— Я не мог… — он сглотнул. — Я не мог просто отдать тебя другому. Позволить ему быть с тобой так… а мне нет.
Эти слова, тихие и чудовищные, повисли между ними, навсегда меняя всё. Она стояла, не в силах пошевелиться, пытаясь осознать бездну, внезапно разверзшуюся у её ног.
Мария молча выслушала его доводы, каждый из которых отскакивал от стены её решимости. Её собственный голос, когда она его нашла, звучал тихо, но не дрожал. «Я не могу жить в этой лжи. Утром я всё расскажу Виктору». Мольбы Алексея, его испуганные, полные отчаяния глаза не смогли сломить её. Она мягко, но непоколебимо вывела его в коридор и указала на дверь его комнаты. «Иди. Сейчас же».
Вернувшись в спальню, она прикрыла дверь, прислонилась к ней спиной и смотрела на спящего Виктора. Его дыхание было ровным, лицо безмятежным. Грудь сдавила такая боль, что она едва могла дышать. Она пробралась обратно в постель, легла на спину и уставилась в потолок, в бесконечную ночь, разорванную на «до» и «после».
Утренний звонок прозвучал как выстрел. Виктор вскочил, сонный, бормоча что-то про срочный вызов. Корабль был готов к отплытию раньше графика, нужно было немедленно выходить в рейс. Он повернулся к Марии, разбудил её нежным поцелуем. «Прости, солнышко, меня срочно вызывают. Ночь была… фантастической», — его глаза сияли искренним счастьем и лёгким смущением. Сквозь сон он слышал страстные звуки, и его пьяное подсознание сплело их в прекрасный, чувственный сон, где главным героем был он. Он быстро собрался, на прощание крепко обнял её, ещё раз повторив о своём счастье, и выскочил за дверь, оставив Марию сидеть на кровати в полной тишине, с невысказанной правдой на губах и тяжестью невероятного выбора на плечах.
Следующей ночью она лежала, уставившись в потолок, прислушиваясь к каждому шороху за стеной. Мысли путались, вина сдавливала горло. Когда дверь тихо скрипнула, её сердце ёкнуло. Она зажмурилась, притворяясь спящей, надеясь, что это лишь показалось.
Но прикосновения были реальными. Тёплая ладонь легла на её плечо, скользнула по боку. Она резко открыла глаза, отшатнувшись к стене.
— Нет, Алексей, уходи, — её шёпот был резким и испуганным.
Но он был настойчив. Его движения, хоть и неуверенные, были полны странной, неправильной решимости. Он не говорил ни слова, лишь продолжал, игнорируя её слабые попытки оттолкнуть его. Её протесты постепенно стихали, сломленные шоком, усталостью и чудовищностью происходящего. Через несколько минут её тело, преданное собственными нервами, откликнулось на ласки непроизвольной дрожью.
Она пыталась думать о Викторе, о море, о чём угодно, лишь бы отделиться от того, что происходило. Она кусала губу до крови, пытаясь не издавать звуков, не признавать это наслаждение своим. Но волны удовольствия, против её воли, накатывали всё сильнее, размывая границы дозволенного. Сопротивление таяло с каждой секундой, сменяясь губительным, запретным стыдным восторгом, против которого её разум оказался бессилен. Тихие стоны сами стали вырываться из её груди, и она поняла, что проиграла.
Сопротивление окончательно растаяло, сменившись оцепенением и странным, гипнотическим подчинением телу, которое предавало её самое. Всё происходящее казалось сном, кошмаром, из которого не было выхода. Она перестала отталкивать его, позволив волне физических ощущений накрыть себя с головой, заглушая голос разума.
Он двигался теперь с большей уверенностью, и его дыхание стало частым и прерывистым у её уха. Она чувствовала каждый его мускул, каждое движение, ведущее их обоих к неотвратимому финалу. Внутри неё нарастало знакомое, влажное тепло, пульсирующее и требовательное, против которого она была бессильна.
И когда её собственное тело содрогнулось в немом, постыдном оргазме, он, с подавленным стоном, резко и глубоко вошёл в неё в последний раз. Она ощутила тёплую, влажную пульсацию внутри себя — окончательное, бесповоротное стирание границ. Он замер, тяжело дыша, и в наступившей тишине был слышен лишь стук её сердца, выбивающего дробь стыда и ужаса.
Его первая кульминация наступила внезапно, с тихим, сдавленным стоном, но он не отстранился. Дыхание его было прерывистым, тело покрылось легкой испариной, но он оставался внутри нее, будто не в силах прервать это соединение. Через мгновение, когда её собственное тело ещё трепетало от отзвуков оргазма, он начал двигаться снова — медленно, почти лениво, но с новой, исследующей настойчивостью.
Именно тогда Мария открыла глаза. В серебристом свете луны, пробивавшемся сквозь щель в шторах, она увидела его лицо — сосредоточенное, повзрослевшее за одну ночь, с тёмными глазами, которые не отводили от неё взгляда. И что-то в ней сломалось окончательно. Борьба утихла, оставив после себя пустоту, которую тут же начали заполнять новые, запретные ощущения. Безразличие сменилось странным, гипнотическим принятием.
Она перестала быть просто матерью в постели с сыном. Она стала женщиной, тело которой отвечало на ласки. Её руки, которые ещё недавно отталкивали, медленно поднялись и обвили его шею. Её бёдра начали встречать его движения уже не бессознательно, а вполне осознанно, находя тот ритм, который заставлял её глаза закатываться от наслаждения. Она позволила себе ощутить всё — грубоватую текстуру его волос под пальцами, влажную кожу его спины, каждый его вдох и выдох. И когда следующая волна нарастающего удовольствия начала смывать последние остатки мыслей, она уже не сопротивлялась ей, а встретила с тихим, сдавленным стоном полной, безраздельной капитуляции.
Её капитуляция была полной и безоговорочной. Теперь её движения были лишены прежней скованности, в них появилась новая, пугающая уверенность. Её пальцы впились в его плечи, не отталкивая, а притягивая его ближе, глубже. Каждое движение его бёдер встречалось её ответным толчком, их ритм стал единым, животным, вытесняющим всякую мысль.
Он, воодушевлённый её ответной страстью, сменил позу. Перевернув её на бок, он прижал к себе спиной к груди, обвив рукой её талию. Теперь он мог контролировать глубину и угол проникновения, а она — лишь откинуть голову ему на плечо, полностью доверившись ему. Его губы нашли её шею, её мочку уха, её плечо, и каждый его поцелуй, каждый сдавленный стон в её ухо заставлял её внутренности сжиматься от нового витка удовольствия.
Одна её рука осталась на его бедре, чувствуя, как напрягаются его мышцы с каждым толчком, а другая опустилась между своих ног, туда, где их тела были соединены. Её собственные пальцы нашли ту напряжённую, чувствительную точку, и от этого двойного прикосновения — изнутри и снаружи — её сознание поплыло. Мир сузился до этого тёмного пространства, до звуков их тяжёлого дыхания, до влажного шёпота кожи.
Она уже не пыталась остановить ни его, ни себя. Её тело трепетало, настраиваясь на новую, ещё более мощную кульминацию. Его движения стали резче, отрывистее, и она знала, что он снова близок. И на этот раз она уже не боялась этого, а жаждала, всем своим существом, готовая разделить с ним это падение в бездну.
Их финальное падение было абсолютной, оглушительной кульминацией. Его тело внезапно напряглось, он издал хриплый, сдавленный звук, вжавшись в неё в последнем, глубоком проникновении. Внутри неё пульсировала тёплая волна, наполняя её с каждой новой струей его спермы.
В тот же самый миг её собственное тело взорвалось ответной волной. Спазм, более мощный, чем все предыдущие, вырвал из её горла тихий, прерывистый вопль, который он тут же поймал своим ртом в глубоком, отчаянном поцелуе. Её пальцы впились в его предплечья, её спина выгнулась, прижимаясь к нему, полностью принимая его и его сущность.
Они замерли так — сплетённые, дрожащие, покрытые испариной, их сердца колотились в унисон, заполняя оглушительную тишину комнаты. Это было одновременное, полное взаимное уничтожение, стирающее всё — стыд, вину, реальность — оставляя лишь тяжёлое, сладкое послевкусие запретного наслаждения и абсолютную, пугающую пустоту после него.
***
С того дня в их маленькой квартире что-то безвозвратно изменилось. Осторожность и страх быть обнаруженными постепенно сменились наглой, почти вызывающей уверенностью. Они уже не ждали ночи и не притворялись спящими.
Это начиналось с мелочей. Утром за чашкой кофе его рука, протянутая за сахаром, на мгновение ложилась на её бедро, и она не отстранялась, а лишь задерживала на нём взгляд, полный молчаливого понимания. Их взгляды стали задерживаться друг на друге дольше, насыщаясь новым, тёплым и опасным смыслом.
Первый раз это случилось днём в гостиной. Алексей сидел на диване, а она проходила мимо. Он просто потянул её за руку, усадил к себе на колени, и всё произошло стремительно и почти без слов — горячие поцелуи, спущенная с плеча блузка, его руки под её юбкой. Она пыталась прошептать что-то про соседей, но её собственное тело уже отвечало ему жарким согласием. После этого они ещё долго лежали в обнимку на том же диване, прислушиваясь к звукам обычного дня за окном, который больше не был для них просто фоном.
Потом была кухня. Она мыла посуду, а он подошёл сзади, обнял за талию и принялся целовать её шею. Через мгновение его руки уже скользили по её животу, спускались ниже, а её пальцы, мокрые от мыльной пены, вцепились в край раковины. Она кончила тихо, уставившись в окно, за которым шла обычная жизнь.
Они искали друг друга в полумраке ванной, прижимались к стенам в прихожей, едва дождавшись, когда за ними закроется дверь. Каждая комната квартиры стала ареной их молчаливых, страстных игр. Каждое прикосновение, даже мимолётное, теперь было намёком, обещанием продолжения.
Они почти перестали говорить о Викторе. Его фотография на тумбочке будто смотрела сквозь них, не в силах повлиять на то, что творилось в этих стенах. Они жили в своём замкнутом мирке, где были только они двое, их учащённое дыхание и всё стирающее, запретное наслаждение, которое с каждой новой встречей лишь разжигалось сильнее. Они вели себя как влюблённые подростки, одержимые друг другом, с той лишь разницей, что их тайна была чёрной бездной, способной поглотить их целиком.
