Читать дальше было невозможно. Сюжет романа, и без того не слишком захватывающий, расплывался перед глазами, а шум с соседнего участка — смех, обрывки фраз, звон стеклянных бутылок — бил по нервам, как молоток. Анна бросила взгляд на соседний домик, приземистый, с облупившейся жёлтой краской и покосившимся забором. В окнах зажегся свет, и музыка, теперь уже другая, с навязчивым электронным битом, заиграла громче, просачиваясь сквозь щели старых рам. Анна напрягла зрение, но ничего, кроме мелькающих теней за занавесками, разглядеть не смогла.
Внезапно дверь соседнего дома распахнулась, и на заднее крыльцо, хихикая и толкаясь, вывалились четыре девицы. Их голоса, звонкие и бесцеремонные, резанули Анну по ушам, как нож по стеклу. В центре стояла высокая блондинка, явно не старше двадцати, с длинными прямыми волосами, струящимися по плечам. Она была одета в облегающие джинсы и белую футболку, подчёркивающую её стройную фигуру и небольшую, но аккуратную грудь. Блондинка, судя по всему, была заводилой: она энергично жестикулировала, показывая подругам участок, заросший высокой травой, где виднелась ржавая железная беседка и покосившееся строение, похожее на баню. Её подруги, тоже молодые, окружили её, перебивая и смеясь. Одна, с короткими каштановыми волосами, была в ярко-розовом топе и шортах, другая, темноволосая, в чёрной майке и рваных джинсах, держала в руке бутылку пива. Четвёртая, рыжеватая, с веснушками, в лёгком сарафане, что-то снимала на телефон, хихикая.
— Вот там баня! — донёсся до Анны голос блондинки, звонкий и уверенный. — Пацаны, если приедут, растопят нам.
«Пацаны?» — Анна едва не задохнулась от возмущения. Её пальцы сжали книгу так, что страницы смялись. Мало того, что эти малолетние нахалки нарушили её покой, так они ещё и каких-то парней собираются звать? Она представила, как соседний участок превратится в круглосуточную вечеринку с пьяными воплями, музыкой и бог знает чем ещё. Планы на тихое лето рушились, как карточный домик, и Анна почувствовала, как в груди закипает знакомая злость — та самая, что заставляла её коллег в офисе обходить её стороной.
И тут девицы её заметили. Четыре пары глаз повернулись к её крыльцу, и на миг воцарилась тишина. Анна, сидя с книгой и бокалом вина, ощутила себя под прицелом. Темноволосая в чёрной майке вдруг подняла руку и весело крикнула:
— Здрастье!
Блондинка, явно лидер их компании, ухмыльнулась и тоже помахала, добавив громко:
— Привет, соседка!
Остальные подхватили, хихикая и махая руками. Анна стиснула челюсти так, что зубы скрипнули. «Привет? Соседка? Да я тебе в матери гожусь, соплячка!» — мысленно рявкнула она, чувствуя, как кровь приливает к щекам. Она заставила себя поднять руку и небрежно помахать в ответ, одновременно поправляя задравшийся халат, который обнажил больше, чем ей хотелось. Её движения были скованными, а лицо — каменным, но девицы, похоже, не заметили её холодности. Они ещё раз окинули её любопытными взглядами — кто с улыбкой, кто с лёгким удивлением — и скрылись в доме, продолжая о чём-то болтать.
Прежде чем дверь за ними захлопнулась, до Анны долетел обрывок фразы, сказанной одной из девушек:
— Это чё за тётка?
Голос был полон насмешливого удивления, и это стало последней каплей. Анна почувствовала, как её щёки запылали от унижения и злости. «Тётка?!» — она едва не швырнула книгу на стол. Эти наглые девчонки, с их короткими шортиками, пивом и дурацкой музыкой, посмели назвать её тёткой? Она для них какая-то старуха? Её пальцы дрожали, пока она сжимала бокал, и вино едва не расплескалось.
Шумная компания, судя по всему, студенческая, была худшим, что могло случиться. Анна мечтала о тишине, о долгих вечерах с книгами и вином, о прогулках к реке и работе в огороде. А теперь её окружали эти... «мокрощёлки», как она мысленно их окрестила, с их хохотом и планами на вечеринки. Она представила, как весь июнь, а то и всё лето, ей придётся терпеть их выходки, и от этой мысли её передёрнуло.
Резко захлопнув книгу, Анна поднялась со стула. Она шагнула в дом, плотно закрыв за собой дверь, словно отгораживаясь от соседок. Внутри было прохладно, радио всё ещё играло тихий джаз, но даже эта мелодия теперь казалась ей раздражающей. Анна бросила книгу на диван в зале и остановилась посреди комнаты, скрестив руки на груди. Её грудь, плотно обтянутая халатом, тяжело поднялась, когда она сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. Но злость всё ещё бурлила в ней, и она знала, что просто так это не закончится.
Анна села в кресло у пустого камина. Налила себе третий бокал вина и сидела, гневно слушая громкую музыку за окнами. Допив бокал, она почувствовала, как усталость мягко накрывает её, словно тёплое одеяло. Анна поставила пустой бокал на столик, выключила свет в доме и, слегка покачиваясь от лёгкого опьянения, направилась спать. В спальне она скинула голубой халат, который с мягким шорохом упал к её ногам, обнажив уставшее тело. Ночную рубашку она надевать не стала — ей нравилось спать голой, чувствуя, как простыни скользят по коже. Анна забралась под лёгкое одеяло, устроилась поудобнее на подушке и закрыла глаза. Усталость от долгого дня — поездки, работы в огороде, раздражения от соседок — навалилась всей тяжестью, и Анна начала проваливаться в сон, её дыхание стало глубоким и ровным.
Но сладкий покой длился недолго. Громкая музыка, словно молот, ударила по её сознанию, вырывая из полудрёмы. Басы пульсировали, просачиваясь через тонкие стены дома, а высокий девичий смех, звонкий и бесцеремонный, резал уши. Анна резко открыла глаза, её сердце заколотилось от злости. Она прорычала что-то нечленораздельное, схватила подушку и накинула её на голову, пытаясь заглушить шум. Но музыка, теперь уже с отчётливыми словами какой-то попсовой песни, и хохот подпевающих соседок пробивались даже сквозь перья. Анна ворочалась, сжимая кулаки, её ногти впились в подушку. «Да что за наказание!» — мысленно взвыла она, чувствуя, как в груди закипает знакомая ярость.
Её характер — стальной, отточенный годами одиночества и борьбы за своё место в мире — не терпел такого наглого вторжения. Эти девчонки, с их пивом, музыкой и нахальными улыбками, были для неё не просто раздражением, а вызовом. Анна ненавидела всё, что они собой представляли: их молодость, беззаботность, эту отвратительную наглость. В её мире, где всё подчинялось строгому порядку, такие, как они, были хаосом, мусором, который нужно убрать. Она ворочалась в кровати, пытаясь заставить себя игнорировать шум, но каждый новый взрыв смеха, каждый басовый удар казались ей личным оскорблением. «Соплячки! Малолетние шлюшки! Да как они смеют?» — её мысли кипели, переплетаясь с воспоминаниями о том, как она сама в их возрасте была другой — сдержанной, воспитанной, уважающей старших.
Наконец, терпение лопнуло. Анна рывком сбросила одеяло, её голое тело покрылось мурашками от ночной прохлады. «Блядь!» — выругалась она матом, чего обычно себе не позволяла, и вскочила с кровати. Схватила халат, валявшийся на стуле, и накинула его на плечи, завязав пояс. Сунув ноги в тапочки, она решительно направилась к выходу, её шаги гулко отдавались в тишине дома. Лицо Анны пылало, губы сжались в тонкую линию, а глаза горели холодной яростью. Она не просто шла к соседкам — она шла на войну.
На улице ночь окутала участок, и только свет из окон соседнего дома разрезал темноту. Анна, не сбавляя шага, подошла к их забору и дважды постучала в деревянные ворота, её кулак бил с такой силой, что дерево задрожало. Никто не ответил — музыка заглушала всё. Она подождала, скрестив руки на груди, её дыхание было тяжёлым, как у загнанного зверя. Стукнула ещё раз, сильнее, но результат был тот же. Тогда Анна, скрипя зубами, дёрнула ручку ворот. Те неожиданно поддались, скрипнув ржавыми петлями, и открылись. Она замерла на пороге, её воспитание восстало против идеи зайти на чужой участок без приглашения. Но шум, доносившийся из дома, и её собственная злость пересилили. «Раз не слышат, сами виноваты», — подумала она и решительно шагнула вперёд.
Двор соседей был заросшим, с кучами сухой травы и старым мангалом, ржавеющим в углу. Анна прошла мимо большой чёрной машины — блестящего внедорожника, явно дорогого, с тонированными стёклами. Она нахмурилась, её губы скривились в презрительной гримасе. «Откуда у этих соплячек такая тачка?» — подумала она, вспоминая, как сама копила на свою первую машину почти до тридцати лет. А этим девчонкам, едва ли перешагнувшим двадцатилетний рубеж, всё, похоже, достаётся на блюдечке. Это только подлило масла в огонь её ненависти.
Анна поднялась на крыльцо, её тапочки шлёпали по деревянным ступеням. Музыка, теперь отчётливо узнаваемая — приторные попсовые аккорды Анны Асти, которых Анна терпеть не могла, — била по ушам. Она сжала кулак и постучала в дверь, сначала сдержанно, потом сильнее, почти ломая костяшки. Пришлось стучать трижды, прежде чем дверь распахнулась, и на пороге появилась та самая блондинка, которую Анна уже мысленно окрестила главной виновницей своего раздражения.
Девушка была высокой, стройной, с длинными ногами, обтянутыми синими джинсами, и тонкой талией, подчеркнутой белой футболкой. Её лицо, красивое, почти кукольное, с большими голубыми глазами и пухлыми губами, светилось пьяной беззаботностью. Светлые волосы струились по плечам, а в руке она держала бутылку пива, небрежно наклонив её. Анна возненавидела её с первого взгляда — за её молодость, красоту, за наглый, чуть насмешливый взгляд, который, казалось, говорил: «Я лучше тебя, моложе, и мне плевать на твои правила». Блондинка окинула Анну взглядом, от халата до тапочек, и, широко улыбнувшись, пропела пьяным голоском:
