Сергей Константинович, сидя сбоку на краю кровати, производил манипуляции. Лена вздрогнула всем телом, ее спина выгнулась еще сильнее, пальцы вцепились в простыню с такой силой, что казалось, ткань вот-вот порвется. Она издала сдавленный, утробный стон, который тут же подавила, укусив губу до крови. В этот миг она не была моей женой — гордой, красивой женщиной. Она была испуганным, затравленным существом, сломленным болью и публичным унижением, отданным на милость безличной медицинской процедуры.
А я, ее муж и защитник, снова стоял в тени и подглядывал, чувствуя, как жгучий стыд за свое вторжение смешивается с всепоглощающим страхом за нее и гнетущим чувством полного, абсолютного бессилия. Я был узником в собственном аду, сотканном из ее страданий.
Глава 10: Исключая иное
Тягостная пауза, последовавшая за ректальным осмотром, была нарушена спокойным, но неумолимым голосом Сергея Константиновича. Он снял перчатки, выбросил их в пакет с медицинскими отходами, который держал Павел Валерьевич, и снова подошел к Лене. Она лежала на боку, не двигаясь, словно надеясь, что если замереть, то все вокруг исчезнет. Одеяло было натянуто до подбородка, но сквозь него все равно передавалась мелкая дрожь.
«Елена Сергеевна, — начал он, и в его интонации впервые появилась тень чего-то, отдаленно напоминающего сочувствие. — Картина, которую я вижу, указывает на возможные проблемы с кишечником. Однако, учитывая локализацию боли и некоторые нюансы, мы должны исключить гинекологическую патологию. Острый аднексит, апоплексия яичника — их симптомы могут быть очень похожи. Я должен провести вагинальное исследование».
Слово «вагинальное» прозвучало тише, чем «ректальное», но для Лены оно стало последним каплей. Из ее груди вырвался тихий, безнадежный звук, нечто среднее между стоном и рыданием. Она зажмурилась еще крепче, словно пытаясь отключиться от реальности. Все ее предыдущие унижения казались теперь лишь прелюдией к этому, самому сокрушительному.
«Нет... — простонала она, и в этом слове была вся ее иссякшая воля. — Только не это... Я не могу...»
«Я понимаю ваши чувства, — голос врача оставался ровным, но в нем появилась стальная твердость. — Но это не вопрос желания. Это вопрос диагностики. Промедление может стоить вам не только здоровья, но и, в худшем случае, жизни. Внематочная беременность, например».
Услышав это, я невольно вздрогнул, прислонившись лбом к косяку двери. Мысль о такой возможности даже не приходила мне в голову. Леденящий страх за ее жизнь на мгновение пересилил все остальные чувства — и стыд, и неловкость.
Лена не отвечала. Она просто лежала, и по ее вискам текли слезы, оставляя мокрые следы на наволочке.
«Павел Валерьевич, подготовьте гинекологическое зеркало и одноразовый набор», — распорядился Сергей Константинович, и его тон не допускал возражений.
Медбрат засуетился, доставая из чемоданчика металлический инструмент, вид которого заставил мое сердце сжаться. Он был холодным и бездушным, олицетворением всего того кошмара, через который она проходила.
«Елена Сергеевна, вам нужно лечь на спину и развести ноги, согнув их в коленях», — инструкция прозвучала как приговор.
Она не двигалась. Казалось, она впала в ступор. Павел Валерьевич, проявив неожиданную чуткость, мягко коснулся ее плеча.
«Елена Сергеевна, давайте я помогу вам», — тихо сказал он.
Она позволила ему перевернуть себя на спину. Движения ее были обмякшими, покорными. Когда он помог ей согнуть ноги и развести колени, она не сопротивлялась, но все ее тело стало одеревеневшим от ужаса. Она прикрыла глаза рукой, отворачиваясь к стене, окончательно разорвав наш зрительный контакт. В этот момент она отреклась от всего мира, в том числе и от меня.
Я видел, как врач надел новые перчатки. Видел, как его пальцы, теперь в смазке, мягко, но неуклонно раздвинули половые губы. Лена резко дернулась, как от удара током, и пронзительно, по-детски, всхлипнула. Звук был таким горьким и беззащитным, что у меня перед глазами помутнело.
«Постарайтесь расслабиться, — монотонно произнес Сергей Константинович. — Напряжение мешает осмотру».
Но расслабиться было невозможно. Я видел, как ее бедра напряглись до дрожи, как пальцы на руке, прикрывавшей лицо, побелели. Затем врач взял зеркало. Лена закричала — коротко, сдавленно, когда холодный металл коснулся ее самого интимного, уязвимого места. Это был крик не столько от физической боли, сколько от глубочайшего, разрушающего личность стыда.
Я не мог больше этого выносить. Я отступил от двери, прислонился спиной к холодной стене в коридоре и закрыл лицо руками. Но звуки доносились сквозь дверь: ее прерывистое, захлебывающееся дыхание, сдавленные стоны, металлический лязг инструментов, ровный, безжизненный голос врача: «Здесь болезненно? А здесь?»
Эти несколько минут стали для меня вечностью в аду. Я был ее мужем. Я должен был быть ее защитником, ее опорой. А вместо этого я стоял за дверью, подслушивая, как ее достоинство методично разрушают во имя спасения ее жизни. Противоречие между необходимостью процедуры и ее унизительностью разрывало меня на части.
Наконец, послышался звук, означавший конец — щелчок захлопнувшегося чемоданчика.
«Гинекологической патологии я не вижу, — четко констатировал Сергей Константинович. — Картина больше соответствует острой хирургической патологии. Вероятнее всего, речь идет об аппендиците или кишечной непроходимости. Требуется срочная госпитализация».
Осмотр закончился. Самые страшные унижения остались позади. Но в комнате, пропитанной стыдом и страхом, это знание не принесло ни малейшего облегчения. Было ясно — впереди новая, не менее страшная глава нашего кошмара. А я по-прежнему стоял в коридоре, раздавленный грузом собственного бессилия и жгучего, всепоглощающего стыда за нее, за себя, за всю эту ночь, которая, казалось, не закончится никогда.
Глава 11: Вердикт и необходимость
Дверь в спальню приоткрылась, и на пороге появился Сергей Константинович. Его лицо, обычно бесстрастное, теперь выражало усталую сосредоточенность. Перед тем как выйти, он натянул одеяло до самого подбородка Лены, укрыв ее от посторонних глаз.
«Иван, пройдемте, – его голос был тихим, но властным. – Елена Сергеевна, я briefю вашего мужа.»
Из-под одеяла послышался едва слышный, разбитый голос: «Да...»
Врач жестом пригласил меня в комнату. Воздух здесь был спертым и тяжелым. Лена лежала, отвернувшись к стене, совершенно неподвижно.
«Итак, – Сергей Константинович сложил руки. – Гинекологических проблем нет. Картина указывает на острую хирургическую патологию – вероятно, аппендицит или, что более вероятно, тяжелый запор, перешедший в кишечную непроходимость.»
Слово «запор» прозвучало приземленно и просто на фоне всех перенесенных унижений.
«Мы можем попытаться решить проблему здесь, с помощью мощной очистительной клизмы. Или второй вариант – немедленная госпитализация.»
Он повернулся к Лене.
«Елена Сергеевна, выбор за вами.»
Лена медленно повернула голову. Ее глаза, заплывшие от слез, блуждали по моему лицу, потом по лицу врача.
«Только не в больницу... – прошептала она. – Делайте тут... но...» Её взгляд встретился с моим, и в нём я увидел такую мучительную мольбу, что сердце оборвалось. «Ваня... пожалуйста... выйди. Мне так... так стыдно... Я не могу...»
Её голос дрожал, и каждое слово давалось ей с огромным трудом. Это была не просьба, а отчаянная мольба о последней крупице личного достоинства.
Я кивнул, с трудом сглотнув комок в горле.
«Хорошо. Я за дверью. Я рядом.»
Сергей Константинович, тем временем, спросил:
«Для процедуры нам понадобится кружка Эсмарха. Она есть у вас?»
Я растерянно посмотрел на врача.
«Нет... У нас нет.»
«Придется ехать. В ближайшую аптеку. Сейчас же.»
Мое возвращение с пластиковым пакетом из аптеки было встречено гробовой тишиной. Я молча протянул коробку Павлу Валерьевичу в коридоре. Тот так же молча вскрыл упаковку, извлекая на свет резиновую грушу и длинную прозрачную трубку с наконечником.
Я остался стоять в коридоре, прислонившись лбом к прохладной стене. Из-за двери доносились приглушенные звуки – шепот, шелест пеленки, сдавленное всхлипывание Лены. Каждый звук отзывался в мне острой болью. Я представлял, что происходит там, внутри – её унижение, её стыд, её беспомощность.
И самое тяжелое было знать, что я добровольно купил и принес ту самую вещь, которая стала орудием её мучительного позора. Эта мысль жгла изнутри, смешиваясь с беспомощностью и жалостью. Я был соучастником её унижения, даже стоя за дверью.
Глава 12: Невыносимое облегчение
Тишина за дверью снова была нарушена приглушенными голосами и шепотом. Мое сердце, уже измотанное за эту бесконечную ночь, снова заколотилось в тревожном ритме. Тот самый внутренний демон, смесь страха, вины и темного любопытства, снова приковал меня к щели в двери. Я знал, что это последнее предательство, но не мог заставить себя отойти. Мне нужно было видеть, знать, что с ней происходит, даже если это зрелище разорвет мне душу.
Я прильнул к узкой щелочке, едва достаточной, чтобы обозревать происходящее внутри. Картина, открывшаяся мне, была одновременно и ожидаемой, и оттого еще более мучительной.
Лена стояла на кровати в той самой коленно-локтевой позе, что и во время осмотра. Ее спина была напряжена до дрожи, а голова уткнута в сложенные на одеяле руки. Ее спортивные штаны и трусики лежали беспомощной кучкой на полу. Мягкие, бледные ягодицы были обнажены и приподняты, представляя собой жалкую и беззащитную картину. Павел Валерьевич, стоя сбоку на коленях на кровати, деловито готовил кружку Эсмарха. Длинная прозрачная трубка свисала с резиновой груши, наполненной мутноватой жидкостью, а на полу стояла тазик --- немое свидетельство грядущих унизительных последствий этой процедуры.
