Тело Анны выгнулось в короткой, но интенсивной судороге. Раздался сдавленный, хриплый выдох. Серия быстрых, ритмичных сокращений влагалищных мышц была хорошо видна невооружённым глазом.
Пётр Ильич немедленно, но плавно убрал руку.— Всё. Фиксируйте время и продолжительность. И — наблюдайте за фазой разрешения.
Анна обмякла на кушетке, её грудь высоко поднималась. По телу пробежала длинная, волнообразная дрожь. На её лице застыло выражение глубокого, почти шокового освобождения.
— Идеальный, классический оргастический цикл, — заключил Пётр Ильич, снимая перчатку. — От постепенного нарастания возбуждения через плато к пику и быстрому разрешению. Без фармакологии, чистая физиология. Запомните эту последовательность. Это — эталон, с которым вы будете сравнивать все последующие реакции сегодня.
Пока палец врача, холодный от геля, касался её кожи, Анна закрыла глаза, стараясь уйти в себя. Но не в пустоту, а в спасительную фантазию. Голос Петра Ильича, ровный и наставительный, превращался в голос аукциониста, обращённый к толпе.
«Коллеги, смотрите...» — доносилось до неё сквозь шум в ушах.«Смотрите на этот товар!» — слышала она уже в своём воображении. Гулкий зал, запах пота и пыли, колющиеся взгляды десятков глаз.
Её тело, лежащее на кушетке, становилось телом, выставленным на деревянном помосе. Хлопковый халат был сброшенным покрывалом рабыни. Аспиранты, столпившиеся вокруг, — это потенциальные покупатели, знатоки, оценивающие породу и качества.
«Обратите внимание на состояние...» — говорил Пётр Ильич.«Обратите внимание на кожу!» — кричал аукционист в её голове. «Без изъянов! Молодая, сильная!»
Его пальцы, демонстративно двигающиеся вокруг её клитора, были не медицинской манипуляцией, а унизительной демонстрацией её «функциональности». Так показывают породистую кобылу, отводя губы, чтобы оценить зубы, или трогая круп, чтобы проверить мускулатуру.
«Видите покраснение груди...»«Смотрите, как она отзывается на прикосновение!» — восторгался воображаемый торгаш. «Живая, горячая кровь!»
Анна ловила на себе взгляды «покупателей». Юноша, смущённо отводящий глаза — робкий купец, стесняющийся своего интереса. Другой, изучающий её с холодным любопытством, — циничный перекупщик. Девушка-аспирант с её внимательным, аналитическим взглядом казалась ей опытной рабовладелицей, ищущей не удовольствия, а выгоды, оценивающей её выносливость и способность к воспроизводству.
«Это свидетельство подходящего оргазма», — констатировал Пётр Ильич.«А сейчас мы продемонстрируем её главное качество!» — гремел в её сознании аукционист. «Способность к быстрой и яркой отдаче! Посмотрите, как легко она заводится!»
А где-то на грани сознания, под монотонный голос Петра Ильича, у Анны поплыли горькие и сладкие мысли, вернув её из фантазии снова в реальность:«Какая-нибудь танцовщица в самом грязном стип-клубе... она двигается, у неё есть танец, музыка, дым. Она соблазняет, она хочет понравиться. У неё есть власть над взглядами. Даже проститутка... у неё есть комната, цена, хоть какая-то иллюзия выбора. А я... я просто лежу. Раздвинутая. И они смотрят не потому, что я соблазнила, а потому что им так нужно. Я для них даже не вещь. Вещь хоть ценна. Я — препарат. Наглядное пособие».
Она снова представила рынок. Не восточный, а какой-то более приземлённый, скотный. Покупатели — не пафосные арабы, а грубые мужики в засаленных куртках. Они подходят к ней, стоящей у столба, и бесцеремонно трогают. Один тянет за сосок, проверяя упругость. Другой раздвигает пальцами половые губы, причмокивая: «Ну-ка, посмотрим, чего ты стоишь». Третий сует внутрь палец, оценивая температуру и влажность. И она знает, что пять минут назад эти же пальцы с той же деловой бесстрастностью проверяли зубы у лошади, щупали её круп. А через пять минут пойдут щупать следующую кобылу.
«В чём отличие? — пронеслось в голове с жуткой ясностью. — Ни в чём. Та же процедура. Та же оценка свойств живого мяса. Только лошадь фыркает и бьёт копытом. А я стою и молчу. И мне... мне это...»
Волна жгучего, унизительного стыда накатила с новой силой. Но тут же, как вчера, за стыдом последовала та самая, извращённая сладость. Сладость полного самоуничижения. Она была хуже, чем животное. Она была животным, которое понимает, что оно — животное. И в этом осознании была своя, чудовищная свобода. Не нужно решать, не нужно думать. Можно просто быть. Телом. Реакциями. Объектом.
— Включите дисплеи — раздался спокойный голос Петра Ильича. — Нам нужно подкрепление. Обратная связь.
На включившемся верхнем экране был крупный план её лица: расфокусированные глаза, приоткрытый рот. Анна отвернулась и взгляд упал на боковой экран: раздвинутые бёдра, влажные половые губы, пальцы Петра Ильича у входа во влагалище. Картинка мигнула — и вдруг сменилась: теперь на экране была она вчера, в момент одного из оргазмов — тело выгнуто дугой, руки сжаты в кулаки, лицо искажено беззвучным криком. Это было вчерашнее прошлое, запечатлённое в судороге экстаза, оно смотрело на неё с холодной, безжалостной точностью.
Стыд обрушился на неё, как ледяной душ. Не за то, что делают с ней сейчас — за то, что она это позволила. За то, что тело откликнулось. За то, что она смотрит и узнаёт себя.
Она зажмурилась, будто могла стереть изображение из памяти одним движением век. Но даже за закрытыми глазами она чувствовала: экраны горят. Её тело — на виду. Её стыд — зафиксирован. Её сладость — измерена.
И в этот момент нежно-ритмичные движения пальцев Петра Ильича достигли своей цели. Её тело, уже настроенное на эту волну, отозвалось глубоким, непроизвольным спазмом, предвещающим новую кульминацию.
Каждое прикосновение врача, каждая его профессиональная ремарка вплетались в эту жутковатую фантазию, наполняя её ужасающими подробностями. Её собственное нарастающее возбуждение, покраснение кожи, учащённое дыхание — всё это становилось частью спектакля, доказательством её ценности как вещи, как самки.И самое странное было в том, что в этом унижении она находила извращённое удовлетворение. Быть объектом такого пристального, жадного изучения было мучительно, но и… пьяняще. Она была центром всеобщего внимания. Не личностью, но телом, совершенным в своей биологической функции. В этом была какая-то дикая, животная гордость.
Когда её тело начало содрогаться в кульминации, в её фантазии это был кульминационный момент торга. Аукционист брал её за руку и поднимал вверх, демонстрируя толпе её финальную, неподдельную судорогу наслаждения как главный козырь.
«Идеальный, классический цикл!» — слышала она двойной голос — врача и торговца.
— От постепенного нарастания возбуждения через плато к пику и быстрому разрешению. Без фармакологии, чистая физиология. Запомните эту последовательность. Это — эталон, с которым вы будете сравнивать все последующие реакции сегодня. - обращался Петр Ильич к аспирантам
Пока палец врача, холодный от геля, касался её кожи, Анна закрыла глаза, стараясь уйти в себя. Но не в пустоту, а во взволнованный шёпот и звон монет, предлагаемых за неё. Она была продана. И в этот миг это приносило не боль, а горькое, всепоглощающее освобождение от самой себя и какую-то странную истому.
— Идеальный, классический оргастический цикл — заключил Пётр Ильич, снимая грязную перчатку с руки.
* * *
Пока аспиранты суетливо измеряли ей температуру, пульс и давление, Анна лежала с закрытыми глазами, пытаясь поймать дыхание. Голос Петра Ильича, прозвучавший сквозь шум в ушах, был как удар хлыста.
— Анна, ну ка, сходи выпей воды.
Фраза «ну ка», брошенная резко и без всякой учтивости, отозвалась в ней не обидой, а странной, мгновенной вспышкой жара внизу живота. Этот переход с условно-уважительного «ты» на откровенное понукание было именно тем, что ей было нужно. Это идеально вписывалось в её фантазию. Рабыне не предлагают — ей приказывают. Ей не подают стакан — она сама идёт к источнику, если господин разрешит.
Она молча поднялась с кушетки и, чувствуя на себе тяжёлые взгляды, босиком прошла к кувшину с водой в углу кабинета. Каждый шаг отдавался в теле лёгким, сосущим спазмом. Она сделала несколько глотков, опираясь о стену дрожащей рукой. Вода была холодной и безвкусной. Повернувшись, она встретила взгляд Петра Ильича. В её глазах не было вызова, лишь покорность.
— Простите, но я готова, — тихо сказала она, возвращаясь к кушетке.
— Хорошо. Теперь — на колени. Ложись грудью на кушетку — скомандовал он.
Она послушно встала на колени, опустив грудь и плечи на прохладную клеёнку. Попа оказалась задрана, подставленная под взгляды и действия окружающих. Унизительная, животная поза.
— Коллеги — начал Пётр Ильич, обводя взглядом аспирантов — важно понимать принцип разнообразия. Мозг хорошо реагирует на смену стимулов и поз, что позволяет получить более выраженную отдачу. Эта открытость и уязвимость позиции несомненно дадут эффект. Пожалуйста, проверьте, действительно ли испытуемая готова.
Девушка-аспирант, без тени смущения, подошла сзади. Её руки в латексных перчатках уверенно легли на ягодицы Анны.
— Чуть шире встань — прозвучала очередная команда без «пожалуйста».
«Раздвинь ноги, товар! Дайте покупателям лучший вид!» — пронеслось в голове у Анны. Она раздвинула колени ещё шире, чувствуя, как растягиваются мышцы, раскрывая её ещё больше, подставляя самую сокровенную часть себя на всеобщее обозрение.
