Внезапно ее тело выгнулось в более сильном, продолжительном спазме. Не оргазм, нет. Но долгое, волнообразное сокращение, идущее из глубины. И в этот момент ее осенило. Она не скатилась в это состояние. Она выбрала его. Не один раз, а множество раз, на каждом этапе. Согласилась на эксперимент. Разрешила привести аспирантов. Не сопротивлялась, когда ее раздевали и связывали. Это был не пассивный путь на дно. Это было активное, пусть и не до конца осознанное, движение вглубь самой себя, в самые темные свои уголки.
И сейчас, лежа связанная, она поняла, что боится не боли и не унижения. Она боится момента, когда эксперимент закончится. Когда Петр Ильич скажет: «Всё, данные собраны, ты свободна». Куда ей тогда идти? Кто она после этого?
Еще одна судорога, слабая, как вздох. И в ответ на нее — не стыд, а странное успокоение. Пока она здесь, в этой палате, ей не нужно искать ответы. Ее функция проста: лежать и быть. Вещью. Активом. Препаратом. В этой простоте был свой, извращенный покой. Она закрыла глаза, прислушиваясь к тихому пиру своего тела в полной темноте. Искра наблюдателя внутри еще теплилась, но она уже не протестовала. Она просто смотрела и запоминала. Потому что какой бы ни была правда, это была ее правда. И другого пути назад у нее уже не было.
Глава 24
Кабинет был залит утренним светом. Пётр Ильич, слегка откинувшись в кресле, наблюдал за своими аспирантами. На столе стояли чашки с кофе.
— Ну-с — начал он старомодно — ваше мнение, коллеги? Или давайте так: кто объяснит, зачем нам проговаривание фантазий со стороны испытуемой? Начинайте по кругу. У каждого — пять минут на объяснение. Иван Николаевич, с вас.
Иван Николаевич
— Спасибо, Пётр Ильич — молодой человек выпрямился, его взгляд был сосредоточенным. — Я рассматриваю вербализацию фантазии прежде всего как мощный инструмент синхронизации объективных и субъективных данных. Мы фиксируем кожно-гальваническую реакцию, частоту пульса, мышечные спазмы. Но что их запускает? Не просто стимул, а его психическая интерпретация. Когда испытуемая проговаривает фантазию, мы получаем уникальную возможность увидеть прямую причинно-следственную связь. Например, мы видим всплеск на ЭЭГ в амигдале и одновременное учащение пульса. Без её слов мы могли бы связать это просто с болью или стимуляцией. Но её реплика: «Меня секут плетью» — позволяет нам точно атрибутировать эту реакцию с активацией центров страха и унижения. Более того, сама речь — это активность префронтальной коры. Мы можем наблюдать, как когнитивный процесс (построение нарратива) усиливает или, наоборот, модулирует вегетативную реакцию. То есть, фантазия — это не просто «картинка в голове», а активный физиологический процесс, который мы можем измерять. Это ключ к пониманию того, как психика управляет телом в экстремальных условиях.
Надежда Петровна
— Согласна с Иваном, но смещу акцент — взяла слово Надежда Петровна, её тон был суховат и практичен. — Для меня вербализация — это, во-первых, инструмент диагностики предела. Испытуемая находится в состоянии нарастающего стресса. Её фантазии эволюционируют от относительно простых сцен к сложным, садомазохистическим конструктам с элементами тотального самоуничижения. Это чёткий маркер. Когда её сознание, чтобы справиться с нагрузкой, генерирует всё более экстремальные образы, мы понимаем, что порог привычной физиологической стимуляции пройден, и в дело вступают компенсаторные механизмы психики. Во-вторых, и это главное, фантазия — это допуск для нас. Проговаривая свои унизительные образы, она даёт нам негласное разрешение на соответствующие действия. Происходит психологическое оправдание нашего вмешательства. Она не просто пассивно терпит — она активно соучаствует, превращая насилие в роль, в игру. Это снижает риск её психологического срыва и повышает безопасность эксперимента для её же психики. Мы действуем в рамках созданного ей же самой сценария.
Дмитрий Валерьевич
— Коллеги затронули важные аспекты — начал Дмитрий, слегка волнуясь. — Я бы хотел взглянуть на это с точки зрения теории архетипов и регрессии. Проговаривая фантазию о рабыне, наложнице, испытуемая регрессирует к архаичным, доличностным структурам психики. Она сбрасывает с себя слои социальных условностей (имя, статус, стыд) и выходит на прямой контакт с фундаментальными дихотомиями: Власть-Подчинение, Боль-Удовольствие. Этот регресс — не распад, а доступ к колоссальной энергии бессознательного. Вербализируя это, она легализует эти процессы для собственного сознания. А для нас это — прямое окно в её бессознательное. Мы видим не то, что она думает, а то, чем она является в момент предельного напряжения. Её фантазия — это ландшафт её глубинной, животной природы. Изучая ее фантазии, как то: образы рынка, клеймения, порки, мы изучаем универсальные механизмы психики человека в условиях тотальной зависимости и снятия ответственности. Это уникальный шанс наблюдать работу архетипа Жертвы и Тени в реальном времени.
Четвёртый аспирант
— Все предыдущие объяснения верны — подытожил последний аспирант, его речь была самой отстранённой. — мы имеем систему: «Стимул — Организм — Реакция». Фантазия и её вербализация — это обратная связь внутри системы «Организм». Эта обратная связь позволяет системе саморегулироваться. Но что важнее — мы, экспериментаторы, подключаемся к этой петле обратной связи. Мы используем её слова не просто для наблюдения, а для корректировки входных стимулов. Она говорит: «Меня ведут на клеймление» — мы усиливаем элемент унижения и фиксации. Её фантазия становится для нас программой, алгоритмом действий. Мы не просто наблюдатели; мы — активные элементы в этой системе, использующие её же внутренние данные для управления ею с целью достижения заданного результата — максимально яркой и чистой физиологической реакции. Вербализация фантазии — это интерфейс управления сложной биологической системой на уровне её собственного программного обеспечения.
Пётр Ильич выслушал всех, его лицо оставалось непроницаемым.— Благодарю, коллеги. Как видите, один феномен имеет минимум четыре уровня интерпретации, и все они рабочие. Это подтверждает сложность объекта нашего исследования. Записывайте. Это пригодится для итоговой работы.
* * *
Пётр Ильич медленно кивнул, его пальцы сложились домиком перед лицом. Он обвёл взглядом аспирантов, и в его глазах читалась удовлетворённость ходом мысли.
— Добавлю от себя — произнёс он, и в его голосе прозвучала та самая «старомодная», профессорская весомость. — Вы все, коллеги, абсолютно правы в своих научных интерпретациях. Но для меня, как для руководителя этого эксперимента, эти фантазии важны ещё и с сугубо практической, я бы сказал, технологической точки зрения.
Он сделал паузу, давая им осмыслить.
— За две недели, если всё делать строго по плану, нам необходимо стимулировать у испытуемой порядка ста тридцати оргазмов. Простая математика. Если все эти кульминации будут достигаться одним и тем же путём — клиторальная стимуляция, затем цервикальная, — мы очень быстро упрёмся в физиологическое плато. Нервные пути истощатся, чувствительность притупится, и эксперимент превратится в механическую, бесплодную рутину. Мы не получим тех данных о «раскачке» и адаптации, ради которых всё затеяли.
Он отхлебнул глоток кофе.
— А тут нам девочка сама — он произнёс это слово без кавычек, но с лёгкой иронией, — предоставляет бесценные подсказки. Её фантазия — это готовый сценарий для следующего шага. Действительно, когда она говорит о порке — мы вводим болевой стимул. Она воображает себя выставленной на показ — мы меняем позу, приглашаем наблюдателей. Она фантазирует о клеймении — мы можем экспериментировать с температурными или тактильными раздражителями, имитирующими этот процесс или поместить переводную картинку на ту или иную область тела для эмитации клейма. Кстати, Надя, купите каких-нибудь подходящих картинок для испытуемой и наклейте на нее. Но пойду дальше, её психика, чтобы защититься, генерирует всё новые и новые сложные конструкции, а мы используем их как карту для дальнейшего продвижения вглубь неизведанного. И, как верно заметил Андрей, это идеальная обратная связь. Мы не гадаем, что может сработать. Она сама нам это сообщает.
— И главное — Пётр Ильич отложил чашку и посмотрел на них поверх очков — усиление оргазма, что называется, налицо. Каждый раз, когда мы воплощаем её фантазию в реальность, субъективная интенсивность кульминации и её вегетативное сопровождение многократно возрастают. Психический компонент становится катализатором, умножающим физиологический отклик. Без этого мы бы уже на третий день бились о стену привыкания.
Он обвёл взглядом своих учеников.
— Коллеги, согласны со мной? Видите ли вы в этом ключ к преодолению синдрома привыкания и к поддержанию высокой интенсивности реакции на протяжении всего двухнедельного цикла?
Иван Николаевич кивнул первым, его практичный ум сразу ухватил суть:— Безусловно. Это решает проблему «затухания» кривой. Мы не даём нервной системе адаптироваться, постоянно меняя «правила игры» на основе её же внутренних подсказок. Это гениально с инженерной точки зрения.
Надежда Петровна добавила с лёгкой усмешкой:— Согласна. И экономит нам кучу времени на придумывании стимулов. Работает её воображение, а мы просто… материализуем. Очень эффективно.
