Он вел ее, ощущая хрупкость костей под кожей, податливость. Споткнулась – он поймал. Прижал. Ее тело – тонкое, гибкое, как тростинка. Груди маленькие, упругие под тканью. Девочка. Мысль не испугала, а взвинтила. Он – первый. Повелитель ее пробуждения.
Ее кожа под пальцами – шелк. Он коснулся маски – она отпрянула. Страх. Хорошо. Пусть боится. Пусть трепещет. Его губы нашли шею. Натянутую струну. Она вздрогнула. Вскрикнула без звука. Искра! Он почувствовал ее – крошечную вспышку ответа в напряжении мышц, в прерванном вдохе. Да.
Его руки стали требовать. Он поднимал подол ее платья, ощущая под пальцами гладкость чулка, затем – теплоту голой кожи бедра. Она замерла. Не сопротивлялась. Дышала часто-часто. Он нашел ее губы под маской. Не сразу. Коснулся уголка. Она дернулась. Он нашел центр. Прижал своими. Не целовал. Держал. Ее губы – мягкие, прохладные, слегка приоткрытые от шока. Она не отвечала. Она принимала. Это было лучше любого поцелуя. Его руки опустились ниже, обхватив ее ягодицы, приподнимая, прижимая к себе так, чтобы она почувствовала его возбуждение сквозь одежду. Ее тихий стон – не страх. Потрясение. Откровение плоти. Он зарычал от удовольствия – низко, в ее губы. Она ответила дрожью – уже не страха. Предвкушения.
***
Они не ложились. Они стояли. Посреди комнаты, в абсолютной черноте. Его руки были ее проводником, его тело – картой. Он снял с нее пиджак (его пальцы ловко расстегнули пуговицы). Платье заскользило вниз по бедрам, зашуршало на полу. Она стояла перед ним в тончайшем белье и чулках, слепая, дрожащая, но уже не пытавшаяся убежать. Его пальцы скользили по лямкам, по застежке бюстгальтера. Ткань упала бесшумно. Его ладони обняли ее маленькую грудь. Большие пальцы провели по соскам – напряженным, как бутоны. Ее вдох превратился в стон. Да.
Он сбросил свою рубашку. Прижал ее к своей голой груди. Кожа к коже. Ее трепет. Его жар. Его губы опустились на ключицу, скользнули вниз, к груди. Поймали сосок. Губами. Языком. Она выгнулась назад с тихим воплем, вцепившись пальцами в его волосы. Не чтобы оттолкнуть. Чтобы удержать. Пламя горело. Ярко. Больно. Сладостно.
Он опустился на колени перед ней. Его руки скользили по ее чулкам, к поясу, к тонкой ткани трусиков. Пахнувших страхом и возбуждением. Он прижался лицом к животу. Дышал. Вдыхал ее. Потом губы коснулись кожи ниже пупка. Она задрожала, как в лихорадке. Его пальцы зацепили край белья. Стянули вниз. Она замерла, обнаженная во тьме перед незнакомцем. Он поднялся. Подхватил ее на руки – легко, как перышко. Она обвила его шею, лицо прижалось к его плечу. Доверие. Слепое, пьянящее.
Он положил ее на прохладный шелк простыни. Его тело накрыло ее. Тяжелое. Жаркое. Настоящее. Его руки, его губы, его язык – вели последний урок. Урок плоти. Она училась. Стонала. Плакала тихими слезами восторга и боли, когда он вошел в нее, медленно, преодолевая сопротивление. Разрыв. Физический. Ментальный. Мир распался на "до" и "после". На "девушку" и "женщину", рожденную в черном чреве "Ориона".
Он двигался. Глубоко. Мерно. Не спеша. Наслаждаясь каждой ее судорогой, каждым прерывистым вдохом, каждой слезой, соленой на его губах. Она отвечала телом. Неопытным, но жадным. Обвивала его ногами, впивалась ногтями в спину, поднимала бедра навстречу. Ее стоны слились в сплошной, тихий вопль наслаждения, когда волна накрыла ее – неожиданная, всесокрушающая. Оргазм дебютантки – яркий, болезненный, ослепительный даже во тьме. Он рыкнул, почувствовав ее спазмы, и погнал ее дальше, к новой волне, уже не останавливаясь, теряя контроль, пока его собственная ярость не выплеснулась в нее горячим потоком.
Тишина наступила внезапно. Только тяжелое дыхание. Два сердца, бьющиеся вразнобой. Липкость кожи. Запах секса и соли. Он лежал на ней, потом медленно съехал в сторону. Нежность? Нет. Усталость. Удовлетворение хищника.
Она лежала неподвижно. Слезы текли из-под маски, смешиваясь с потом на висках. Боль. Физическая – тупая, жгущая между ног. Душевная – щемящая пустота после бури. И… странное спокойствие. Свершилось. Она шагнула в бездну. И выжила. Более того – узнала вкус того самого пламени. Горький. Обжигающий. Невыразимо сладкий. Она была больше не девочкой. Она была женщиной из Тьмы.
Он встал. Оделся в темноте, на ощупь. Не глядя на нее. Его рука коснулась ее плеча – коротко, без слов. Знак? Благодарность? Прощание? Потом шаги. Удаляющиеся. Дверь открылась и закрылась.
Камилла осталась одна. В темноте. С запахом незнакомца на коже. С болью. С пустотой. И с новым, тлеющим углем в груди, который звали страсть. Она сжала кулаки. И впервые за этот вечер улыбнулась под бархатом маски. Это была не счастливая улыбка. Это была улыбка посвященной.
***
На мониторе Леона две линии пульса слились в один бешеный пик, потом разошлись. Одна – затихшая, неровная (Камилла). Другая – быстро успокаивающаяся, удовлетворенная (Джейкоб). Он видел момент "разрыва" по резкому скачку ее пульса. Слышал ее первый тихий стон удовольствия в микрофон.
Он откинулся в кресле. Арманьяк в бокале был теплым. На губах – не улыбка, а холодная складка удовлетворения. Новый акт его извращенной пьесы начался. Маргарита вынашивала плод тьмы в идеальном мире света. А теперь ее дочь, чистая Терпсихора, отдала свою невинность брату в черной бездне "Ориона".
Он поднял бокал в пустоту комнаты наблюдения.
"За ваше посвящение, Птица. За твой трофей, Солнечный Цветок. И за новый виток... нашей прекрасной, ужасной спирали". Глоток обжег. Скука была растоптана. На ее месте цвел сад самых ядовитых и прекрасных цветов, которые он взрастил своими руками. Во тьме.
Тьма в "Орионе" стала для Камиллы не просто местом встреч, а наркотиком. После первой, шокирующей инициации, ее охватила странная смесь стыда и навязчивого влечения. Она не думала о контрацепции – ее мир был балетом, уроками, и внезапно ворвавшейся сказкой о Тьме и Пламени. Мысль о беременности казалась абсурдной, как мысль о падении с Луны. Она была Птицей, летящей сквозь запретную ночь. Обыденность вроде таблеток или разговоров с гинекологом не имела к этому отношения.
Вторая Встреча: Голод.
Она пришла раньше. Стояла в темноте, прислушиваясь к тишине, пока ее сердце не застучало гулко. Его шаги. Знакомый запах – чистый, мужской, с оттенком чего-то. Кодовые фразы – шепот в черном вакууме.
На этот раз не было нежности. Он нашел ее мгновенно, прижал к стене. Его поцелуй был требовательным, жадным. Руки срывали с нее одежду с новой, грубоватой уверенностью. Она ответила – неопытно, но страстно. Ее тело, уже знавшее боль и пик, теперь искало именно этого – грубых рук, властных прикосновений, ощущения, что ее поглощают. Он поднял ее, обвившую ногами его талию, вошел в нее стоя, упирая ее спиной в холодную стену. Она закричала – не от боли (она почти прошла), а от неожиданной, захлестывающей волны наслаждения. Он шептал что-то хриплое, бессвязное в ее шею – не слова, а звуки одобрения, дикого звериного удовольствия. Она кончила быстро, судорожно, вцепившись в его плечи. Он – следом, с низким стоном, вогнав в нее свою ярость до конца. Потом просто держал ее на весу, тяжело дыша. Она чувствовала его сердцебиение сквозь свою грудь. И чувствовала что-то липкое, теплое, стекающее по ее внутренней стороне бедра. Нормально, – подумала она смущенно. Это часть Тайны.
Третья Встреча: Ритуал.
Она надела черное шелковое белье под платье. Специально. Для Него. Для Тьмы. Она даже купила новые духи – что-то глубокое, загадочное. Наивная попытка очаровать невидимого бога.
Он пришел позже. Запах ее новых духов заставил его на мгновение замереть. Потом он рассмеялся – тихо, глубоко, в темноте. Звук был странно знакомым и пугающим. Он сорвал с нее платье быстрее, чем в прошлый раз. Его пальцы скользнули по шелку белья, нащупали застежку. Сбросил. Его губы и язык работали над ее грудью, животом, ниже – с методичной, почти научной жадностью. Он уложил ее на ковер. Температура его тела, его дыхание, его фокус на ней – все это раскаляло ее изнутри. Она выгибалась, стонала, забыв о стыде, о мире света, о балете. Существовал только Он, Тьма и этот жар между ног.
Он вел ее к пику медленно, искусно, как будто знал ее тело лучше нее самой. Пальцами. Языком. Дразня, отступая, снова наступая. Она плакала, умоляла без слов, дергаясь в его железных руках. Когда он наконец вошел в нее, она уже была на грани. Он двигался не спеша, глубоко, выверяя каждый толчок, наблюдая за ее реакциями по дыханию, по стонам, по судорогам. Он контролировал ее наслаждение. И она отдалась этому контролю полностью. Ее оргазм был долгим, мучительным, слезливым катарсисом. Он кончил в нее глубоко, прижав ее к полу всем весом, зарычав что-то непонятное в ее плечо. Потом просто лежал, тяжелый и потный, а она чувствовала, как его семя, теплое и живое, вытекает из нее на ковер. Часть его во мне, – мелькнула смутная, странно приятная мысль. Она не знала, что это семя ее брата. Она знала только, что это часть Тьмы, часть Ритуала. Часть ее нового, порочного "я".
После она шла домой, притворяясь усталой балериной. Между ног было липко, немного тянуло. В голове – калейдоскоп ощущений: его руки, его губы, его вес, его рычание. И этот странный, горьковато-металлический привкус на губах – от пота? От слез? Она не думала о последствиях. Она думала о следующей встрече. О том, как он будет вести ее в следующий раз. Наивная Птица даже не подозревала, что в ее утробе, оплодотворенной в черной бездне анонимности ее же братом, могла уже теплиться искра новой жизни. Зеркальное отражение тайны, которую носила под сердцем ее мать. Леон, глядя на отчеты о встречах и зная о полном отсутствии предосторожностей, лишь поправлял манжеты. Спираль закручивалась туже. И скуке не было места в этом совершенном хаосе.
