Она попыталась представить себя недельной давности — ту Анну, что сидела на своем балконе и смотрела на рябину, думая о простом мужском присутствии. Та Анна сгорела бы со стыда от одной только мысли о том, что происходит здесь. «Неделю назад я тосковала о том, чтобы кто-то просто подержал меня за руку. А сегодня... сегодня я лежу голая после семи оргазмов, и мужчина, который их во мне вызвал, просто гладит мне спину. И это... это норма. Это часть процесса. Я сошла с ума? Или, наоборот, только сейчас начинаю что-то понимать?»
Его пальцы добрались до ее шеи, разминая затекшие мышцы у основания черепа. Потом он взял ее ступню в свою ладонь. Большая, сильная рука с неожиданной нежностью принялась массировать свод стопы, каждый палец. От прикосновений по телу разливалась волна тепла, истома овладевала ею все сильнее.
«А захочу ли я этого снова? Завтра? Послезавтра? Каждый день?» — мысль возникла внезапно и настойчиво. «Три в день... как минимум три... Просто чтобы чувствовать эту... эту полноту. Это же наркотик. А кто сможет это дать? Он? Только он. Больше никто. Не выйдет прийти к обычному мужчине и сказать: «Знаешь, дорогой, мне сегодня нужно семь, и чтобы с фантазиями про рабынь, и чтобы потом был массаж». Горькая усмешка проклюнулась внутри. «Он сбежит на втором оргазме, испуганный и обессиленный».
И тогда, как черная тень, пришла другая мысль, циничная и откровенная. «А ведь есть выход. Проститутка. Да, вот так вот взять и пойти в проститутки. Тогда оргазмов можно иметь сколько угодно, с разными мужчинами, это будет работой...» Она представила это на секунду — чужие руки, чужие запахи, бессмысленный секс за деньги. И по телу пробежала не волна возбуждения, а спазм настоящего, физического отвращения. «Нет. Нет и еще раз нет. Это мерзко. Это совсем не то. Здесь... здесь есть что-то другое. Наука. Или... что-то большее. Но точно не это. Не продажа».
Он не знал о буре в ее голове. Его пальцы продолжали свою работу — методичную, исцеляющую. В этом странном, невероятном ритуале было что-то цельное и правильное. Искушение и исцеление. Пытка и награда. Она не знала, сколько прошло времени. Минута или час. Она просто растворялась в этом потоке прикосновений, чувствуя, как ее границы тают, а на месте изможденного тела рождается что-то новое — умиротворенное, сильное и бесконечно благодарное. Глубокий, спокойный вздох вырвался из ее груди. Вопросы остались без ответов. Но исчезла тревога. Она была готова ко всему. Потому что знала — он не даст ей разбиться. А что будет завтра — будет завтра.
Массаж закончился так же незаметно, как и начался. Петр Ильич убрал руки, и Анна несколько секунд просто лежала, купаясь в остаточном ощущении тепла и размягченности мышц. Казалось, тело ее стало другим — тяжелым, податливым, лишенным всякого напряжения. Но эта благодатная истома была обманчива.
— Теперь попробуем восьмой, Анна Сергеевна, — его голос прозвучал негромко, но четко, возвращая ее в реальность процедурной. — Нужно сменить тактику. Встаньте на колени, пожалуйста. Грудью ложитесь на кушетку.
Она, покорная, как сомнамбула, медленно поднялась и приняла указанную позу. Это было унизительно и откровенно — стоять на коленях, задрав голые ягодицы, чувствуя, как грудь прижимается к кушетке. Она расставила ноги в стороны, как велел Петр Ильич, и в этой позе полной раскрытости и уязвимости ее тело казалось чужим, просто объектом для манипуляций.
Петр Ильич не стал затягивать. Его пальцы, смазанные гелем, легко вошли в нее, найдя знакомую глубину. Но движения его были теперь иными — не исследующими, не ласкающими, а механическими, почти грубыми. Быстрое, ритмичное введение и извлечение, точь-в-точь как у того аукциониста в ее фантазии. Это было лишено какого-либо намёка на чувственность, лишь сухая, целевая стимуляция.
Возбуждение нарастало мучительно медленно. Казалось, после семи предыдущих всплесков тело исчерпало все свои ресурсы. Оно сопротивлялось, как усталая лошадь, которую снова заставляют взбираться на крутой холм. Каждый толчок его пальцев встречал вялое, ленивое ответное движение где-то в глубине. Не было ни сладости предвкушения, ни огня. Было лишь упорное, изматывающее усилие.
И тогда, чтобы помочь себе, Анна снова нырнула в фантазию, на этот раз продолжив историю с покупкой.
* * *
Меня грубо втолкнули в узкую деревянную клетку на телеге. Цепь с рук сняли, но свободы не прибавилось. Телега трясется по мостовой, я вижу сквозь щели мелькающие чужие ноги, слышу гул города. Везут. К новому хозяину. В доме, куда меня привезли, пахнет воском и пряностями. Меня выводят из клетки и ведут в прохладное помещение с каменным полом.
Там ждет женщина — старшая рабыня. Она одета в простое, но добротное платье, на ногах у нее настоящие кожаные сандалии. Это сразу выделяет ее, говорит о ее статусе. Ее лицо строгое, на нем нет ни любопытства, ни злобы — лишь холодная профессиональная обязанность.
— Дай посмотреть, что за дичь купил хозяин, — говорит она голосом, не терпящим возражений. Ее руки, твердые и цепкие, без церемоний начинают ощупывать меня. Она сжимает мои груди, проверяя упругость, щиплет соски. Потом заставляет широко расставить ноги. Ее пальцы грубо раздвигают половые губы, и она долго, пристально заглядывает внутрь, будто в темную пещеру.
— Неизвестно, какую заразу ты могла принести в этот дом — бормочет она себе под нос. Та же процедура повторяется с анусом — бесцеремонно, больно. Потом она проверяет мой рот, оттянув губы, заглядывая в горло. Осмотр унизителен своей полной, тотальной объектностью. Я — вещь, которую проверяют на исправность и чистоту.
Затем она молча подводит меня к большой плетеной корзине, похожей на сундук.
— Внутрь, — командует она. Я покорно забираюсь в тесное пространство. Она захлопывает крышку и завязывает ее веревкой. В темноте, в духоте, я сижу на корточках, прижав колени к груди.
— Сиди и жди порки, — доносится ее голос сквозь прутья. — Должна знать свое место с самого начала.
И в этой темноте, в этом ожидании наказания, есть странное, гнетущее спокойствие. Все решено. Бороться бесполезно. Остается только покориться.
* * *
— Она… она заперла меня в корзине — прошептала Анна, и ее голос прозвучал приглушенно, будто из той самой темницы. — Жду порки… Знать свое место…
Петр Ильич, не меняя безжалостного ритма движений, откликнулся одобрительно:
— Хорошо. Очень хорошо. Концентрируйтесь на этом. На подчинении.
И вот тогда, в точке полнейшего психологического принятия своей участи, случилось неожиданное. Возбуждение, до этого вялое и неподатливое, вдруг рвануло вверх — не медленной волной, а быстрой и яркой искрой. Это была не долгая агония, а внезапная, обжигающая вспышка, короткое и яростное пламя, которое опалило ее изнутри. Удовольствие было острым, почти болезненным по своей интенсивности, но мимолетным — как удар током. Оно не было глубоким и тягучим, как прежде; оно было резким, ярким и сразу же погасло, оставив после себя не опустошение, а словно след от молнии на изможденной плоти — щемящий, яркий и незабываемый.
Сжатие вагины было стремительным и сильным, отозвавшись эхом во всем теле. По коже побежали мурашки, заставляя ее вздрогнуть. Этот оргазм был криком без звука — коротким, ясным и невероятно мощным в своей сконцентрированности.
Когда судороги стихли, Анна так и осталась лежать в той же позе, тяжело дыша. Она не чувствовала прежнего изнеможения. Она чувствовала острое, щемящее послевкусие от этой обжигающей искры.
Петр Ильич медленно извлек пальцы. В тишине процедурной было слышно его спокойное дыхание.
— Восемь — констатировал он. В его голосе не было усталости, лишь сосредоточенная удовлетворенность ученого, получившего ценные данные. — Совершенно иной паттерн. Очень показательно. Отдыхайте, Анна Сергеевна. Вы сегодня совершили настоящий подвиг.
Но Анна уже почти не слышала его. Она прислушивалась к эху внутри себя — к тому яркому, обжигающему огню, который опалил ее и исчез. И мысль о том, что впереди может быть девятый, уже не пугала, а манила возможностью снова увидеть эту вспышку.
Девятый оргазм наступил быстро, почти сразу после восьмого, как будто тело, раз узнав этот новый, стремительный путь, уже не хотело возвращаться к долгим восхождениям. Петр Ильич, лишь ненадолго сменив гель, продолжил те же точные, безжалостно-ритмичные движения. И снова возбуждение, вместо того чтобы тлеть, вспыхнуло внезапно — яростной, обжигающей искрой, коротким замыканием где-то в самом нутре. Повторился тот же шаблон: ослепительная вспышка, мощное, судорожное сжатие и быстрое затухание, оставившее после себя не опустошение, а странное, щемящее ощущение новизны. На этом этапе они не стали задерживаться, это был просто еще один экземляр в растущей коллекции ее оргазмов.
Но для Анны этого было недостаточно. Ее сознание, привыкшее теперь подпитывать физиологию, уже не могло просто ждать. Оно жаждало продолжения истории, новой глубины унижения, которая одна могла раскачать этот странный, почти механический отклик. И она снова нырнула в фантазию, туда, где ее оставили — в темноте плетеной корзины.
* * *
Внезапно крышка корзины с шумом откидывается. Свет бьет в глаза, заставляя щуриться. Та же старшая рабыня, ее лицо непроницаемо, грубо хватает меня за руку и вытаскивает наружу. Ноги затекли, я едва стою. Меня ведут через несколько помещений во внутренний двор дома.
Двор окружен высокими стенами, залит полуденным солнцем. По периметру, в тени арок, стоят другие рабы — мужчины и женщины, десятка полтора. Они смотрят на меня безразличными или испытующе-жестокими глазами. В центре двора в землю вбит невысокий, просмоленный деревянный столб, с железным кольцом наверху.
