Телевизор умолк. Затем — тишина. Я уже начала думать, что план мой провалился, что ты просто ляжешь спать, и завтра нам придётся играть наши привычные роли.
***
Милый!
Я лежу, стараясь дышать глубоко и ровно, прямо как учат в йоге, но каждое лёгкое движение воздуха в лёгких кажется мне оглушительным. Я боюсь, что ты услышишь этот бешеный стук моего сердца — он отдаётся в висках, в горле, пульсирует в кончиках пальцев…
И тогда я слышу первые шаги. Едва уловимый шелест, будто по полу крадётся тень. Я чувствую твоё приближение всем телом. Полоска света из гостиной дрогнула, на мгновение рассечённая твоей фигурой. Я не открываю глаз, но знаю, что ты стоишь на пороге и смотришь. Моё тело застыло в мнимом сне, но кожа, вся моя кожа горит, превращаясь в один сплошной ожидающий рецептор.
Ты переступаешь порог. Твои шаги беззвучны, но я чувствую их тяжесть — вибрацию, что передаётся прямо ко мне. Ты приближаешься. Я ощущаю тепло, исходящее от твоего тела. Оно другое, не такое, как днём, — более плотное, заряженное, мужское… Пахнет ночью и тобой, чистым, знакомым с детства запахом, который сейчас сводит меня с ума.
И вот ты касаешься меня. Нет, не сразу. Сначала я чувствую, как воздух над моей щекой сгущается, а потом — прикосновение. Твои пальцы, тёплые и чуть шершавые, ложатся на мою кожу у виска. Так нежно, так благоговейно! Они медленно, с невероятной осторожностью проводят по скуле вниз. Каждая пора на моём лице взрывается миллионом искр. Внутри меня всё кричит: «Да! Любимый мой! Наконец-то!». Но внешне я остаюсь мраморной статуей, лишь грудь поднимается чуть заметно выше в моём вымученном сне.
Ты знакомишься с моей наготой, как будто проверяя реальность того, что видишь. Твои прикосновения осторожны, но в них чувствуется сила, которую я в тебе не подозревала. Ты поворачиваешь меня с боку на спину, и я покорно поддаюсь, позволяя тебе распоряжаться моим телом.
Твои пальцы задерживаются у моего подбородка, и я думаю, что сейчас умру от этого томления. Но они уходят, скользя вниз по шее, и я понимаю — ты изучаешь то, что уже и так полностью открыто взгляду. Ты начинаешь свое исследование с того, что уже явлено — твои ладони, широкие и твёрдые, ложатся на мои плечи, и медленно, сантиметр за сантиметром, начинают скользить вниз.
Твоя ладонь, наконец, находит своё место на моём животе. Она обжигающе горяча. Ты не двигаешься, просто держишь руку там, и мне кажется, будто от твоего прикосновения исходит ток. Внутри меня отчаянно вопит голос: «Не останавливайся, прошу, не останавливайся сейчас. Это твоё, всё это только твоё, сынок!»
И ты не останавливаешься. Твоя рука плывёт вверх, скользит по рёбрам и наконец касается груди. Вся кровь во мне бросается в эту точку! Твои пальцы обнимают её, сначала просто ощущая тяжесть и форму. Потом большой палец начинается движение — медленное круговое скольжение прямо по самому чувствительному месту. Оно заставляет всё моё тело выгнуться в едва заметном непроизвольном спазме. Я кусаю губы изнутри, чтобы не застонать, не выдать своего мнимого сна. Мой разум плавится, оставляя только животный восторг и одну-единственную мысль, пульсирующую в такт твоим движениям: «Да, мой мальчик, мой мужчина! Делай, что хочешь!» Я готова на всё, лишь бы это не прекращалось, лишь бы твои руки так и оставались на мне, утверждая своё право на это тело, которое всегда тайно принадлежало только тебе!
А потом ты подключаешь вторую руку. Твои пальцы другой руки охватывают правую грудь. Ладони ведут себя по-разному — одна продолжает нежно водить большим пальцем по затвердевшему соску, а другая сжимает меня с новой властной силой. Не больно — нет, а так, как я всегда втайне надеялась: с безраздельным чувством собственности.
Ты начинаешь мять мою грудь с жадным любопытством, и это так дико, животно и прекрасно! Пальцы с ощутимым давлением погружаются в нежную упругость, и с каждым новым движением по всему моему телу расходятся раскалённые токи, устремляясь в самую глубину низа живота и заставляя его сжиматься в сладком томлении.
«Да! Сильнее! Сжимай их! Сделай мне больно от твоей силы!»
Но внешне я лишь глубже ухожу в подушку, и моё дыхание, должно быть, становится чуть более прерывистым, несмотря на все мои усилия.
И вот раздаётся звук – тот самый, на который я подсознательно надеялась все эти недели. Резкий, отчетливый скрежет зубцов молнии на твоих джинсах. Потом – падение джинсов на пол. Я слышу, как ты снимаешь футболку – лёгкий взмах тканью, и она отправляется вслед за джинсами.
Я ощущаю всей кожей твою наготу! Я чувствую тепло, исходящее от твоего обнажённого тела, его близость, его готовность. Мне не нужно открывать глаза, чтобы видеть тебя – я чувствую каждый твой мускул, сынок, каждое напряжение!
Ты снова приближаешься. И затем – прикосновение. Совершенно иное. Горячее, упругое, и твёрдое одновременно. Ты аккуратно, почти с благоговением, укладываешь свой член между моих крепко сжатых тобою грудей. Кожа к коже. Твой член тяжёлый и влажный от предвкушения, живой, и его пульсация бьётся в такт моему бешеному сердцу.
Ты сжимаешь мою грудь с двух сторон, вкладываешь в это действие всю силу, создавая для себя плотный, мягкий и обжигающий тоннель. Начинаешь двигаться. Медленные, ленивые, поступательные движения — ты никуда не торопишься. Головка скользит, посылая в мой мозг новые разряды безумия.
Тёплая влага от члена остаётся на моей коже, и этот запах, о боже, сынок, этот запах –мужской, твой – сводит меня с ума! Я лежу, парализованная наслаждением, вся – одна сплошная эрогенная зона.
«Вот он, мой мальчик, мой мужчина. Вот он, целиком. Я дам ему всё! Дам ему всё как любящая мама! Пусть он использует меня, как захочет! Пусть кончит на мою кожу, пусть кончит куда угодно, пусть зальёт меня собой!»
Я — твой алтарь, а ты – мой жрец и моё божество одновременно. Это чистая, животная правда, к которой мы шли так долго!
Сынок, милый мой! Твоё нетерпение передаётся мне через кожу, через учащающийся ритм. Ровные, ленивые движения сменяются резкими и порывистыми. Ты уже не просто скользишь, а входишь в созданное тобой же пространство между моими грудями короткими и властными рывками. Головка твоего члена, напрягшаяся до твердости, с каждым толчком резко проходит вперёд, обнажая венозную сетку, и откатывается назад, оставляя на моей коже жгучую влагу.
Я чувствую, как напрягаются мышцы твоих бёдер, как твой живот судорожно втягивается. Ты замираешь на мгновение, вжавшись в меня всем телом, и из твоей груди вырывается глубокий звук — стон облегчения и триумфа.
Первый выброс семени — горячая струя бьёт мне в шею, под подбородок. Густая, вязкая жидкость, пахнущая чистотой. С тобой происходит что-то трогательное и странное — ты направляешь свои следующие пульсации то выше, то ниже, то между грудей — будто не знаешь, какое именно место выбрать для своего посвящения, ведь перед тобой был целый мир, который ты хочешь пометить как свой. Ты стараешься покрыть как можно большую площадь моей кожи!
Эти волны горячей влаги покрывают меня причудливой картой, и каждая новая струя на моей коже ощущается как восторженное признание в принадлежности. Я чувствую каждое сокращение мышц, выталкивающих твоё семя наружу, на моё тело. Это метка, самый интимный знак собственности! Внутри меня всё ликует!
Ты несколько секунд ещё восседаешь на мне верхом, ты дышишь прерывисто. Потом ты отстраняешься.
Я слышу, как ты отходишь, и через мгновение снова возвращаешься. Шорох бумажной салфетки в твоих руках звучит невероятно заботливо! Ты начинаешь вытирать меня. Сначала аккуратно, промокающими движениями, убираешь капли с моей шеи. Потом принимаешься за грудь. Твои движения медленные и тщательные, будто ты стираешь самую ценную картину.
Салфетка впитывает тёплую жидкость, становясь влажной и тяжелой. Ты вытираешь каждую складку, каждую впадинку, следя, чтобы ни капли не осталось на мне. Через бумагу твои пальцы касаются моей кожи с нежностью, которая контрастирует с яростной страстью несколько минут назад. И в этой контрастности — в диком обладании и почти сыновней заботе — заключается вся наша странная правда. Ты прибираешь последствия своего наслаждения, оставляя мою кожу чистой, но навсегда изменившейся изнутри.
И вот, мой дорогой, наступает та часть нашего письма, где, прости за пошлое сравнение, «бушующее море должно было утихнуть и войти в свои берега». Наши берега оказались размыты навсегда.
Последующие дни были похожи на хождение по тонкому льду. Мы двигались по квартире, как призраки, избегая встречных взглядов. Перекидывались лишь короткими фразами. Ни одного намёка. Ни одной отсылки к тому, что произошло. Это было наше молчаливое, отчаянное соглашение — сделать вид, что ничего не было. Словно мы оба пережили одну и ту же лихорадку, один и тот же кошмар, и теперь, очнувшись, решили никогда не вспоминать его вслух. Твоя нежность той ночью сменилась ледяной отстранённостью, а моя отчаянная смелость — парализующим страхом.
А потом ты увидел себя в списках зачисленных. Ты казался мне почти счастливым, узнав о поступлении, — это был идеальный и весьма благородный предлог для бегства. Мы засуетились вокруг твоего отъезда: покупали чемодан, постельное белье для общежития, всякую ерунду, говорили о твоём будущем, о том, как важно хорошо учиться. Мы с облегчением ухватились за эти нормальные, правильные хлопоты. Они стали цементом, который навсегда замуровал нашу тайну.
