, и слова прозвучали не как признание, а как констатация сухого факта. — Он был года на четыре старше. Я тогда училась в выпускном классе, а он — в университете.
Краткость и простота формулировки сами по себе были шокирующими. Никаких «у нас были чувства», «мы гуляли под луной». Просто — взяли. В машине.
Петр Ильич, не меняя выражения лица, уточнил с клинической точностью хирурга:— В попу или вагинально?
И вот этот второй, уточняющий вопрос оказался в тысячу раз сложнее первого. С подругами они никогда не опускались до таких физиологических подробностей. Обсуждали «это», но всегда с налетом романтической тайны, с недомолвками. Прямой вопрос Петра Ильича вскрывал эту тайну, лишая ее всякого флера.
Анна почувствовала, как по ее лицу разливается горячая волна. Она опустила глаза, чтобы скрыть смущение, и взгляд ее упал на ее собственное тело. На то, как она сидит в глубоком кресле, раскинувшись прямо перед ним. Ноги были разведены, и она с пронзительной ясностью осознала, что открыта ему полностью. Не только этими историями, но и физически. Каждый сантиметр.
Возник инстинктивный позыв — резко свести бедра, прикрыться, свернуться калачиком. Защититься. Но она подавила его. «Нет, — подумала она с внезапным упрямством. — Пусть будет так. Может, он прав? Чем быстрее и полнее я откроюсь, тем скорее пройдет этот мучительный стыд. Тем будет легче».
Она заставила себя оставить ноги в том же положении, ощущая прохладу воздуха на самой интимной коже. Это было актом немой капитуляции и одновременно — победы над собой.
— Вагинально — тихо, но четко ответила она, все еще глядя вниз. — Просто поза была такая.
В кабинете снова воцарилась тишина, но на этот раз Анна не чувствовала себя униженной. Было страшно, непривычно, но где-то глубоко внутри зрело странное ощущение силы. Силы, рожденной из тотальной уязвимости.
Петр Ильич что-то записал. Потом поднял на нее взгляд, и в его глазах она снова увидела не похоть и не осуждение, а чистый, незамутненный научный интерес.— Спасибо. Это важное уточнение. Поза, обстановка, динамика первого опыта часто формируют подсознательные паттерны на годы вперед. Ощущения беспомощности, быстрого, почти животного контакта в тесном пространстве… Это могло наложить отпечаток.
Его слова были не оценкой, а анализом. Он не сказал «это было ужасно» или «как тебе не стыдно». Он сказал: «это могло наложить отпечаток». И это переводило весь ее давний, неловкий, немного постыдный опыт в плоскость объективного изучения.
Анна медленно подняла на него глаза. Она больше не прятала взгляд.— Да, наверное — согласилась она. — Наверное, наложило.
И в этот момент она почувствовала не просто облегчение. Она почувствовала, как внутри нее что-то выравнивается. Старая история, которую она всегда немного стыдилась, вдруг потеряла свою эмоциональную напряженность. Она стала просто фактом биографии, одним из многих, которые предстояло проанализировать в этой белой, ярко освещенной комнате. Она сидела перед ним голая, и была готова к следующим вопросам.
— Я заметил ваш взгляд, Анна Сергеевна — голос Петра Ильича прозвучал не громче, но как-то плотнее, заполнив пространство между ними. Он не улыбался. Его глаза, казалось, видят не ее тело, а те самые процессы, что происходили у нее внутри. — Вы расставили ноги и не смущаетесь этого. Скажите честно: вы хотите секса сейчас? Или вы настолько распущенны, что вам попросту так комфортно?
Анна почувствовала, будто ее ударили обухом по голове. Это был абсолютно невозможный вопрос. Она думала, что ее открытость, ее готовность сидеть обнаженной — это своего рода козырь, щит, признак силы и контроля над ситуацией. Но Петр Ильич с хирургической точностью взял этот щит и превратил его в доказательство ее слабости. Ее сила была истолкована как распущенность или желание.
— Только честно — добавил он, и эти два слова прозвучали тяжелее любого приказа.
Анна сглотнула. Губы ее пересохли. Она чувствовала, как предательский румянец заливает не только лицо, но, кажется, и всю грудь.— Нет… я… не думала о сексе с вами, — выговорила она, и слова показались ей невероятно глупыми и уязвимыми. — И распущенной я себя не считаю.
Она пыталась найти опору, но ее слова повисали в воздухе, ничего не доказывая. Она чувствовала себя ребенком, пойманным на шалости.
— Просто… — она отчаянно пыталась вернуть себе хоть крупицу достоинства, — раз уж я сижу здесь голая, раз мы обсуждаем такие откровенные темы, то зачем… зачем закрываться? Это выглядело бы нелепо.
— Интересная логика — парировал Петр Ильич, его взгляд скользнул вниз, по ее телу, и задержался между ног на долю секунды дольше, чем нужно для чисто научного наблюдения. — То есть, ваша открытость — это не следствие возбуждения, а лишь рациональное решение? Своего рода методический прием?
— Да! — слишком быстро и слишком громко согласилась Анна, хватаясь за это объяснение как за соломинку.
— Однако физиология — он указал рукой на монитор — вещь упрямая. Видите этот слабый, но устойчивый тренд? Кровенаполнение, изменение температуры поверхности кожи в определенных зонах. Организм реагирует на ситуацию, даже если разум ее отрицает. Ваше тело… отвечает на мое присутствие и на характер беседы. Это не хорошо и не плохо. Это — факт.
Анна замерла. Он снова сделал это. Перевел все в плоскость бездушных графиков, лишив ее последней защиты — возможности трактовать свои ощущения самой. Он говорил, что ее тело «отвечает», и она чувствовала это — легкое, едва уловимое пульсирование, предательское тепло между ног, которое она тщетно пыталась игнорировать.
— Еще вопрос — продолжил он, не давая ей опомниться. — Это возбуждение, которое вы не признаете, но которое фиксируют датчики… оно вызывает у вас злость на себя? Или, может быть, тайное удовольствие от того, что ситуация вышла из-под контроля?
Он бил точно в цель. Она и злилась на свою физиологическую реакцию, и в самом деле чувствовала какой-то извращенный, щекочущий нервы трепет от потери контроля.
— Я… не знаю, — прошептала она, и это была чистая правда. Она запуталась окончательно.
— Давайте проверим — предложил он, и в его голосе прозвучала опасная, экспериментаторская нотка. — Представьте, что я сейчас не стану задавать больше вопросов. Я просто встану, подойду к вам и коснусь руки. Не интимно. Просто положу руку вам на плечо. Что вы почувствуете? Панику? Отвращение? Или… любопытство?
Анна не могла пошевелиться. Мысль о его прикосновении — не как врача, а как мужчины — пронзила ее током. Она представила его пальцы на своей коже, и по телу пробежала смесь страха и чего-то еще, темного и манящего. Она не смогла бы ответить, потому что боялась услышать ответ самой себя.
— Я не знаю — повторила она, закрывая глаза, чувствуя, как ее рациональные построения рушатся как карточный домик. Она сидела перед ним побежденная, голая не только телом, но и душой, и ее единственным утешением были эти бегущие линии на мониторе, которые хотя бы беспристрастно фиксировали ее поражение. Она больше не пыталась казаться сильной. Она просто ждала следующего вопроса, следующего удара, понимая, что сопротивление бесполезно.
