Анна смотрела на него, и в ее душе происходило странное смешение чувств. Это был уже не просто холодный эксперимент. Это становилось совместным путешествием в самые потаенные уголки ее существа, где физиология и психика переплетались в неразрывном танце. И проводником в этом путешествии был он — умный, спокойный, видящий ее насквозь. И впервые за долгое время она почувствовала не просто согласие, а жгучее, неудержимое любопытство и предвкушение.
— Еще хочу сказать, что датчиков больше не будет, — добавил Петр Ильич, собирая со стола последние листы с графиками. — Но будут анализы. Кровь, слюна. Чтобы отслеживать гормональную динамику в чистом виде.
— Ну, хорошо — кивнула Анна, не совсем понимая, есть ли в этом принципиальная разница. Датчики, анализы… Все это были просто инструменты. Главное, что суть второй фазы была для нее ясна и желанна.
— Тогда завтра утром приступаем, — заключил он, и в его голосе прозвучала твердая уверенность, смешанная с легкой усталостью.
Анна медленно наклонилась, подняла свои белые кеды и не спеша надела их на босые ноги. Затем подошла к дивану, взяла халат и накинула его на плечи. Ткань, пахнущая теперь не только больницей, но и ее собственным телом, легла на кожу знакомым, почти родным грузом. Она повернулась к Петру Ильичу, который стоял у стола, опершись на него руками.
— Было… волшебно — выдохнула она, глядя ему прямо в глаза. И это было самой чистой правдой. — Спасибо вам. Только ради этого можно было терпеть все те эмоциональные пытки первых дней.
Он молча кивнул, и в его взгляде она прочитала не просто профессиональное удовлетворение, а нечто большее — глубокое уважение и, возможно, даже общую для них обоих странную радость от пройденного пути.
Попрощавшись, она вышла в коридор. Тело ее было расслабленным, а на душе царила непривычная, ясная легкость. В столовой она съела котлету с гречкой, и еда показалась ей невероятно вкусной, словно все ее чувства обострились. Она ела медленно, смакуя каждый кусок, и мысленно возвращалась к последнему часу.
«Волшебно… — думала она, глядя в окно столовой на серое небо. — Именно это слово. Это было не просто приятно или «интересно с научной точки зрения». Это было именно волшебство. Как будто он нашел потаенную дверцу во мне самой и открыл ее. И оттуда хлынул свет».
Она не чувствовала себя использованной или униженной. Наоборот, она чувствовала себя… очищенной. Все ее страхи, комплексы, стыд — все это было вывернуто наизнанку, пропущено через боль вопросов и жар прикосновений и в итоге сгорело, оставив после себя лишь легкий пепел и ощущение невероятной свободы. «Эмоциональные пытки… да, это были пытки. Но они привели к этому — к моменту, когда ты лежишь с завязанными глазами и просто чувствуешь, как твое собственное тело, наконец-то понятое и принятое, дарит тебе рай».
Закончив обед, она решила пойти погулять в больничный парк. День снова был прохладным и ветреным. Выйдя на улицу, она почувствовала, как порывы ветра забираются под полы халата, остужая кожу. И это ощущение ей удивительным образом нравилось. Оно было живым, настоящим. «Опять я почти голая под халатом, — с улыбкой подумала она. — И опять мне это… приятно».
Она шла по аллеям парка, и ветер обдувал ее ноги, живот, грудь. И это снова, как и утром, напомнило ей фантазию о римской рабыне. Но теперь это воспоминание было лишено жгучего стыда и животного возбуждения. Оно стало метафорой.
«Та рабыня на ступеньках… ей не нужно было ни о чем думать. Она была свободна от выбора, от оценок, от будущего. Ее тело принадлежало не ей, и в этом была своя страшная и прекрасная свобода. Я… я сейчас чувствую нечто похожее. Мое тело сейчас принадлежит не социальным условностям, а эксперименту. А значит, и мне самой — той самой, глубокой, настоящей. Я могу просто чувствовать холод ветра на коже и не думать о том, как это выглядит».
Она села на холодную скамейку, подставив лицо свежему ветру, и стала размышлять о завтрашнем дне. О второй фазе.
«Физиологический максимум… — в ее сознании это звучало не как испытание, а как вызов. — Интересно, где он, мой предел? Сколько во мне спрятано этих волн? И что я увижу, когда достигну его?» Она не боялась. Она ждала этого с нетерпением, как спортсмен ждет нового рекорда. И обещание того, что можно будет делиться фантазиями, делало будущее еще более заманчивым. «Он сказал — синергия психики и физиологии. Да. Именно это я и почувствовала сегодня. Когда представила его губы… и все изменилось. Это и правда интересный подход».
Она сидела так довольно долго, глядя на ветви деревьев, качающиеся на ветру. Прохлада проникала под халат, но она почти не замечала этого.
Глава 16
На следующий день Анна, не дожидаясь Маши, сама подошла к кабинету Петра Ильича. Эта самостоятельность слегка удивила Машу, дежурившую в приемной, но та лишь молча улыбнулась и кивнула, разрешая пройти.
Анна вошла, тихо поздоровалась и сразу же заняла свое привычное место в кресле. В ее движениях теперь была какая-то спокойная уверенность.
— Здравствуйте, Анна Сергеевна — Петр Ильич отложил папку. — Сегодня у нас первый день второй фазы исследования. Прежде чем начать, я хочу немного рассказать вам теорию. Для чистоты эксперимента важно, чтобы вы понимали процессы, которые будут происходить.
Его интонации чуть изменились, Анна узнала в них профессионального преподавателя, которых она не мало повидала, когда училась в университете.— Все кульминации, с физиологической точки зрения, можно разделить на три условные группы. Первая — легкие, почти рефлекторные. Тело расходует на них минимум ресурсов, они физиологичны и естественны. Вторая группа — более трудные, интенсивные. Для них ресурсов организма уже не хватает «с запасом», они требуют большего напряжения систем. И третья группа… — он сделал небольшую паузу, глядя на нее поверх очков — это так называемые спинальные кульминации. Когда процесс уже не затрагивает в полной мере головной мозг, а замыкается на уровне спинного. Это уже не столько пиковое переживание, сколько мышечная реакция.
Анна слушала, стараясь вникнуть. Образы, которые он вызывал, были странными и пугающими.
— В первой и второй группе — продолжал он — вы получаете субъективное удовольствие, поскольку выделяется достаточное количество нейромедиаторов, в частности, дофамина. В третьей фазе вы будете четко чувствовать сокращения, но без дофаминового подкрепления это ощущение будет… иным. Как будто ваше тело делает это само по себе, автономно, без вашего ментального участия. После прекращения стимуляции какое-то время возможны непроизвольные спазмы или тремор — попросту говоря, дрожь.
Он заметил легкое напряжение в ее позе и добавил:— Не беспокойтесь. Незадолго до попытки достичь третьего типа, я дам вам препарат-предшественник дофамина, чтобы смягчить возможные неприятные ощущения после.
Анна кивнула, принимая эти правила новой, еще более сложной игры.
— Итак, чтобы начать — Петр Ильич встал — пройдемте, пожалуйста, в соседнюю процедурную. Там установлен специальный массажный стол. Он значительно удобнее для длительной работы, чем этот диван.
Он открыл дверь вглубь кабинета, в которую Анна раньше не заходила, и жестом пригласил ее следовать за собой.
***
Процедурная оказалась сравнительно небольшим соседним помещением, аскетичным и строго функциональным. В центре стоял высокий массажный стол, покрытый чистой простыней, вдоль стен — несколько простых стульев, у единственного окна — скромный письменный стол с бумагами. Однако, с этой простотой диссонировали несколько больших довольно современных дисплеев, по одному на против друг друга у стен, а другой почти над массажным столом. Дисплеи были выключены и выглядели большими черными пятнами на фоне белых стен, не много отражая людей и предметы комнаты.
— Пожалуйста, раздевайтесь и ложитесь на спину, — сказал Петр Ильич, его голос в этой камерной обстановке прозвучал особенно четко.
Анна, не говоря ни слова, сбросила халат с плеч. Тяжелая ткань мягко шлепнулась на стул рядом. Она наклонилась, сняла кеды и поставила их аккуратно рядом. Затем, опершись руками о стол, легла на спину. Кожа спины и ягодиц на мгновение ощутила приятную прохладу, которая быстро сменилась теплом тела.
«Опять я здесь, голая… — промелькнула первая, почти автоматическая мысль. Но в ней уже не было паники, лишь легкий, фоновый рудимент стыда, словно отдаленное эхо. Несколько дней подряд Петр Ильич видел ее абсолютно обнаженной, изучал, касался датчиками. А вчера… вчера было нечто большее. Его руки не просто фиксировали показания, они ласкали, вели к тому самому взрыву, который стер границы между врачом и мужчиной, между объектом и женщиной. Эта близость, эти два оргазма, пережитые ею с завязанными глазами под его точными пальцами, сделали невероятное и разрушили последние стены. Быть голой при нем потихоньку становилось не просто привычно — это становилось естественным состоянием в рамках этой странной реальности.
Она лежала, раскинув руки вдоль тела ладонями вверх, в позе полного доверия. Напряжение если и было, то лишь в легком ожидании.
Петр Ильич приблизился. Она почувствовала его присутствие, его тепло, а затем — прикосновение шелкового шарфа к коже лица. Он снова завязал ей глаза. Мир погрузился в темноту, и в этой темноте с новой силой обострились все остальные чувства.
