— Температура кожи повышается, но пика нет — доложила Надежда Петровна. — Нужен дополнительный стимул.
Пётр Ильич подошёл к изголовью. Он наклонился к уху Анны, и его голос прозвучал тихо, но чётко, как лезвие:
— Вспомни, как ты лежала вчера. Связанная. Беспомощная. И как ты кончила от одной только мысли о нас. Сейчас то же самое. Ты не контролируешь ничего. Расслабься и получи своё.
Эти слова сработали как ключ. Её тело вздрогнуло, сопротивление рухнуло. Второй оргазм нахлынул не волной, а серией коротких, судорожных, но невероятно интенсивных спазмов. Он был менее красивый, чем первый, более животный и вымученный. Но он был.
Надежда Петровна убрала руки, вытирая лоб.— Есть. Второй. Достигнут через преодоление мышечного блока с вербальной стимуляцией.
— Прекрасно, — Пётр Ильич сделал пометку в блокноте. — Фиксируем: психологический компонент решает проблему физиологического привыкания. Продолжаем. Третий — цервикальный. Дмитрий, готовьте инструментарий.
Пётр Ильич наблюдал за происходящим с холодной концентрацией стратега. Когда после пятого оргазма, достигнутого аспирантом Дмитрием через сложную комбинацию сосковой и цервикальной стимуляции, тело Анны обмякло в изнеможении, он поднял руку, останавливая действие.
— Внимание, коллеги — его голос прозвучал чётко, как лекционный. — Вы заметили закономерность? Когда физиологические методы дают сбой, срабатывает психологический ключ. Прямой приказ. Её сознание, воспитанное двухдневным интенсивным тренингом на подчинение, воспринимает его как непреложный закон. Это не просьба, не стимуляция — это разрешение на разрядку, которое её психика ждёт. Зафиксируйте эту особенность как основной инструмент для преодоления «плато» в последующие дни. Эту связь «приказ-реакция» надо не упускать, а развивать.
Он подошёл к кушетке, где лежала Анна, покрытая испариной, её грудь тяжело вздымалась. Он наклонился над ней, и его взгляд стал пристальным, требовательным.
— Анна — произнёс он твёрдо. — Почему замолчала? Где твои фантазии? Мы ждём. Продолжай рассказывать. Прямо сейчас.
Анна с трудом открыла глаза. Её взгляд был мутным, отрешённым. Казалось, она находится на грани отключения. Но его приказ, как удар хлыста, вернул её к действительности. Она слабо замотала головой, пытаясь собрать распадающиеся мысли.
— Я… я не могу… — прошептала она.
— Можешь — парировал Пётр Ильич без тени сомнения. — Твоя работа — говорить. Наша — слушать. Начинай.
И она, повинуясь, снова начала бормотать, её речь была бессвязной, обрывочной, но в ней проскальзывали те же унизительные образы: темница, цепи, взгляды хозяев…
Пётр Ильич выпрямился и кивнул аспирантам.
— Видите? Ресурс психики ещё не исчерпан. Она может выдавать продукт даже в состоянии крайнего физического истощения. Это подтверждает нашу гипотезу о разделении физиологического и психического ресурсов. Теперь — перерыв.
Он сделал знак Ивану Николаевичу.
— Вода с электролитами. Стандартная доза L-DOPA. Пятнадцать минут абсолютного покоя. Без внешних стимулов. — Он обвёл взглядом измождённое тело Анны. — Ей нужно восстановить минимальный запас нейромедиаторов. Без химической поддержки следующие десять оргазмов будут некачественными и травматичными.
Аспиранты засуетились. Кто-то поднёс к губам Анны стакан с трубочкой, заставляя её делать маленькие глотки. Кто-то влил ей в рот жидкость с L-DOPA. Всё делалось быстро, чётко, без лишних слов.
Анну оставили одну на кушетке, лишь поправив под ней простыню. Она лежала с закрытыми глазами, но её веки подрагивали. Приказы, прикосновения, фазы отдыха и новые витки возбуждения сливались в один непрерывный, изматывающий поток. Она уже почти не понимала, где заканчивается реальность и начинаются её фантазии. Единственной константой, осью, вокруг которой вращался её мир, был голос Петра Ильича. И его последняя команда — «отдыхай» — была таким же приказом, как и «кончай». Она погрузилась в короткое, тяжёлое забытьё, в котором даже сны были наполнены знакомыми образами подчинения, а тело, против воли, готовилось к новому, ещё более трудному заходу.
Спустя полчаса Анна проснулась от собственного стонущего дыхания. Сознание вернулось не сразу, плывущими осколками: клеёнка под щекой, тянущая боль в запястьях, глухой гул в ушах. Она лежала на боку, подобравшись калачиком на краю кушетки, укрытая простынёй. Первой к ней вернулась не физическая реальность, а неотступная, вбитая приказом мысль: «Рассказывай».
Она приоткрыла глаза. Пётр Ильич сидел неподалёку, вполоборота к ней, делая пометки в блокноте. Он почувствовал её взгляд и поднял голову. Его глаза были ясными, отдохнувшими, полными холодного интереса.
— Проснулась? — спросил он ровным голосом, не требующим ответа. — Продолжай рассказ. Я слушаю.
Анна сглотнула. Горло опять пересохло. Она заговорила тихо, с хрипотцой, слова шли сами, выталкиваемые страхом ослушания и остатками мути после сна.
— Меня… меня пока ещё не клеймили. Клеймо будет на груди, так сказала служанка… — она замолчала, пытаясь поймать ускользающий образ. — Но перед клеймением… мне одели кожаный ошейник. Это не только знак принадлежности… но и удобный способ управления. Если меня нужно куда-то отвести… или напротив, одернуть…
Пётр Ильич слушал, не двигаясь. Затем его взгляд скользнул к Надежде Петровне, стоявшей у стола с инструментами. Он подозвал её легким движением пальца. Когда та наклонилась, он что-то тихо, быстро прошептал ей на ухо. Анна не разобрала слов, но увидела, как в глазах аспирантки мелькнуло понимание, и она кивнула.
— Хорошо — громко сказал Пётр Ильич, обращаясь уже ко всем. — Поставим её на колени и локти.
Сильные руки аспирантов подняли Анну, придав её телу новую, унизительную конфигурацию. Ягодицы снова были раздвинуты, выставляя напоказ её сокровенное. И в этот момент, пока её кожа покрывалась мурашками от стыда и ожидания, к ней подошла Надежда Петровна. В её руках был простой кожаный ошейник, тёмный и узкий, точь-в-точь как в только что описанной фантазии.
Щелчок застёжки прозвучал оглушительно громко в тишине кабинета.
Пётр Ильич отложил блокнот и обвёл взглядом аспирантов. В кабинете повисла тишина, нарушаемая лишь тяжёлым, прерывистым дыханием Анны.
— Подведём промежуточный итог — его голос прозвучал чётко, без намёка на усталость. — За три часа, с учётом перерывов, получено десять оргазмов. Это очень быстро. Значительно быстрее, чем в прошлый раз, когда мы добились семи, и несравнимо быстрее первого дня, где мне пришлось работать в одиночку с утра до вечера. Коллеги, вы видите прогресс? Нервная система научилась «запускаться» с пол-оборота.
Он сделал паузу, давая им осознать масштаб.
— Сейчас я хочу показать вам следующий интересный опыт. Её ресурс далеко не исчерпан, но классический путь стимуляции теперь будет сложен и долог — рецепторы притуплены. Поэтому мы повторим то, что я делал в первый день, но усложним задачу. Анна — он повернулся к ней — встань посреди кабинета.
Анна, с трудом переставляя ватные ноги, подчинилась. Она стояла, покачиваясь, чувствуя на себе тяжёлые взгляды.
— Заведи руки за голову. Ноги на ширине плеч.
Она выполнила и это, приняв позу полной открытости и уязвимости.
— Теперь у нас будет «порка» — продолжил Пётр Ильич, обращаясь к аспирантам с лёгкой, почти шутливой интонацией, которая не скрывала серьёзности намерений. — Её тело отлично реагирует на этот стимул. Но добавим новый элемент — оргазм по команде. Мы будем чередовать воздействие, а в момент пикового возбуждения — отдавать чёткий приказ. Задача — добиться мгновенного, рефлекторного подчинения тела слову. Начинаем по кругу. Видите начало подъёма — давайте команду. Воздействие — преимущественно ягодицы и внутренняя поверхность бёдер. Живот, грудь, спина — тоже можно, но бить аккуратно. Без синяков и рассечений. Ясно? Боль от линейки будет даже при не очень сильном ударе, поэтому рассчитываете свои силы, смотрите не оставленный след и корректируйте следующее воздействие.
* * *
Первый удар деревянной линейки по ягодицам заставил Анну вздрогнуть. Боль была острой, обжигающей. Она непроизвольно выгнулась, но удержала позу, руки сцеплены на затылке. Прежде чем Иван Николаевич занёс руку для второго удара, из её груди вырвался сдавленный, почти детский вопрос:
— Господин… за что меня наказывают? — она не смотрела на Петра Ильича, уставившись в пол, но вопрос был обращен именно к нему. — Не за то ли… что я кончила случайно ночью… без вашего разрешения?
Вопрос повис в воздухе. Пётр Ильич, наблюдавший с холодным интересом, медленно кивнул, его взгляд был тяжёлым и неумолимым.
— Да — прозвучало простое и чёткое подтверждение.
Этот короткий ответ обжёг её душу сильнее, чем удар по коже. Вина, которую она лишь смутно ощущала, была официально признана и осуждена. В её глазах блеснули слёзы, но это были не только слёзы боли.
— Простите меня… — её голос сорвался на шёпот, полный самоуничижения. — Простите свою жалкую рабыню… Я не смогла сдержаться… Мое тело меня не слушается… Я знаю, что заслужила наказание.
Эти слова не были ложью. В этот миг она искренне чувствовала себя виноватой. И в этом признании вины была извращённая, мучительная сладость. Она не просто принимала боль — она заслуживала её. Это оправдывало всё происходящее, придавало ему высший смысл.
