Она медленно, как автомат, выполнила приказ. Дрожащими пальцами она расстегнула молок на кофте, обнажив под ней тонкую майку. Потом опустилась на подушки, убрав руки. Ее взгляд был пустым и отрешенным, устремленным в потолок. Врач приподнял край майки и приложил холодный раструб стетоскопа к ее коже. Она вздрогнула, но не издала ни звука.
«Дышите глубоко. Не дышите. Снова дышите», — командовал он, перемещая инструмент.
Затем он перешел к животу. «Вам нужно приспустить штаны ниже лобка, чтобы я мог провести пальпацию», — следовала следующая инструкция.
Я видел, как она внутренне сжалась. Пальцы ее вновь задрожали, когда она потянулась к завязкам на талии спортивных штанов. Медленно, будто каждое движение причиняло боль от унижения, она развязала их и оттянула мягкий трикотаж вниз, обнажив низ живота и белые хлопковые трусики. Кожа на ее животе была бледной и покрылась мурашками от нервной дрожи.
Пальцы врача, уверенные и твердые, начали надавливать на разные участки.
«Здесь больно? Сильнее здесь? Сообщайте, если боль усилится», — его голос был ровным, как дикторский текст.
Елена лишь кивала или мотала головой, сжимая губы. Я видел, как ее тело напрягалось при каждом болезненном нажатии.
После этого последовала новая команда. «Теперь, Елена, вам нужно встать и полностью снять штаны. Затем повернуться ко мне боком для дальнейшего осмотра».
Мое сердце упало. Она замерла на секунду, и по ее лицу пробежала судорога стыда. Ее глаза на мгновение метнулись к двери, и мне показалось, что она видит меня, но нет — ее взгляд был обращен внутрь, в ее собственный кошмар. Поднявшись, она, цепляясь и спотыкаясь, стянула спортивные штаны через бедра и совсем с ног, сбросив их на пол. Оставшись в одних трусиках и расстегнутой кофте, она неуверенно повернулась к врачу профилем, скрестив руки на груди, пытаясь стать меньше.
«Нет, развернитесь так, чтобы был виден живот полностью. И руки уберите, они мешают», — поправил ее Сергей Константинович, и в его голосе впервые прозвучала легкая нетерпеливая усталость.
Она покорно развернулась, опустив руки по швам. Я видел, как напрягся каждый мускул ее спины, как она сглотнула, глядя в стену. Врач попросил ее лечь на бок на кровать, подтянув колени к груди. Она легла, свернувшись калачиком, в позе максимальной защиты, но теперь это была бесполезная попытка укрыться от неизбежного. Его пальцы снова надавили на обнаженный низ ее живота, и она, прикрыв глаза, сглотнула сдавленный стон. В этот момент она казалась не моей гордой и красивой женой, а испуганным, затравленным существом, отданным на милость безличной медицинской процедуры. А я, ее муж и защитник, стоял в тени и подглядывал, разрываясь между жгучим стыдом и всепоглощающим страхом.
Глава 8: Процедура
Тишину в комнате нарушил мягкий, но деловой голос Павла Валерьевича. Он держал в руках небольшую коробочку и одноразовые перчатки.
«Елена Сергеевна, теперь нам нужно измерить температуру, — произнес он, стараясь говорить как можно мягче. — Мы сделаем это ректально. Это займет всего несколько минут».
Слово «ректально», прозвучавшее во второй раз, уже не было пощечиной, а стало приговором, холодным и неумолимым. Я видел, как по спине Лены пробежала судорога. Она лежала на боку, подтянув колени, и ее плечи сжались, будто пытаясь спрятать все тело внутрь себя.
«Я... я сама...» — прошептала она, но голос ее сорвался.
«Конечно, — тут же согласился медбрат, проявив такт. — Я все подготовлю и помогу вам занять правильное положение. Это необходимо для точности».
Он аккуратно расстелил на кровати одноразовую пеленку, шелест которой показался оглушительно громким. Затем вскрыл упаковку с электронным термометром. Его движения были четкими и отработанными, но в глазах читалась сосредоточенность — он понимал, какая это психологическая пытка для пациента.
Лена, не поднимая глаз, дрожащими пальцами начала стягивать с себя штаны и трусики. Движения ее были неуклюжими, скованными стыдом и болью. Сначала обнажились белые, почти фарфоровые ягодицы, упругие и гладкие, обычно скрытые от всех посторонних взглядов. На их фоне еще более хрупкой и беззащитной казалась ее фигура. Она замерла, пытаясь прикрыться рукой, но это было бесполезно — ее обнаженность перед двумя чужими мужчинами была полной и неизбежной.
Павел Валерьевич, не прикасаясь к ней, показал жестом:
«Вам нужно лечь на левый бок и подтянуть колени поближе к груди. Так будет правильно».
Она покорно перевернулась, свернувшись в тугой калачик, подставив свою обнаженную поясницу и ягодицы прохладному воздуху комнаты и профессиональному, безличному взгляду медиков. В этой позе, лишенная последней защиты одежды, она выглядела совсем маленькой и беззащитной. Медбрат, предварительно смазав наконечник термометра, мягко, но уверенно сказал:
«Сейчас вам будет немного неприятно. Постарайтесь расслабиться. Это ненадолго».
Я видел, как она вжалась головой в подушку, ее глаза были плотно закрыты, а губы сжаты в белую ниточку. Когда Павел Валерьевич выполнил необходимые действия, ее тело напряглось до предела, каждый мускул выступил под тонкой тканью майки. Мышцы ее ягодиц непроизвольно сжались от прикосновения и непривычного вторжения. Она задержала дыхание, и тишину разорвал короткий, сдавленный вздох, больше похожий на стон.
Врач, Сергей Константинович, в это время делал записи в блокноте, его бесстрастность в этот момент казалась почти жестокой. Он был сосредоточен на фактах, а не на душевной боли женщины, лежащей на кровати.
Я стоял за дверью, и мне казалось, что я слышу биение ее сердца — отчаянное, испуганное. Мое собственное сердце готово было выпрыгнуть из груди от смеси стыда, жалости и бессилия. Я видел, как ее пальцы впились в простыню, как она пыталась отстраниться от происходящего, уйти в себя, но боль и унижение не отпускали ни на секунду. Вид ее обнаженного тела, выставленного напоказ не в моменты близости, а в беспомощной медицинской процедуре, причинял особую, щемящую боль.
Эти несколько минут показались вечностью. Наконец раздался тихий звуковой сигнал термометра. Павел Валерьевич аккуратно извлек его.
«Тридцать восемь и семь, — четко произнес он, обращаясь к старшему коллеге. — Температура повышена».
Лена, не меняя позы, лишь глубже вжалась в подушку, как будто надеясь, что та поглотит ее вместе с этим жгучим стыдом. Процедура закончилась, но атмосфера в комнате не стала легче. Было ясно, что это только начало, и самые тяжелые испытания, как для ее тела, так и для ее духа, еще впереди. А я продолжал стоять в своем темном углу, будучи не в силах ни защитить ее, ни отвести взгляд.
Глава 9: Коленно-локтевая позиция
Тишина, последовавшая за измерением температуры, была тягучей и зловещей. Казалось, сама комната затаила дыхание в ожидании того, что должно было произойти. Сергей Константинович отложил блокнот и подошел к кровати. Его взгляд был сосредоточенным и непроницаемым.
«Елена Сергеевна, теперь нам необходимо провести ректальный осмотр», — его голос прозвучал четко и бесстрастно, словно он объявлял о самой обыденной вещи в мире. — «Вам нужно будет встать на кровать и принять коленно-локтевое положение».
Слова повисли в воздухе, тяжелые и безжалостные. Лена замерла, ее глаза расширились от неподдельного ужаса. Эта поза ассоциировалась у нее с чем-то животным, унизительным, полным полного подчинения и обнажения.
«Нет... пожалуйста... нельзя как-нибудь иначе?» — ее голос был слабым, полным слез, голосом загнанного в угол существа.
«Это стандартная и наиболее информативная процедура», — ответил врач, не меняя тона. В его словах не было жестокости, лишь холодная клиническая точность. — «Я понимаю ваше смущение, но это необходимо. Павел Валерьевич, помогите ей».
Медбрат мягко, но настойчиво коснулся ее плеча. Дрожа, как в лихорадке, Лена медленно, преодолевая сопротивление каждого мускула, поднялась на колени. Каждое движение давалось ей с огромным трудом, пропитанное стыдом. Ее спина, гибкая и прекрасная, теперь была дугой страдания. Она опустилась на локти, уткнувшись лицом в одеяло, пытаясь скрыть от мира свое пылающее лицо.
И в этот момент, прежде чем окончательно скрыться в этом коконе позора, ее голова резко повернулась. Ее глаза, полные слез, унижения и мольбы, метнулись к щели в двери. И они встретились с моими.
Это был взгляд, от которого у меня перехватило дыхание и сердце упало в пятки. В ее глазах не было упрека. Там был настоящий, животный ужас, смешанный с горьким разочарованием и вопросом: «Ты видишь? Ты видишь, до чего я дошла?» Этот взгляд прожигал меня насквозь, вызывая волну такого жгучего стыда, что мне мгновенно захотелось провалиться сквозь землю, исчезнуть, раствориться. Я не выдержал. Резко, почти грубо, я захлопнул дверь, отрезав себя от унизительной сцены.
Я прислонился лбом к прохладной поверхности двери, пытаясь отдышаться. За дверью стояла тишина, более страшная, чем любые звуки. Но тревога, это липкое, всепоглощающее чувство, оказалось сильнее стыда. Что они с ней делают? Как она там? Это «не знание» терзало хуже любой картины.
Буквально через пару минут, повинуясь какому-то внутреннему импульсу, сильнее разума и приличий, я снова, почти бесшумно, приоткрыл дверь, создав ту же узкую щель.
Она все еще находилась в той же позе. Ее тело, изогнутое в коленно-локтевой позиции, выглядело неестественно напряженным. Мягкие округлости ее ягодиц, обнаженные и беззащитные, были приподняты, подставлены под холодный, профессиональный взгляд врача и под мой, полный вины. Казалось, все ее существо кричало от стыда. Я видел, как мелко дрожат ее плечи, слышал ее прерывистое, всхлипывающее дыхание, которое она пыталась заглушить в одеяле.
