Максим приподнял её ногу, обвившую его поясницу. Всё было неловко: колено зацепилось за подушку, пружина дивана едва слышно скрипнула. Они замерли, прислушиваясь. Сердца бились так громко, что казалось — вот-вот разбудят весь дом.
— Тихо… — её шёпот растворился в его поцелуе.
Он вошёл в неё с влажным усилием — нежно, но без предисловий. Лиза впилась зубами в его плечо, подавив стон. Так тесно… так горячо… Его ладонь закрыла ей рот, когда бедра рванулись вперёд.
Они нашли ритм — крошечные толчки, едва отрывающие тела от поверхности. Каждое движение было рассчитанным: вдох-толчок-пауза-слушание. Пот стекал по Максиму по вискам, капли падали на Лизу в впадину ключицы.
Вот она — адреналиновая сладость:
Стыд — смешанный с восторгом.
Страх — сплетённый с дерзостью.
Её ногти впились ему в ягодицы, направляя глубже.
Он наклонился, ловя её губы, чтобы заглушить прерывистое дыхание. Она почувствовала его улыбку в поцелуе — безумную, торжествующую. Пальцы Лизы полезли в его волосы, спутывая пряди.
— Ещё… — выдохнула она прямо в его рот.
Его рука скользнула между их тел, туда, где всё пульсировало влажным жаром. Большой палец нашел бугорок, закружил. Лиза зажмурилась, её бёдра сами запросили больше.
Риск рос с каждой секундой:
Диван качнулся — Катя крякнула во сне.
Они застыли, слившись в неподвижном экстазе.
Максим прижал её к себе так сильно, что рёбра заныли.
— Не останавливайся… — её шёпот был едва различим.
Он повиновался, ускоряя пальцы. Толчки бедер превратились в микродвижения — едва заметные, но невероятно глубокие. Мир сузился до точки, где их тела соединялись. Лиза закинула голову, её горло напряглось в беззвучном крике…
***
Щелчок двери прозвучал как выстрел. Лиза, увлеченная ритмом и шепотом Максима, инстинктивно повернула голову к источнику света из коридора. В проеме стояли фигуры родителей – Ольга с застывшим чайным подносом, Алексей с помятой подушкой в руке. Их лица, еще не успевшие сменить утреннюю сонливость на осознание, были обращены к дивану.
В этот миг все тело Лизы сжалось в ледяном спазме страха. Вагинальные мышцы, только что пластичные и горячие, судорожно сомкнулись вокруг Максима с силой стального капкана. Резкая, непроизвольная волна сжатия прокатилась изнутри наружу.
Максим, чьи бедра были втянуты в последнем, мощном толчке, почувствовал это сжатие как обжимающий вихрь. Контроль был потерян мгновенно. Его тело выгнулось дугой, пальцы впились в Лизу, сдерживая рык где-то в груди. Горячая пульсация внутри нее стала его собственным финалом – семя вырвалось мощным выбросом, затопив глубину ее матки в такт этим судорожным, зажимающим его спазмам.
Они слились в одну застывшую, немую скульптуру экстаза и ужаса. Максим вмер в последней точке проникновения, его лицо исказила гримаса неконтролируемого наслаждения, смешанного с осознанием катастрофы. Лиза, ощущая жгучую пульсацию внутри и ледяной взгляд матери на коже, не могла разжать мышцы, не могла оторваться, не могла даже дышать. Ее глаза, огромные от шока и стыда, были прикованы к Ольге.
Тишина в комнате стала физически давящей. Даже дыхание спящей Кати казалось оглушительным. Поднос в руках Ольги дрогнул, чашка звякнула о блюдце – единственный звук, разорвавший ледяную немоту. Алексей ронял подушку, его рука медленно опускалась, рот приоткрылся в немом вопросе, который не мог вырваться наружу. На полу между ними и диваном легла тень рассвета, четко разделяя два мира: мир родителей, только что вышедших из сна, и мир детей, застывших в пике запретного соития, неразрывно скрепленных телом и последствиями.
Никто не двигался. Никто не говорил. Только пар от дыхания висел в холодном воздухе комнаты, и внутри Лизы все еще пульсировало тепло, смешанное с леденящим ужасом. Максим, придавленный ее спазмом и тяжестью собственного тела, не мог оторвать взгляда от лица отца, читая в нем нарастающую бурю.
Стыд ударил в виски горячим молотом. Лиза попыталась оттолкнуть Максима — хоть на сантиметр, хоть на миллиметр! — но её собственное тело предало её. Влагалищные мышцы, сведённые шоком в тугой, болезненный узел, не просто сжимали его — они держали. Как тиски. Как капкан из плоти, захлопнувшийся в момент кульминации.
— Не... не могу... — её шёпот сорвался в рыдание. Пальцы впились ему в плечи не в страсти, а в панике.
Максим напряг пресс, попытался приподнять таз. Острая, рвущая боль пронзила его член, всё ещё пульсирующий остатками оргазма. Он ахнул, лицо исказила гримаса — не удовольствия, а мучения.
— Лиза, расслабь... — он задыхался, — Ради Бога, расслабься!
Но её взгляд был прикован к родителям. К маме, чьё лицо стало белее стены. К отцу, чьи кулаки сжались так, что костяшки побелели. Этот взгляд парализовал сильнее любого спазма. Она чувствовала, как её внутренности судорожно сжимаются ещё сильнее в ответ на его попытку выскользнуть. Слезы жгли глаза.
— Я... я не могу! — вырвалось у неё, отчаянно и громко.
Ольга сделала шаг вперед, поднос в её руках заплясал, чашки зазвенели.
— Что... — её голос был хриплым, чужим, — Что вы... Что это?!
Алексей молчал. Его взгляд буравил Максима — не гнев, а что-то худшее: ледяное, мертвенное недоумение. Он видел всё: капли пота на слипшейся спине сына, дрожащие бёдра Лизы, её пальцы, впившиеся в его кожу, одеяло, сползшее, обнажающее их соединённые тела до пояса. Видел, как Максим снова попытался оторваться — и как Лиза вскрикнула от боли, её ноги рефлекторно сомкнулись на его пояснице крепче.
— Не дергайся! — зашипела она сквозь зубы, — Больно! Там... там как будто сжало намертво!
Максим замер, тяжело дыша. Его тело обмякло поверх неё, жаркое, липкое, беспомощное. Он чувствовал, как её внутренности всё ещё мелко пульсируют вокруг него, но теперь это было не наслаждение, а пытка. Физическая и моральная. Семя, только что извергнутое в её матку, казалось раскалённым свинцом. Позор.
— Разъединитесь. Сейчас же. — Голос Алексея прозвучал как удар хлыста. Низкий, ровный, лишённый интонаций. Смертельно опасный.
— Пап... — Максим попытался поднять голову, — Мы... мы не можем! Она... у неё...
— Я вижу, что вы не можете, — Алексей перевёл взгляд на Лизу. Её глаза, полные слез и ужаса, встретились с его ледяными. — Что вы натворили?
Ольга уронила поднос. Фарфор грохнулся о пол, осколки и чайные брызги разлетелись по ковру. Звук, громоподобный в тишине, заставил Катю на диване крякнуть и повернуться на бок. Её сонное лицо было обращено к кошмару на другом краю дивана.
— Ольга... — Алексей не отводил взгляда от детей, сросшихся в немой агонии.
— Я... я не... — Ольга шатнулась, схватившись за дверной косяк. Её взгляд метался от спутанных ног детей к лицу мужа, к осколкам на полу, к Кате, которая моргнула, щурясь от света, и её глаза начали медленно открываться, наполняясь сначала недоумением, а потом...
На диване Лиза зажмурилась, чувствуя, как новая волна спазма, вызванная криком матери и грохотом, прокатилась по её животу, сжимая Максима внутри ещё невыносимее. Он застонал, его пальцы впились в диванную обивку. Они были пойманы. Не только родителями. Не только стыдом. Но и собственной плотью, превратившейся в тюремную решетку. Катя приподнялась на локте, её рот открылся в беззвучном вопросе, глаза расширились до предела, понимая, на что она смотрит...
Грохот разбитого фарфора ещё висел в воздухе, но Алексей уже сделал шаг вперёд — не с кулаками, а с резким, профессиональным взглядом человека, переключившегося в режим кризиса. Он увидел не разврат, а боль: Лизино лицо, искажённое страданием, её пальцы, белые от напряжения, впившиеся в Максимовы плечи. Увидел, как сын бледнеет, пытаясь оторваться, и слышимый хрип боли в его горле.
— Не двигайся! — команда прозвучала резко, но уже без ярости. Он опустился на колени у дивана, отстраняя Катю, которая замерла с открытым ртом. — Лиза. Дыши. Глубоко. Это мышечный спазм, вагинизм от шока. Ты должна расслабиться.
Ольга, поборов дрожь, бросилась к дочери, отталкивая осколки ногой. Её руки, тёплые и внезапно нежные, легли на Лизин лоб, потом на сведённые судорогой бёдра.
— Доченька, милая, всё хорошо... — её голос сорвался, но она втянула воздух, заставляя себя говорить ровно, как в детстве, когда та болела. — Выдохни. Представь... песок на пляже. Тёплый.
— Мам, я... не могу... — Лиза всхлипнула, но тело дрогнуло под материными ладонями. Сжатие чуть ослабло — на волосок.
Максим застонал, почувствовав крошечное послабление.
— Не торопись, сын, — Алексей положил руку ему на спину, ощущая дрожь. Его пальцы нащупали зажатые мышцы поясницы. — Расслабь и ты. Иначе ей больнее.
Ольга зашептала, почти колыбельную, гладя Лизу по животу кругами — ниже пупка, где клубком сжалась мускулатура:
— Отпускай... по ниточке... Солнышко светит... Волна...
Катя, прижав ладонь ко рту, метнулась в ванную. Вернулась с мокрым полотенцем, сунула его Ольге. Та протёрла Лизино лицо, шею. Холодная влага заставила девушку вздрогнуть, а затем... выдохнуть. Длинно.
— Вот так, умница, — Ольга прижала её руку к своей щеке. — Ещё.
Алексей сжал Максимово плечо:
— Мышцы таза отпусти. Представь, падаешь в воду. Мягко.
Лиза зажмурилась. Слёзы текли по вискам, но спазм начал отступать — волна за волной, медленно, мучительно. Она почувствовала, как Максим внутри неё перестал быть зажатым клином, стал... просто собой. Тяжёлым, влажным, но уже не причиняющим рвущей боли.
