* * *
После пятого оргазма Анна лежала, слушая, как стучит ее собственное сердце. Дышать было тяжело, все тело было мокрым и разбитым. Петр Ильич молча подошел, в его руке был пластиковый стаканчик с мутноватой жидкостью.
— Пейте. Раствор глюкозы с лдопой. Восстановит силы, — сказал он, поднося стакан к ее губам.
Она сделала несколько глотков. Вода была сладковатой. Прошло минут сорок. За это время тупая волна усталости постепенно отступила, сменившись ясностью в голове. Тело оставалось тяжелым, но уже не таким чужим.
— Продолжаем, — голос Петра Ильича был ровным и деловым. — Следующие фазы потребуют выносливости. Расслабьтесь и постарайтесь не мешать процессу.
Его пальцы снова коснулись ее кожи. Движения были целеустремленными, методичными. Возбуждение нарастало медленно, преодолевая сопротивление уставших мышц. Чтобы отвлечься, Анна снова ушла в себя, в фантазию о невольничьем рынке.
* * *
Я стою на грязном деревянном помосте где-то на задворках восточного базара. Воздух спертый, пахнет пылью, потом и специями. Я голая. Руки скованы тонкой, но прочной железной цепью. Толпа вокруг — небогатые торговцы, матросы — смотрят на меня с ленивым любопытством.
Аукционист, невысокий коренастый мужчина с бычьей шеей, ходит передо мной, размахивая руками.— Смотрите, господа! Редкая масть! Белая кожа, светлые волосы — как луна в пустыне! — его голос хриплый и громкий. — Взгляните на эти бедра — родит вам десяток здоровых рабов! Ее узкая щель будет греть уд хозяина лучше любой печки! Купите ее — и зависть всех соседей вам обеспечена! Игрушка для услады и работница для дома!Один из покупателей, толстый мужчина в не очень новом халате, скептически хмыкает:— На вид холодная. Сможет ли такая вообще захотеть мужчину?Аукционист злится. Его товар ставят под сомнение. Он резко, без предупреждения, проводит грубой рукой между моих ног. Я вздрагиваю — не от возбуждения, а от резкого унижения. Я — скот на осмотре. Купец фыркает, разворачивается и уходит. Наступает неловкая тишина. Потом из толпы выходит другой — высокий мужчина в простых белых одеждах, его лицо скрыто в тени. Он молча стоит и смотрит на меня. Его взгляд тяжелый и оценивающий. Аукционист, наученный горьким опытом, решает действовать наверняка. Он не станет тратить слова. Его пальцы снова скользят по мне, грубо и настойчиво, заставляя мое тело отозваться предательской влажностью и дрожью.
* * *
— Он… он снова трогает меня — голос Анны сорвался на шепот. Она сжала веки под повязкой. — При всех. Этот новый… он просто смотрит.
* * *
...Аукционист, наученный горьким опытом, решает действовать наверняка. Он не тратит слова. Вместо этого он грубо берет меня за затылок и за цепь на руках, заставляя нагнуться вперед. Я упираюсь ладонями в шершавые доски помоста, спина образует неестественный изгиб, ягодицы выставлены на всеобщее обозрение. Поза унизительная, как у животного на заклании.
— Смотрите, какая упругость! — его голос гремит прямо над ухом. Его толстые пальцы впиваются в мои соски, сжимают их и с силой оттягивают вниз, будто доит корову. Грудь, молодая и тугая, болезненно пружинит под его руками. От этой боли и унижения по телу пробегает предательская волна жара, и я чувствую, как между ног предательски проступает влага.
Затем раздается звонкий, издевательский шлепок по самой мясистой части ягодицы. Кожа горит.
— И не жир тут, господа! — кричит он. — Мясо! Сила! Посмотри на мой товар, она крепкая, как молодая лошадка! Вся в работе будет, и в постели не подведет!
Он поворачивает меня боком, одной рукой продолжая держать за цепь, а другой с силой оттягивает в сторону ягодицу, обнажая анус перед глазами толпы.
— А это, ценители, сокровище для знатоков! — его голос снижается до интимного, похабного шепота, который слышат все. — Эта дырочка подарит такие ощущения, какие в гареме шаха и не снились! Гарантия! И тут из толпы раздается хриплый, знающий голос: — Смотрите! Ее шоколадный глазок пытается открыться! Товар-то живой, господа, самый что ни на есть готовый!
Потом он резко опускается на колени позади меня. Я слышу его тяжелое дыхание. Его пальцы, грубые и быстрые, без всяких прелюдий входят в меня, а большой палец упирается в клитор, начиная быстрые, рубящие движения. Это не ласка, это проверка механизма. Мое тело, уже заведенное до предела унижением и болью, предает меня окончательно. Волна оргазма накатывает стремительно и позорно, сжимая все внутри, заставляя меня издавать короткий, сдавленный стон. Я чувствую, как все мое тело содрогается в этих конвульсиях, и знаю, что даже анус пульсирует у всех на виду, выдавая мой позор без единого слова. Это не театр. Это правда, которую мое же тело кричит на весь рынок.
***
— Он… он заставляет меня… в такой позе… — голос Анны прерывался, она задыхалась, ее тело на массажном столе повторяло судорожные движения из фантазии. — И я… не могу сдержаться… при всех…
Петр Ильич, не прерывая ритмичных, давящих движений пальцами, стимулирующих шейку матки, откликнулся спокойно: — Хорошо. Держитесь за это ощущение.
В фантазии это было грубым насилием. В реальности — точной манипуляцией. Этот разрыв рождал напряжение.
— Я не хочу… но оно… тело его слушается… — ее бедра затряслись независимо от ее воли.
Шестой оргазм накатил тяжелой волной. Это было глубокое, выматывающее сотрясение, будто из нее выжимали последние силы. Ощущение было таким, что сил больше нет. Она издала короткий, глухой стон, ее тело выгнулось в спазме и обмякло.
Петр Ильич сделал паузу, давая спазмам утихнуть, и быстро сделал несколько пометок в своей записной книжке. — Анна Сергеевна, продолжайте фантазировать. Что происходит дальше?
Молчаливый араб не уходит. Он наблюдает, как мое тело выдает эту жалкую, непроизвольную реакцию. В его взгляде нет никаких эмоций. Он видит, что товар качественный. Он делает небрежный жест рукой.— Довольно, — говорит он тихо. Аукционист сразу замирает.Араб неспешно поднимается на помост. Его рука, прохладная и твердая, ложится мне на бедро. Это жест хозяина. Он коротко кивает аукционисту. Торг окончен. Он купил меня. И в этой окончательности было странное облегчение. Борьба окончена.
* * *
— Он… покупает меня — выдохнула Анна, и в ее голосе прорвалось это облегчение от окончания борьбы.
Петр Ильич, уловив смену состояния, чуть изменил тактику. Его движения стали более владеющими. И это стало спусковым крючком.
Седьмой оргазм был иным. Глубоким и тотальным. Не было вспышки, не было крика. Была медленная, всепоглощающая волна сокращений, идущая из самой глубины, заставившая все ее тело мелко и часто дрожать. Сознание отключилось. Было только это физическое событие.
Когда дрожь наконец стихла, Анна не могла пошевелить ни пальцем. Она лежала, уставившись в потолок пустыми глазами. Петр Ильич аккуратно снял повязку. — Семь, — констатировал он, делая пометку в блокноте. Он посмотрел на нее. — Теперь перерыв. Потом попробуем восьмой.
Петр Ильич молча подал Анне еще один стаканчик воды, помог ей сделать несколько глотков, затем налил себе. Он отодвинул стул и сел, тяжело вздохнув. В процедурной было тихо, было слышно лишь их негромкое дыхание.
Анна лежала неподвижно. Силы покинули ее полностью, каждая мышца отзывалась глухой, приятной болью, словно после долгой, изматывающей тренировки. Но это была иная усталость — не пустота, а наполненность странным, тяжелым покоем. Она не думала ни о чем, просто существовала, ощущая прохладу клеенки под горячей кожей.
Спустя время — может, пять минут, может, сорок, она и сама не знала — его руки снова коснулись ее. Но теперь это было иначе. Он мягко перевернул ее на живот. Его пальцы, еще недавно такие целеустремленные и резкие, легли на ее спину ладонями. И начали гладить. Медленно, плавно, разглаживая затвердевшие от напряжения мышцы вдоль позвоночника. Это не было похоже на медицинскую процедуру. Это было… поглаживание. Утешение.
Он работал молча, методично. Его теплые, сухие ладони скользили по лопаткам, разминали поясницу, затем мягко, почти почтительно, легли на ее ягодицы. В этом не было похоти — лишь глубокая, почти отеческая забота о измученной плоти.
Анна зажмурилась еще сильнее, полностью отдавшись этому прикосновению. Никогда в жизни она не испытывала ничего подобного. Тот шторм, что пронесся над ней, был оглушительным и диким. А сейчас… сейчас было тихое, райское блаженство. Она вспомнила свою же фантазию про гарем. «Вот так, наверное, слуги умащивали и расслабляли шаха после ночи с наложницами» — пронеслось в голове блаженно-ленивой мыслью. Но здесь не было слуг. Здесь был он. Ученый, который только что доводил ее до немыслимых пределов, а теперь заботливо собирал по частям.
И тогда мысли понеслись вглубь, подхваченные потоком расслабления.
«Семь... Боже правый, семь. А что, если можно и восемь?.. А десять?.. Где вообще предел? И есть ли он?» Тело, еще минуту назад казавшееся выжатым досуха, вдруг отозвалось на эту мысль слабым, но отчетливым трепетом где-то в самой глубине. Не желанием, нет — скорее любопытством. «А что там, за этой границей? В этой третьей группе, про которую он говорил? Когда тело уже само по себе, а ты просто наблюдаешь со стороны... Страшно? Или... освобождающе?»
