Он чувствовал телами. Не глазами. Каждую из них — по запаху, по температуре кожи, по изгибу бедра, по изгибу шеи, на которую скользнули его пальцы. Руки всё ещё оставались заняты: одна скользнула вниз, между ног второй девушки, и нащупала влажную складку — он вошёл в неё двумя пальцами, медленно, ощущая, как она дрожит от простого вторжения. Она сама прижалась к его руке, будто подталкивая, принимая ритм. Его пальцы двинулись глубже, упираясь в упругие стенки, и он почувствовал, как в ней откликнулась слабая вибрация — всё тело у неё среагировало, как на призыв.
И вот — третья. Её он не видел, но различил с первого касания. Не как остальных — гладких, почти вылепленных. У этой, когда его рука скользнула вверх по лобку, он нащупал мягкие, живые волоски. Короткие, упругие, как бархат. Это было неожиданно и тронуло в нём какую-то другую струну. Он протянул к ней руки, обнял, притянул — не грубо, но с уверенностью, с требованием. Она поняла. Она не спросила. Просто подалась вперёд и чуть раздвинула ноги, и уже в следующую секунду её бедра оказались над его головой, а ее расщелинка прямо напротив его губ.
Одновременно его пальцы продолжали ласкать другую, ту что не так давно принимала его — её стенки теперь сжимались вокруг его пальцев, становясь всё влажнее. Он скользил двумя пальцами внутрь неё, осторожно разводя их, пока не упёрся в пульсирующую точку, и затем начал медленно двигать ими взад-вперёд, чувствуя, как каждое проникновение вызывает у неё дрожь и тихий стон. При этом третья — та, что принимала его член — сменила темп: она ускорилась, её бёдра закачались сильнее, и он ощутил, как плоть вокруг него стало теснее, жарче, будто она впила его в себя полностью. Он не видел ни одной из них, но ощущал каждую — пульсацию, тепло, сладкую отдачу. Он был внутри всех, с каждым движением всё глубже вплетаясь в их ритм. Его язык, его пальцы, его член слились в одну пульсирующую точку, в которой больше не было мыслей, только тела, дыхание и сила.
Когда вновь произошла смена между ними, и одна из них вновь скользнула с его члена, другая не дала телу потерять контакт: она опустилась на него глубже, принимая его до самой самого конца, и их тела слились в едином, долгом, животном выдохе. Он почувствовал, как её губки мягко сжимается вокруг него, а затем снова разжимается, провожая его страстные толчки. Волны желания шли по кругу, не ослабевая: казалось, что он может двигаться вечно. Лёгкая липкость пота покрывала его лоб, дыхание стало хриплым и прерывистым, а в висках гудела сладкая дрожь. Он не знал, кто из них первая уступит этому пеку — или отдаться ему самому, — но сейчас это не имело никакого значения. Единственное, что было важно, — это продолжать ощущать, продолжать отдавать себя этому безумному, не прекращающемуся танцу плоти.
Та, что сидела на его лице, тоже начала двигаться, бёдра расставлены, горячие, дрожащие от напряжения. Лукасу не нужно было видеть — он чувствовал, как её тело ходит вверх-вниз, чуть подаётся вперёд, будто ускользает, но всегда возвращается. Она была близко. Слишком близко. Её запах, вкус, жар — всё говорило об этом. Он усилил ласку: язык скользил снизу вверх, вдоль влажных, мягких, открытых губ, а затем снова касался вершины — её жемчужины. Он тёрся языком о её клитор, кругами, нежно, с нарастающей жадностью, то ускоряя движение, то чуть замедляя, втягивая его в рот, дразня краешком языка, обводя как драгоценность.
Девушка над ним дрожала, и её дыхание становилось всё резче. Она начала двигать бёдрами сама — сперва неуверенно, потом уверенно, с каждым толчком прижимаясь плотнее к его лицу. Она не просила, не умоляла — требовала всем телом, всем своим жаром. Лукас откликался, забыв про всё остальное. Его язык обнажал каждую чувствительную грань её плоти, вызывал дрожь под пальцами, в мышцах её ног. Он впивался в неё языком, как в грушу, знал каждое движение, каждую вибрацию, каждый вкус. Он чувствовал, как её влага стекает по его щеке и подбородку, впитывается в кожу, и почти заливая рот.
Тем временем снизу тоже произошла рокировка. Та, что оседлала его прежде, поднялась с его члена, но не ушла. Вместе с той, чью плоть он ласкал пальцами, они опустились к его паху. Едва их руки коснулись его, он содрогнулся: прикосновения были горячими, влажными, мягкими и уверенными. Они не спрашивали — они знали. Две ладони, по разным сторонам, охватили его. Они скользили по стволу вверх-вниз, будто соревнуясь в нежности. То сжимали плотнее, то отпускали, растирая предэякулят по коже, пока головка становилась блестящей и налитой.
Потом — языки. Один, потом второй. Касались поочерёдно, играя с ним, как с тёплым, сладким плодом. Одна из них обвела языком его головку, аккуратно захватила в рот, а вторая в это же время лизала основание и яички, водя кругами, щекоча дыханием. Всё смешалось: вкус, тепло, их влажные поцелуи, движения рук. Он почти вскрикнул, когда обе языковые ласки соединились — одна сверху, вторая снизу. Они целовались через его член, касаясь друг друга губами, пока он стонал под ними, теряя контроль.
А над ним всё так же стонала третья. Её бёдра дрожали. Он чувствовал, как её внутренние мышцы сжимаются, как тело почти сводит судорогой. Её пальцы вцепились в его волосы, и она больше не отстранялась — наоборот, прижималась. Он слышал, как из её груди вырываются короткие, сдавленные звуки. Её клитор пульсировал у него на языке, и он втягивал его, ласкал, нажимал, играясь с ним, как с сердцем, пока та не издала сдавленный, высокий стон.
Она кончила. И не сдержалась. Её соки хлынули ему в рот, тёплые, солоновато-сладкие, как вино. Он глотал их, не отрываясь от языка, принимая всё, что она ему дарила. Он чувствовал, как её тело обмякает, как она опускается чуть ниже, а потом осторожно скатывается с его лица, оставляя на нём жар, след, память.
Внизу — две другие не отставали. Их руки двигались быстрее. Их языки снова и снова касались самых чувствительных участков, пробуждая его в полную силу. Он больше не сдерживался. Он был весь в этом — в ощущении. Его таз вздрогнул, мышцы напряглись, и в следующее мгновение из него вырвалось — горячо, мощно, толчками, на языки, губы и ладони двух девушек, которые с готовностью приняли это, не отстраняясь.
Он кончал долго, глубоко, со стонами. Как будто выплёскивал не только плоть, но что-то большее — магию, часть себя, свою силу, своё решение. Очищение. Связь. И одновременно с ним — ещё один вздох над ним, будто в ответ, финальный аккорд её наслаждения.
Когда дыхание начало выравниваться, он лежал — потный, выжатый, мокрый от их тел, вкусов, соков. Не в силах пошевелиться. Не нуждаясь в этом. Его окружали: одна легла на него, положив голову на его грудь. Вторая — обняла бедро. Третья сидела на возле головы, целуя его пальцы, прислонившись к его боку, проводя пальцами по его плечу.
И в этой тишине он понял: он не просто соединился с ними. Он стал частью их. А они частью его. И он понимал воспоминание об этот навсегда останется с ним.
Он едва пришёл в себя от неги что разлилась по телу, когда почувствовал, как нежные губы той что была снизу приникают к его паху — не с возбуждением, а с заботой. Осторожные, мягкие поцелуи скользили по его коже, смывая жар, испарину, следы их общего безумия. Он дёрнулся было — чувствительность была почти болезненной — но сразу замер. Потому что это было не просто касание. Это было… очищение.
Они не просто заботились о нём. Они приводили в порядок тело — как после обряда, как после пира. Словно возвращали его назад, на землю, из того влажного, жаркого неба, где он только что плавал, крича в чужие уста и глотая чужие вздохи.
Их языки были чуть шершавыми. Не грубыми — кошачьими. Это удивило его, когда кончик одного языка скользнул по бедру — и вместо шелка он почувствовал лёгкое трение, точечную ласку. В этом было что-то дикое, неуловимо нечеловеческое. Ему даже почудилось, что так, наверное, древние богини умывали своих возлюбленных после ночей, что длились века. Сперва — пах. Затем — низ живота. Потом — губы. Одна из них приникла к его рту, целовала уголки, как будто забирала с них остатки стона.
— Теперь можно, — раздался голос той, что до этого лежала на нем. Тёплый, довольный, чуть хрипловатый.
— Можешь снять маску, — добавила другая, с лёгкой усмешкой.
Лукас не стал спрашивать, просто потянулся к лицу. Маска была влажной от дыхания, тёплой, словно хранила жар чужих губ и стоны, которые ещё недавно растворялись в её ткани. Он стянул её медленно, будто опасаясь, что с маской исчезнет чары — и вдруг останется один, один в пустом зале, без ведьм, без жара, без их шепота.
Свет хлынул ему в глаза резко, золотисто, солнечно — настоящее дневное утро, которое будто нарочно решило не щадить того, кто только что побывал в другой реальности. Он прищурился, потер лоб… и замер.
Они стояли рядом, поодаль, и, не спеша, приводили себя в порядок. И, может, всё дело было в том, что он знал каждую из них изнутри — без лиц, без имён, только через тепло, тесноту и влажный трепет их лон. Но сейчас, видя их во всей наготе, он увидел их по-настоящему. Это были не просто ведьмы. Не просто красавицы. Это были тела-песни, в которых каждая нота уже отпечаталась в его памяти.
Первая — русоволосая, с кожей цвета весеннего мёда. Гладкой, ровной, с нежным светом, как будто в ней отражалось солнце. Волосы — золотые, лёгкими волнами падали на плечи, а груди — упругие, плотные, с большими розоватыми сосками, чуть припухшими от возбуждения. Бёдра крепкие, подтянутые, живот — ровный, с соблазнительной выемкой под пупком. Она стояла у зеркала, вытирая внутреннюю сторону бёдер влажной салфеткой, и её губы изгибались в лукавой, почти материнской улыбке. Он узнал её по тому, как она держала плечи — гордо, чуть поддразнивая, как в танце. Это она первой впустила его.
