— Даже с учётом этого, — сказала первая, — так не пойдёт.
Он не успел понять, что она имела в виду, как над его лицом склонилось чьё-то тело. Он почувствовал дыхание — сладкое, чуть пряное, с ноткой можжевельника и чего-то живого, тёплого. Как запах леса в июне. Её губы почти касались его, когда она прошептала:
— Ты хочешь, чтобы мы продолжили?
Он не ответил словами сразу. Его руки, будто действуя сами по себе, потянулись вперёд, наугад, влево и вправо, нащупали гладкую кожу, округлость бёдер, мягкость — и тут же тёплую, горячую влажность. Пальцы нашли входы, чувствительные, пульсирующие. Девушки не отстранились — наоборот, прижались плотнее, принимая его движение с тихим, довольным вздохом.
— Да, — хрипло выдохнул он. — Хочу.
Он не видел. И от этого всё становилось сильнее. Не знал, чья это кожа касается его груди, чьи губы скользят по его животу, чьё дыхание касается внутренней стороны бедра. Маска на лице отрезала зрение, но обостряла всё остальное — каждую вибрацию, каждое касание, даже дыхание на коже он чувствовал, как прикосновение света. Никакой защиты. Только полное подчинение ощущению, и тому, что творили с ним те, чьих лиц он не знал.
Губы — одни, тёплые и уверенные — накрыли головку его члена. Осторожно, медленно, почти нежно. Она не торопилась. Играла. Влажный язык провёл по кругу, словно пробуя вкус. Затем скользнул вдоль ствола, обвивая его. Движения были без суеты, с каким-то ритуальным уважением. Как будто он был не просто мужчина, а сосуд. Инструмент, к которому прикасались не ради удовлетворения, а ради силы.
Он застонал, негромко, но тело само начало оживать. Возбуждение вернулось волной — не вспышкой, а медленным, глубинным нарастанием. Его бёдра невольно дрогнули, когда тёплая ладонь скользнула по основанию члена, а вторая — легла чуть ниже, под яички, мягко обхватив, поглаживая. Эти прикосновения были знанием. Они знали, как и где. Ни одного промаха. Ни одного резкого движения.
Он потянулся руками. Пальцы нашли бедра по бокам, гладкие, тёплые. Движение — вниз, между ног. Мгновение — и он почувствовал горячую влажность. Его пальцы коснулись их лон, мягких, пульсирующих, живых. Они были плотные, узкие, и невероятно горячие — как будто внутри них горел огонь. "Он ввёл средние пальцы внутрь — сначала осторожно, по одному, потом глубже, и почувствовал, как тела отозвались. Мышцы сжались вокруг его пальцев, принимая их так жадно, будто давно ждали этого. Он начал двигать ими — не спеша, чувствуя, как с каждым движением там становятся всё горячее, всё влажнее.
“Хотел бы я видеть их лица... Но, чёрт, может, и к лучшему, что не вижу. Может, если бы увидел, уже не смог бы отпустить.”
Он ощутил, как одна из них прижалась сильнее, прикусив губами край его соска. Другая чуть раскачивалась на его пальцах, двигая бедрами но не забывая и про свои обязанности. Ее умелые пальцы разминали его бицепс, плечо и левую половину груди. Как и другая,, стоящая с правой стороны, только она больше игралась с ним водя языком и иногда кусая его по грудь, шею, прикусывая мочку уха, или облизывая его. Третья же, вновь занялась его членом. Она взяла его в рот, обхватив его до самого основания, заставляя того пробуждаться под умелыми движениями губ и языка. Её рот обнимал его член, как будто создан был именно для этого.
И вдруг — губы. Губы той что справа, полные, чуть влажные, коснулись его, и ее язык, пробирающийся внутрь, не прося разрешения. Она целовала его властно, напористо, но без грубости — как будто проверяла, выдержит ли он. Их языки встретились, и сразу началась игра, даже битва — за дыхание, за власть, за страсть. Она целовала, как женщина, которая не просит — берёт.
Мысль скользнула мимолётом: "а ведь они могут быть стары, как сама земля. Сотни лет. Может, тысячи. Но я хочу их. Прямо сейчас." Он отмахнулся от страха, от странности этой мысли. Здесь, в этом месте, в этом мгновении — он был с ними, и это было всё, что имело значение. Он чувствовал, как плоть снова наливается, как возбуждение растёт внутри живота, стягивая мышцы, учащая дыхание. Движения его пальцев ускорились, и ответные стоны сказали ему: он на правильном пути.
Одна из них оторвалась от поцелуя и прошептала прямо в ухо:
— Ты наш. Пока ты с нами — ты дышишь магией. Ты дышишь нами.
Вместо ответа он только глубже ввёл пальцы в их пульсирующую плоть, до упора, да последний фаланги, чувствуя, как их тела принимают его до конца. Его пальцы сливались с их влагой, бёдра девушек дрожали при каждом толчке внутрь, при каждом нажатии, а его ствол снова стал твёрдым от их прикосновений и движений губ.
Сейчас он был не мужчиной, который ведет. Он был — центром круга. Сердцем ритуала. И в этой точке — всё было правдой.
Он ещё ощущал тепло губ, влажное и влекущее, обнимающее его ствол с почти материнской нежностью и вместе с тем — с подлинной страстью. Но прикосновение исчезло внезапно, как будто кто-то щёлкнул пальцами. Член словно завис в воздухе — открытый, влажный от слюны, покачиваясь как башня. На миг стало прохладно. Тело непроизвольно подалось вперёд, в никуда, в потерю. Лукасу показалось, что он вот-вот снова рухнет в это обнажённое, сладостное безумие… но вместо этого наступила тишина. Очень короткая. Очень плотная.
И в неё — разом, без предупреждения — ворвался жар. Настоящий, влажный, тесный. Его головка коснулась чего-то мягкого, но упругого. Складки, горячие и пульсирующие, сомкнулись на ней, и не отпустили. Напротив — повели дальше. Осторожно, медленно, но так уверенно, что Лукас не мог ничего сделать — да и не хотел. Он только выдохнул с хрипом, вжимаясь головой в подушку, как будто вся реальность сжалась до этого одного момента. Головка его члена медленно вошла в тугую, обволакивающую глубину, влажную и принимающую, словно само лоно втягивало его внутрь, затягивало, сжимая в тесном, тёплом кольце.
Ему казалось, что он тонет. И не в воде, а в ощущениях. Внутри было жарко, по-настоящему — как будто он вошёл в огонь, но этот огонь не жёг, а ласкал. Лоно обнимало его не просто как тело — как сила, как нечто разумное, знавшее, где и как коснуться, чтобы довести до дрожи. Он не видел её. Не знал, чьи это бёдра, чья плоть жадно тянулась к нему, но сейчас это было неважно. Она была там. Одна из троих. Или, может быть, сама магия, принявшая плоть.
Он чувствовал, как стенки внутри сжимаются на каждом миллиметре его движения. Как они двигаются вместе с ним — или точнее, вокруг него. Не просто принимают, а направляют. Толчки не были быстрыми. Они были медленными. Почти ленивыми. Но от этого — только сильнее. Он ощущал, как каждое движение будто вырезает удовольствие в его нервной системе. Острее, чем в первый раз. Глубже. Не торопясь, не бросаясь в безумие — а проживая каждый момент.
“Он медленно входил и выходил из неё, чувствуя, как её лоно скользит по всей длине, стягивая его с каждым движением, как будто боясь отпустить.”
Пальцы всё ещё были погружены в других двух — по бокам. Они двигались в такт, будто поддакивая, будто вторя его движениям внутри третьей. Их влагалища были тёплыми, мягкими, и в то же время упруго сжимались на его пальцах, словно благодарили. Иногда кто-то из них дёргался, тихонько выдыхал. Одна — прикусывала палец. Другая — выгибалась так, что её живот касался его руки. Он чувствовал себя внутри живой конструкции, собранной из женского тела, из желания, из магии.
И тут, словно дразня, тело над ним наклонилось ниже. Он услышал дыхание. Её грудь касалась его, скользила по его коже, а бедра — медленно двигались вверх-вниз, втягивая его всё глубже. Губы сомкнулись на его, и язык — хищный, знающий — ворвался в его рот. Он не боролся. Не сопротивлялся. Он открылся. Принял.
“Губы сомкнулись на его, язык проскользнул в рот, начав мягкую, но настойчивую игру — сражение, которое он сам жаждал проиграть.”
Мысль ударила вскользь: «Они ведьмы. Им может быть по сто, по двести лет. А может — больше.» Ему стало страшно — на секунду. Но в следующую — тело вновь дрогнуло от движения. Внутри было тепло и туго, соки текли по его стволу, и он чувствовал, как сам становится горячее, твёрже, сильнее. Страсть перекрывала всё. Логика испарилась. Остались только чувства. И она — та, что в нём, на нём, над ним. Его. Сейчас.
Он застонал в губы. Глубоко. С надрывом. И в этот стон вошло всё: и желание, и страх, и восторг. Его руки в девичьих промежностях дрожали. Его член был погружён до самого основания. А тело двигалось… будто бы в ритме древней песни.
“Он чувствовал, как её стенки пульсируют на каждом движении, как тело обхватывает его, как живая плоть вплетает его в ритуал.”
Он не знал, сколько времени прошло — минута или вечность. Каждая из них будто врастала в его тело, оставляя отпечатки дыхания, следы влажных прикосновений, движения, в которых уже не было спешки. Только уверенность. Сила. Смена. Он чувствовал, как всё происходит — одна из них соскальзывает с него, медленно, словно не хочет отпускать, её плоть ещё цепляется, сжимается на прощание, и сквозь пелену жара он слышит мягкий стон. Тёплая влага остаётся на его коже, и в тот же миг новая — другая, иная — садится сверху, и член снова погружается внутрь, медленно, с тягучим, почти трепетным толчком.
Плоть внутри неё была тугая, чуть прохладнее, но с каждой секундой она становилась всё жарче, теснее. Она будто обвивала его, сжималась, впуская глубже и глубже, подстраиваясь под него до крошечной дрожи. Она не двигалась резко — наоборот, качалась плавно, в точном ритме, как будто считывала его изнутри. Его дыхание становилось всё тяжелее, мышцы напрягались, и всё же он не терял себя. Наоборот — будто становился только сильнее, устойчивее, как гвоздь, вбитый в середину мира.
