…Останься я на том поприще, которое я сам же избрал, я, вероятно, дождался бы тех радостей жизни, о которых так убедительно говорил мне отец, как о неизменных спутниках тихого, уединённого существования и среднего общественного положения. Но мне была уготована иная участь: мне по-прежнему суждено было самому быть виновником всех моих несчастий.
Однажды ко мне обратились мои соседи-плантаторы, которые знали о моём увлечении мореплаванием и открытию новых мест, с предложением отправиться на снаряжённом ими корабле в качестве приказчика за рабами в Гвинею. Они предложили мне одинаковое с другими количество негров, причём мне не нужно было вкладывать в это предприятие ни гроша.
Я отвечал плантаторам, что с радостью поеду в Гвинею, если в моё отсутствие они возьмут на себя присмотр за моим имуществом и распорядятся им по моим указаниям в случае, если я не вернусь. Они торжественно обещали мне это, скрепив наш договор письменным обязательством; я же, со своей стороны, сделал формальное завещание на случай моей смерти: свою плантацию и движимое имущество я отказывал португальскому капитану, который спас мне жизнь, но с оговоркой, чтобы он взял себе только половину моей движимости, а остальное отослал в Англию.
Итак, корабль был снаряжён, нагружен подходящим товаром, и всё устроено по взаимному соглашению участников экспедиции. В недобрый час, 1-го сентября 1659 года, я взошёл на корабль. Это был тот самый день, в который восемь лет тому назад я убежал от отца и матери в Гулль, — тот день, когда я восстал против родительской власти и так глупо распорядился своею судьбой.
После двенадцатидневного плавания мы пересекли экватор и находились, по последним наблюдениям, под 7° 22′ северной широты, когда на нас неожиданно налетел жестокий шквал. Это был настоящий ураган. В течение двенадцати дней мы могли только носиться по ветру и, отдавшись на волю судьбы, плыть, куда нас гнала ярость стихий. Нечего и говорить, что все эти двенадцать дней я ежечасно ожидал смерти, да и никто на корабле не чаял остаться в живых. Когда мы достигли 12° 18′ северной широты, нас захватил второй шторм. Так же стремительно, как и в первый раз, мы понеслись на запад и очутились далеко от торговых путей, так что, если бы даже мы не погибли от ярости волн, у нас всё равно почти не было надежды вернуться на родину. Единственным нашим утешением было то, что, вопреки всем ожиданиям, судно было всё ещё цело, и капитан сказал, что ветер начинает стихать. Но хотя нам показалось, что ветер немного стих, всё же корабль так основательно сел на мель, что нечего было и думать сдвинуть его с места, и в этом отчаянном положении нам оставалось только позаботиться о спасении нашей жизни какой угодно ценой. Мы не знали, где мы находимся, к какой земле нас прибило, остров это или материк, обитаемая земля или нет.
В этот критический момент помощник капитана подошёл к шлюпке и с помощью остальных людей экипажа перебросил её через борт; мы все, одиннадцать человек, вошли в шлюпку, отчалили и, поручив себя милосердию Божию, отдалились на волю бушующих волн.
Мы гребли к берегу с камнем на сердце, как люди, идущие на казнь: мы все отлично знали, что как только шлюпка подойдёт ближе к земле, её разнесёт прибоем на тысячу кусков.
Какой был перед нами берег — скалистый или песчаный, крутой или отлогий — мы не знали. Когда мы отошли или, вернее, нас отнесло, по моему расчёту, мили на четыре от того места, где застрял наш корабль, вдруг огромный вал, величиной с гору, набежал с кормы на нашу шлюпку, как бы собираясь похоронить нас в морской пучине. В один миг опрокинул он нашу шлюпку. Мы не успели крикнуть: «Боже!», как очутились под водой, далеко и от шлюпки, и друг от друга.
Ничем не выразить смятения, овладевшего мною, когда я погрузился в воду. Я очень хорошо плаваю, но я не мог сразу вынырнуть на поверхность и чуть не задохнулся как вдруг почувствовал, что поднимаюсь кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд, однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Последний вал едва не оказался для меня роковым: подхватив меня, он вынес или, вернее, бросил меня на скалу с такой силой, что я лишился чувств и оказался совершенно беспомощным; однако я крепко уцепился за выступ моей скалы и, задержав дыхание, решил переждать, пока волна не схлынет. Так как ближе к земле волны были уже не столь высоки, то я продержался до её ухода. Затем я снова пустился бежать и очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и перекатилась через меня, но уже не могла поглотить меня и унести обратно в море. Пробежав ещё немного, я, к великой моей радости, почувствовал себя на суше, вскарабкался на прибрежные скалы и опустился на траву. Здесь я был в безопасности: море не могло достать до меня.
Очутившись на земле целым и невредимым, я поднял взор к небу, возблагодарил Бога за спасение моей жизни, на которое всего лишь несколько минут тому назад у меня почти не было надежды.
***
Переждав шторм и переночевав на дереве, опасаясь диких хищников, утром я прошёл с четверть мили в глубь страны посмотреть, не найду ли я пресной воды, и, к великой моей радости, нашёл ручеёк. Исследуя окружающую местность, я нашёл нашу шлюпку, выброшенную на берег, и обнаружил корабль, который почти невредимый стоял невдалеке от берега. После полудня волнение на море совсем улеглось, и отлив был так низок, что мне удалось подойти к кораблю посуху на четверть мили. Тут я снова почувствовал приступ глубокого горя, ибо мне стало ясно, что если бы мы остались на корабле, то все были бы живы: переждав шторм, мы бы благополучно перебрались на берег, и я не был бы, как теперь, несчастным существом, совершенно лишённым человеческого общества.
Однако несчастье призывало к действиям, и первое, что я предпринял, это собрал из запасных мачт, стеньг и рей крепкий плот, на котором вывез с повреждённого корабля всё, что смог поднять и что представляло для меня хоть какую-то ценность. Обнаружив удобную бухточку и дождавшись отлива, я оказался вместе с нагруженным плотом на сухом берегу, когда вода ушла. Несколько раз возвращался я на корабль. В числе прочего, я забрал с корабля всё платье, какое только нашёл, да прихватил ещё запасный парус, гамак и несколько тюфяков и подушек. Всё это я погрузил на плот и, к великому моему удовольствию, перевёз на берег в целости.
Следующей моей заботой было осмотреть окрестности и выбрать себе удобное местечко для жилья, где бы я мог сложить своё добро в безопасности от всяких случайностей. Я всё ещё не знал, куда я попал: на материк или на остров, в населённую или в необитаемую страну; не знал, грозит ли мне опасность со стороны хищных зверей или нет. Вооружившись ружьём, пистолетом и пороховницей, я отправился на разведку. Когда я взобрался на вершину холма (что стоило мне немалых усилий), мне стала ясна моя горькая участь: я был на острове; кругом со всех сторон тянулось море, за которым нигде не видно было земли. Я сделал и другие открытия: мой остров был совершенно не возделан и, судя по всем признакам, даже необитаем. Может быть, на нём и были хищные звери, но пока я ни одного не видал.
Никто, я думаю, не устраивал для себя такого огромного склада, какой был устроен мною. Но мне всё было мало: пока корабль был цел и стоял на прежнем месте, пока на нём оставалась хоть одна вещь, которою я мог воспользоваться, я считал необходимым пополнять свои запасы. Поэтому каждый день с наступлением отлива я отправлялся на корабль и что-нибудь привозил с собою. После пяти или шести таких экспедиций, когда я думал, что на корабле уж нечем больше поживиться, я неожиданно нашёл в трюме большую бочку с сухарями, три бочонка рома, ящик с сахаром и бочонок превосходной крупчатки.
Уже тринадцать дней я жил на острове и за это время побывал на корабле одиннадцать раз, перетащив на берег решительно всё, что в состоянии перетащить пара человеческих рук. Если бы тихая погода продержалась подольше, я убеждён, что перевёз бы весь корабль по кусочкам, но, делая приготовления к двенадцатому рейсу, я заметил, что подымается ветер. Тем не менее, дождавшись отлива, я отправился на корабль. В первые разы я так основательно обшарил нашу каюту, что, мне казалось, там уж ничего невозможно было найти; но тут я заметил шифоньер с двумя ящиками: в одном я нашёл три бритвы, большие ножницы и с дюжину хороших вилок и ножей; в другом оказалась крупная продолговатая дубинка из нефрита, с утолщением на конце, назначение которой я немедленно вспомнил по своим будням в рабстве у пирата.
Благодаря похожему приспособлению, хозяин продолжал изображать мужчину для своих домашних рабов, когда собственные силы его истощались, доводя и меня в том числе до порочных и извращённых, но от того ещё более приятных ощущений наряду с болезненными. Я крутил сей знаменательный предмет в руках — мне некуда было его девать на необитаемом острове, только если к самому себе, как бы печально это ни звучало. Я с горькой усмешкой обратился к нему:
— Оставайся же, где лежишь, и отправляйся на дно морское, как существо, чью жизнь не стоит спасать!
Однако, поразмыслив, всё же не смог выбросить и взял с собой, завернув в кусок парусины.
Как предмет непрактичный и бесполезный, он был для меня символом прошлой жизни в обществе других людей, а может, и символом этого общества, к которому мне теперь оставалось только всем сердцем стремиться...
*** конец первой части ***
