Пётр Ильич, подойдя ближе, прокомментировал уже более камерно, как бы для своих:— Ну вот, Надя её разбудила окончательно. Теперь можно и к делу приступать. Анна, ты готова стараться для господ?
— Да, господин… — тут же, почти машинально, откликнулась Анна.
— Ну, тогда не задерживаем. Иван, давай.
Прозвучала первая команда «Кончай!». Тело Анны отозвалось знакомой судорогой. Она осела на пол. Её не сразу подняли, дали отлежаться несколько секунд.
— Тащите её на кушетку — распорядился Пётр Ильич, и в его голосе слышалось не столько сочувствие, сколько практичность. — На полу прохладно, мышцы застудить можно, эксперимент сорвётся.
Аспиранты переложили её, как мешок с крупой. Процедура пошла по накатанной. Паузы заполнялись не молчанием, а лёгким разговором о постороннем — о качестве геля для УЗИ, о том, кто дежурит в субботу. Научный жаргон сменился на бытовой. Фразы Анны «спасибо, господа, простите рабыню» стали восприниматься как нечто само собой разумеющееся, как звук работающего аппарата.
После четвёртого круга, когда Анне дали попить, Пётр Ильич, глядя на её раскрасневшееся потное лицо, заметил с некоторым даже одобрением:— Ничего, крепкая. Держится. Не каждая бы выдержала такой конвейер.
— L-DOPA пора? — спросила Надежда Петровна, уже раствор в стаканчике
— Да, пора. Электролитов побольше, похмелье завтра нам ни к чему — пошутил Пётр Ильич.
Последующие круги прошли ещё быстрее. Команды «Кончай!» звучали, Анна вздрагивала и обмякала. Диалоги стали ещё короче:
— Ну как, она? — бросал Иван, засекая время.— Пока в норме — отвечала Надежда Петровна, проверяя пульс.
Когда финальная, пятнадцатая кульминация, больше похожая на слабую икоту, прошла по телу Анны, в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь её хриплым дыханием. Аспиранты переглянулись, кто-то потянулся за блокнотом, чтобы сделать последнюю пометку.
Он обвёл взглядом своих помощников, и его тон сменился на более административный.— Это значит, что практическая часть нашего исследования близка к завершению. Пора активнее готовить отчёты. Завтра — последний день сбора данных. После чего мы полностью переключаемся на бумажную работу: систематизацию, анализ, подготовку публикаций.
В этот момент Надежда Петровна, уже без лишних слов, поднесла к губам Анны стакан с мутноватой жидкостью.— Допивай. L-DOPA. И воды после этого — сказала она просто, как будто давая витаминный напиток.
Пока Анна пила, в кабинете возник короткий, непринуждённый разговор, который ярко демонстрировал, насколько все привыкли к ситуации.
— Смотри-ка — заметил Иван Николаевич, глядя на тело Анны — а ведь действительно, стабильность реакций повысилась. Никаких сбоев.
— Главное, что не нужно каждый раз уговаривать или объяснять — добавил Иван, собирая свои вещи. — Поставил в нужную позу, подал команду — получил результат. Идеальный объект для исследований. Никаких дополнительных действий не требует.
В этих репликах не было ни злорадства, ни особой жестокости. Была констатация факта человека, работающего с хорошо отлаженным оборудованием. Анна перестала быть для них шокирующей голой женщиной; она стала испытуемым «Анной», функциональным элементом эксперимента, поведение которого предсказуемо и управляемо.
— Именно — поддержал их Пётр Ильич. — Стабильность — признак качества методики. Ладно, на сегодня всё. Отведите её, дайте отдохнуть. Завтра нам понадобится её последний рывок. И будьте готовы к тому, что с понедельника мы с головой уходим в бумаги.
Он кивнул и вышел из кабинета первым. За ним потянулись аспиранты, оставляя Анну на попечение Надежды Петровны.
* * *
Последний день активной фазы эксперимента начался не с напряжения, а с почти рабочей рутины. Аспиранты, те самые юноши и та самая девушка, чьи взгляды когда-то жгли кожу Анны, теперь двигались со спокойной, отлаженной уверенностью. Они уже не смотрели на неё как на загадку или шокирующий объект. Она стала для них знакомым, почти привычным предметом, чьи показания не вызывали сомнений.
Пётр Ильич, не тратя времени на предисловия, кратко обозначил задачу: — Коллеги, финальный акт. Семь кульминаций. Порог известен, реакция предсказуема. Давайте работать чисто и быстро.
И они работали. Действительно чисто и быстро. Не было больше проб, ошибок, мучительных пауз. Движения Петра Ильича были выверенными, как у хирурга на сотой операции. Он лишь мельком взглянул на аспиранта, того самого, что интересовался лаской сосков. — Сегодня обойдёмся без порки. Попробуем разогрев через стимуляцию ареол. Ваша практика, Иван Николаевич.
Тот кивнул и, надев перчатки, с сосредоточенным видом приступил. Его пальцы, вначале неуверенные, быстро нашли ритм — нежные, круговые движения, щипки, от которых по телу Анны бежали знакомые волны тепла. Но все пришли к выводу, что даже это стало излишним. Тело Анны, наученное двухнедельным марафоном, уже не нуждалось в длительной прелюдии. После третьего оргазма, достигнутого практически молниеносно, Пётр Ильич поднял руку, останавливая аспиранта.
— Дальше можно не стимулировать. Достаточно команды. Смотрите.
Он повернулся к Анне, лежащей на кушетке с закрытыми глазами. Её грудь равномерно вздымалась, на лице не было ни страдания, ни экстаза — лишь глубокая, почти отрешенная концентрация. — Аня — его голос прозвучал четко и нейтрально. — Кульминация.
И она пришла. Не взрывная волна, а точный, мощный импульс, заставивший тело выгнуться в знакомой, но теперь уже контролируемой судороге. Без стона, без лишних движений. Четвёртый, пятый, шестой… Каждый раз Пётр Ильич лишь называл её имя и отдавал приказ, и её тело послушно откликалось, будто нажимали на кнопку. Седьмой оргазм был таким же безошибочным и финальным. Когда судороги утихли, в кабинете воцарилась тишина, нарушаемая лишь её ровным дыханием.
Пётр Ильич вздохнул, не столько от усталости, сколько от глубочайшего удовлетворения, и отложил свой планшет. — Ну вот. Уложились в расчётное время. И теперь я хочу отметить важный факт— Коллеги, я считаю, наш труд завершён. И заслуживает небольшого праздника.
Один из аспирантов, будто ждал этого, вышел и вернулся с небольшой холодильной сумкой. Оттуда он извлёк бутылку шампанского и несколько простых пластиковых стаканчиков. Щелчок открывающейся пробки прозвучал необычно громко в стерильной тишине кабинета. Золотистая жидкость с лёгким шипением разлилась по стаканам.
Анна лежала с закрытыми глазами, приходя в себя. Она слышала звук хлопка, сдержанные голоса, поздравления. Они пили за успех проекта, за науку, за бесценные данные. И она была центром этого успеха, его причиной и воплощением. И в то же время — всего лишь предметом обстановки, на который уже почти не обращали внимания.
Пётр Ильич, держа свой стакан, подошёл к ней ближе. Его тень упала на её лицо. — Анна — сказал он, и в его голосе впервые зазвучали нотки не только учёного, но и человека. — Завтра у тебя день отдыха и наблюдений. Мы будем мониторить твоё состояние в покое. А послезавтра… послезавтра ты отправляешься домой.
Она медленно открыла глаза и встретила его взгляд. В его глазах она увидела не отстранённость, а сложную смесь — уважение, научную благодарность и, как ей показалось, лёгкую грусть. В этом взгляде было прощание.
Он отхлебнул из своего стакана и, подумав секунду, взял со стола ещё один, наполненный водой. Он аккуратно поднёс его к её губам, помогая сделать несколько глотков. Звучащие тосты остальных были за неё, но без неё. Она была почётным гостем на пиру, которому не положено сидеть за столом.
Анна снова закрыла глаза, слушая, как шампанское заканчивается, как стаканчики пустеют, как голоса становятся тише. Она чувствовала не опустошение, а странное, торжественное спокойствие. Путь был пройден до конца. Она сделала то, на что решилась, и её тело, её дух выдержали это испытание.
* * *
Анна проснулась от того, что в окно падал уже не предрассветный сумрак, а ясный утренний свет. Она проспала неподвижным, без сновидений сном все оставшиеся часы предыдущего дня и всю ночь, и теперь сознание возвращалось к ней медленно, как будто всплывая со дна очень глубокого и спокойного озера. Первой мыслью было не «где я?», а «какая странная поза». Она лежала на боку, одна рука под щекой, другая свободно вытянута вдоль тела. Ничего не сковывало движений. Затем пришло осознание: она голая, но на ней нет колючей смирительной рубашки, ноги не стянуты ремнями. Просто тонкая простыня, легкое одеяло и непривычная, почти забытая свобода двигаться.
Она не шевелилась, прислушиваясь к этому новому-старому ощущению. Тело было тяжелым, но тяжесть эта была приятной, как после хорошей, а не изматывающей тренировки. Мышцы ныли сладостной усталостью. И тогда хлынули мысли, ясные и неспешные.
«Завтра. Сегодня уже завтра. День наблюдений. А потом… домой».
Слово «домой» прозвучало в голове эхом из другого измерения. Оно означало балкон, рябину, чашку чая наедине с собой. Оно означало возвращение к Анне Сергеевне, учительнице, одинокой женщине, чья жизнь была построена на контроле и самодисциплине. Та жизнь сейчас казалась ей невероятно далекой и… плоской. Как черно-белая фотография после буйства красок. Там не будет этого натянутого, как струна, ожидания, этого сладкого ужаса перед неизвестностью, этой пронзительной ясности, когда всё твое существо сведено к одной-единственной функции — реагировать.
