И вот его пальцы коснулись ее шеи. Сначала это были легкие, почти невесомые поглаживания по бокам, от линии волос к ключицам. «Как же это… знакомо» — подумала она с удивлением. Всего один раз, а тело уже узнало этот почерк. Не было скованности, не было попыток контролировать дыхание. Ее тело было расслаблено и открыто, как цветок под солнцем. Она просто чувствовала: тепло его рук, легкое давление пальцев, шелковистую ткань шарфа на веках.
Его ласки медленно спускались ниже. Крупные, плавные круги на плечах, затем — движение к груди. Когда его ладони накрыли ее грудь, а большие пальцы провели по ореолам, она не вздрогнула, а лишь глубже вздохнула, ощущая, как под этим прикосновением соски наливаются и твердеют, посылая волны тепла прямо в низ живота. «Не нужно ничего изображать, не нужно стесняться реакции. Он все видит. Вернее, чувствует. И это… разрешает просто быть».
Он не спешил, изучая ее реакцию. Его пальцы скользили по ребрам, ласкали кожу под грудью, вызывая мурашки. А затем началось медленное, неотвратимое движение вниз, по центру живота. Каждый сантиметр кожи под его пальцами будто пробуждался, оживал. Внутри все замирало в сладком предвкушении. Она чувствовала, как ее таз непроизвольно чуть приподнялся, подставляясь под руку, идущую к самой сокровенной части ее тела.
«Вот и все… сейчас…» — мысль оборвалась, когда его пальцы достигли лобка и мягко, без малейшей резкости, погрузились в густую, уже влажную теплоту. Она издала тихий, сдавленный звук, не столько от удовольствия, сколько от признания факта: да, ее тело ждало этого, оно было готово полностью, без остатка.
Она не просто отдалась его рукам. Она растворилась в них. Не было ни «ее», ни «него», ни «стола», ни «комнаты». Было только нарастающее, пульсирующее ощущение, которое он так умело будил в ней. И в этой полной капитуляции перед ощущениями была новая, незнакомая ей доселе свобода.
* * *
— Пожалуйста, Анна, нужны ваши фантазии, — прозвучал спокойный голос Петра Ильича из темноты, в которой она пребывала.
— Нет фантазий, — тихо, почти с усилием ответила Анна. — Есть… просто попытка ни о чем не думать. Просто чувствовать.
И это была правда. Первые мгновения она наслаждалась редкой, драгоценной пустотой в голове, где были только тактильные ощущения — тепло его рук, биение собственной крови. Но сам призыв к фантазии, как камень, брошенный в гладь озера, разрушил это хрупкое безмыслие. Вместо пустоты возник навязчивый образ, уже знакомый, почти что родной.
И снова ее сознание перенеслось в Древний Рим. Только на этот раз картина была ярче, детальнее, чувственнее. Не просто общая сцена, а история.
Молодой водонос, тот самый, тощий и гибкий, с сосудом в руках, чей взгляд она ловила днем, теперь стоял перед ней. Он был так же обнажен, как и она, и его смуглая, блестящая от пота кожа казалась горячей под палящим солнцем. Он не сказал ни слова, лишь протянул ей руку. И она, не раздумывая, пошла за ним. Он увел ее от любопытных глаз в густые заросли диких кустов у края площади, в их колючую, ароматную тень.
Там, на примятой траве, она легла на спину. Солнечные лучи пробивались сквозь листву и грели ее кожу ажурными пятнами. Он ласкал ее грудь, и его пальцы были шершавыми от работы, но невероятно нежными. Он склонился и губами взял ее сосок, и это было совсем не так, как прикосновения Петра Ильича — жарко, влажно, по-звериному непосредственного. Его рука скользила по ее животу, и она чувствовала, как влага между ее ног становится обильнее, призывнее. А потом и он узнал об этом — его пальцы нашли эту влагу, и его дыхание участилось.
Тогда его рука, уверенная и властная, скользнула ниже, в ее «пещерку» (именно так она подумала в фантазии, это было дикое, природное слово). И начала двигаться там — не как ученый, ставящий эксперимент, а как любовник, знающий желание женщины. И это движение вызвало у нее не сдавленные стоны, а громкий, животный крик, за которым последовал мощный, сотрясающий все тело спазм кульминации.
Пока Петр Ильич методично работал с ее телом в тихой процедурной, Анна целиком ушла в свой внутренний, страстный мир. Ее реальное тело откликалось на ласки, но смысл и накал им придавала фантазия.
Второй оргазм пришел вскоре после первого. В ее воображаемом Риме это было продолжение — страстное, стремительное, когда ее любовник-раб вошел в нее, и новая волна накатила быстрее, жарче, оставив после себя ощущение сладкого изнеможения.
А третий… Третий оргазм был для Анны словно праздничный салют — неожиданный фейерверк, сверкающий разными красками. В фантазии они уже лежали, обнявшись, и его рука снова ласкала ее, но уже лениво, почти во сне, и это ласковое, почти невесомое прикосновение вызвало вдруг новую, глубокую и пронзительную судорогу наслаждения, совсем не похожую на предыдущие. Каждый из этих трех пиков был уникальным, и она с удивлением ловила их оттенки, понимая, что Петр Ильич был прав — ее тело таило в себе целую вселенную разных ощущений.
Открыв глаза после, под шелком повязки, она поняла, что больше не стесняется своих фантазий. Они были частью исследования. Ключом к ее же собственным глубинам.
* * *
Анна лежала с завязанными глазами, дыхание ее постепенно выравнивалось, но эхо только что пережитых кульминаций еще легкой дрожью пробегало по внутренней поверхности бедер.
— Я… я представляла Рим, — тихо начала она, ее голос прозвучал хрипло и непривычно громко в тишине процедурной. Она подробно описала молодого водоноса, уводящего ее в кусты, его ласки, солнце на коже, первую, дикую кульминацию на траве.
Петр Ильич слушал, не перебивая. Когда она закончила, в воздухе повисла пауза, наполненная отзвуками ее откровения.— Благодарю вас. Это очень ценно — произнес он, и в его голосе послышалось удовлетворение. — А теперь — немного теории. У женщины есть два основных нервных пути, ведущих удовольствие в головной мозг. Один — от клитора. Он быстрый, прямой, но, как правило, неглубокий и легко истощаемый. Судя по всему, на сегодняшний день он у вас уже близок к пределу. Второй путь — от шейки матки. Он сложнее, глубже, требует иной стимуляции и дает принципиально иные ощущения. Сейчас мы попробуем переключиться на него.
Он сделал паузу, давая ей осмыслить информацию.— И снова мне понадобятся ваши фантазии. Старайтесь описывать то, что возникает, в реальном времени. Это поможет синхронизировать психический и физиологический отклик.
Он помог ей приподняться и вложил в руки стакан прохладной воды. Анна с жадностью сделала несколько глотков, ощущая, как жидкость освежает пересохшее горло. Этот простой, заботливый жест снова стер грань между холодным экспериментом и странной интимностью происходящего.
Едва она поставила стакан, его пальцы вновь коснулись ее тела. Но на этот раз не сверху вниз, а сбоку. Он начал с внутренней стороны бедра, почти у самого колена. Его прикосновения были такими же точными, но теперь они несли в себе иной заряд — они вели не к известной цели, а к чему-то новому, неизведанному. Медленные, плавные поглаживания по нежной, почти никогда не доступной солнцу и ласкам коже вызвали новую, странную волну возбуждения. Оно было не острым и жгучим, а тягучим, глубоким, идущим из самых недр.
— Я… вышла из кустов — снова заговорила Анна, закрывая глаза под повязкой и позволяя фантазии захватить себя. — Волосы растрепаны, на губах вкус его пота… И я встретилась взглядом с другим. Он был черным, как ночь, высоким, с мощными мышцами. Африканец. Он смотрел на меня, видел мое запыхавшееся тело, блеск в глазах… и все понял. Без слов.
Ее голос стал ниже, в нем появились хриплые нотки. Пока она говорила, пальцы Петра Ильича неуклонно приближались к самой сокровенной зоне, но теперь их движение было иным — не круговым вокруг клитора, а целенаправленным, глубинным.
— Он… просто взял меня за руку и снова повел в те же кусты. Он был не нежен, как тот юноша. Он был резок. В его взгляде я прочитала: «Самка готова и в поиске». Он не стал ласкать меня. Он… развернул, поставил на колени и локти… и вошел сразу, резко. Он был так велик, и он долбил меня прямо в матку, будто хотел достичь самого сердца…
В этот момент пальцы Петра Ильича, следовавшие за ее рассказом, как дирижер за партитурой, достигли цели. Его движения стали глубже, точнее, они имитировали ту самую «долбежку», о которой она говорила, но в миниатюре, сконцентрированную на одной точке — шейке матки.
Анна замолчала, ее дыхание перехватило. Фантазия и реальность слились воедино. Она больше не просто представляла могучего раба — она чувствовала его внутри себя, его грубые толчки, его животную власть. А точные, научно выверенные движения Петра Ильича были тем магическим кристаллом, который преломлял дикую фантазию в физиологическую реальность.
Волна нового оргазма накатила на нее не взрывом, а мощным, глубоким подводным течением. Ее тело не выгнулось, а, наоборот, сжалось в комок, будто стараясь вместить в себя это всепоглощающее ощущение. Это не был крик — это был долгий, стонущий выдох, полный изумления и почти что боли от непривычной интенсивности. Спазмы были не поверхностными, а рождались где-то в самой глубине, потрясая все ее естество.
Когда она окончательно расслабилась, она почувствовала, как по ее щекам под повязкой текут слезы. Слезы не стыда и не горя, а колоссального нервного и физического высвобождения. Петр Ильич не говорил ни слова, просто убрав руки и давая ей прийти в себя. В тишине процедурной было слышно только ее прерывистое дыхание. Она поняла, что пересекла еще одну границу. И за ней открылся новый, невероятный океан ощущений.
