«Постарайтесь расслабиться, Елена Сергеевна, --- сказал Павел Валерьевич, и в его голосе я уловил искреннюю попытку смягчить ситуацию. --- Чем больше вы напряжены, тем неприятнее будет процедура».
Она ничего не ответила. Только ее плечи вздрогнули от беззвучного рыдания. Я видел, как ее пальцы впились в ткань одеяла, будто она пыталась ухватиться за последнюю опору в этом рушащемся мире.
Сергей Константинович наблюдал за процессом, скрестив руки на груди. Его лицо оставалось каменной маской профессионала.
Медбрат, смазав наконечник трубки, мягко, но уверенно прикоснулся к ней. Лена вся вздрогнула и непроизвольно попыталась отодвинуться, инстинктивно защищаясь от вторжения.
«Елена Сергеевна, пожалуйста, не двигайтесь, --- попросил Павел Валерьевич. --- Сейчас будет немного неприятно».
Я видел, как он левой рукой мягко раздвинул ее ягодицы, а правой начал вводить гибкий наконечник. Лена застыла, ее тело напряглось до предела, каждый мускул выступил рельефно под кожей. Она задержала дыхание, и из ее груди вырвался короткий, сдавленный стон, когда наконечник преодолел последний барьер и скрылся внутри.
«Вот и все, самая неприятная часть позади, --- ободряюще сказал медбрат. --- Теперь потерпите немного».
Он поднял кружку Эсмарха выше, и жидкость начала медленно поступать по трубке. Лена сжалась еще сильнее, ее тело сотрясла судорога. Я видел, как ее живот, видимый мне в профиль, начал медленно наполняться и округляться под тонкой майкой.
«Уррр... --- выдавила она сквозь стиснутые зубы, ее лицо исказила гримаса боли и дискомфорта. --- Не могу... слишком много...»
«Потерпите, Елена, нужно ввести весь объем, --- раздался спокойный голос Сергея Константиновича. --- Иначе процедура будет бесполезна».
Она замотала головой, по ее вискам текли слезы. Ее тело извивалось, пытаясь инстинктивно избавиться от непривычного давления и распирания изнутри, но она покорно, с нечеловеческим усилием воли, оставалась в этой унизительной позе.
«Жжжжет... --- простонала она, и ее голос был полон детской беспомощности. --- Очень... больно...»
Я стоял за дверью, и мне казалось, что я сам чувствую этот холодный поток, наполняющий ее, это жжение и распирание. Мои собственные кишки сжались в комок от сострадания и ужаса. Я был соучастником этого акта насилия над ее телом и духом, молчаливым наблюдателем ее полного унижения.
Наконец, жидкость в кружке Эсмарха закончилась. Павел Валерьевич аккуратно пережал трубку и извлек наконечник.
«Теперь самое сложное, --- предупредил он. --- Вам нужно постараться удерживать жидкость как можно дольше, минимум десять-пятнадцать минут. Иначе эффекта не будет».
Лена, вся дрожа, медленно опустила таз на пятки, скорчившись на кровати в позе эмбриона. Она прижала руки к раздутому, болезненному животу, ее лицо было бледным и мокрым от слез и пота. Она смотрела в одну точку, ее взгляд был пустым и отрешенным. Она боролась. Боролась с позывами своего тела, с болью, со стыдом, с желанием, чтобы это поскорее закончилось.
Эти минуты ожидания были для меня новым витком ада. Каждое ее сдавленное всхлипывание, каждый судорожный вздох отзывались во мне болью. Я видел, как она извивается, сжимается, кусает губу, чтобы не закричать, чтобы не сдаться раньше времени.
«Не могу... больше не могу... --- выдохнула она наконец, и в ее голосе звучало отчаяние.
«Терпите, Елена Сергеевна, еще немного, --- подбодрил ее Павел Валерьевич, но она уже не слушала.
«Всё, хватит, бегите!» — скомандовал Сергей Константинович, понимая, что предел достигнут.
И тут случилось то, что навсегда врезалось мне в память. Она, не думая ни о чем, кроме мучительной потребности, резко поднялась с кровати. Совершенно голая ниже пояса, с раздутым животом и искаженным от стыда и боли лицом, она, сгорбившись и прижимая руки к лобку, пулей выскочила из комнаты и, не глядя по сторонам и уж тем более не обращая на меня внимания, бросилась через коридор в туалет. Дверь захлопнулась с таким звуком, будто захлопнулась крышка ее гроба достоинства.
И слава Богу, что кухню я заблаговременно закрыл и строго-настрого наказал сыну никуда не выходить, пока я сам за ним не приду. Мысль о том, что он мог бы увидеть свою маму в таком состоянии, в этом унизительном и жалком виде, была невыносимой.
Через мгновение до нас донеслись звуки, не оставлявшие сомнений в том, что процедура, наконец, приносит свои мучительные, но столь необходимые плоды. Я стоял, прижавшись лбом к стене, и слушал эти звуки, чувствуя, как во рту пересыхает от жалости и стыда за нее. Потом я опомнился, схватил ее халат с вешалки в прихожей и, постучав в дверь туалета, просунул его внутрь, бормоча что-то неуклюжее и утешительное, что и сам не слышал.
Я закрыл глаза, прислонившись лбом к косяку. Самая унизительная часть, казалось, закончилась. Но в воздухе, пропитанном стыдом и отчаянием, висело знание, что ничто уже не будет прежним. А я по-прежнему стоял в своем темном углу, раздавленный тяжестью того, что видел, и своей полной неспособностью взять на себя хотя бы крупицу ее страданий.
Глава 13: Грань стыда
Тишина в ванной комнате казалась обманчивой, хрупкой передышкой. Когда Лена вышла, ее походка была неуверенной, а лицо выражало лишь измождённую покорность. На ней был накинут халат, но он висел небрежно, лишь подчеркивая ее подавленность. Казалось, все ее силы, физические и душевные, были без остатка истреблены предыдущей процедурой. Она молча опустилась на край кровати, сгорбившись, и уставилась в пол, словно надеясь, что поглотит его. Но в ее глазах, красных от слез, не было облегчения – лишь тягучее, унизительное воспоминание о только что пережитом позоре. Стыд был таким плотным и липким, что, казалось, висел в воздухе тяжелым запахом, пропитавшим собой все вокруг.
Однако облегчение оказалось кратким. Сергей Константинович, оценив ее состояние и отсутствие значительных улучшений, принял решение о повторном осмотре.
«Елена Сергеевна, мне нужно оценить результат, – его голос прозвучал как приговор, холодный и безличный. – И, вероятно, процедуру придется повторить. Объем был недостаточным».
На ее лице не осталось и тени прежнего сопротивления. Было лишь пугающее, ледяное безразличие отчаяния, рожденное из абсолютного, всепоглощающего стыда. Она молча, не глядя ни на кого, поднялась с кровати. Дрожащими пальцами она развязала пояс халата и, не снимая его полностью, лишь откинула полы назад, обнажив перед нами свою нижнюю часть тела. Затем, ее руки, будто чужие, медленно потянулись к резинке трусиков. Она наклонилась чуть вперед, и с тихим шелестом хлопка стянула их вниз по бедрам, до самых колен, а затем и совсем на пол, снова обнажив бледную кожу бедер и упругие ягодицы. В этом движении была невыразимая покорность, от которой сжалось сердце.
Молча, словно автомат, выполняя заученные движения, она снова встала на колени на кровати и приняла ненавистную коленно-локтевую позу. Халат сполз с ее плеч и собрался складками на спине, открыв взорам всю нижнюю часть ее тела. Мягкие ягодицы, еще влажные от нервного пота, снова были подставлены под бесстрастный взгляд врача, ставшие уже знакомым, отвратительным символом ее бесправия и публичности в этом кошмаре. Казалось, сама кожа на ее спине и бедрах горела багровым румянцем унижения.
Я, застыв у щели, чувствовал, как сердце разрывается на части. Видеть, как она, уже не сопротивляясь, снова обнажается и принимает эту позу, было, возможно, даже больнее, чем наблюдать за ее первоначальным ужасом. Это была капитуляция духа, окончательная и бесповоротная. Ее достоинство было не просто ранено – оно было растоптано, и она позволила этому случиться снова, потому что у нее не осталось сил защищаться.
Сергей Константинович, снова в перчатках, провел быстрый ректальный осмотр, констатируя неудовлетворительный результат. Последовала команда Павлу Валерьевичу приготовить кружку Эсмарха снова. При этих словах Лена невольно сжалась, и по ее обнаженной спине пробежала судорога. Стыд достиг своей кульминации – осознание, что весь этот унизительный ритуал, от холодного прикосновения до мучительного распирания, придется пережить заново, было невыносимым.
Вторая клизма стала для Лены новым витком ада, но адом уже безмолвным и опустошающим. Если в первый раз ее тело яростно сопротивлялось вторжению, то теперь оно было пассивным и податливым, что выглядело еще более душераздирающе. Когда холодная жидкость снова начала наполнять ее, она не издала ни звука, лишь ее плечи мелко и часто дрожали, а пальцы, вцепившиеся в одеяло, побелели. Она зажмурилась, пытаясь окончательно уйти в себя, отрешиться от происходящего с ее телом, но стыд проникал и туда, отравляя каждую мысль, каждую попытку спрятаться. Она чувствовала себя грязной, опозоренной, выставленной напоказ, и это чувство было острее любой физической боли.
«Держите, сколько сможете», – снова произнёс медбрат, извлекая наконечник.
Она снова съёжилась на кровати, прижимая руки к раздутому, бурлящему животу. Халат беспомощно распахнулся, и она даже не пыталась прикрыться. Ее лицо было искажено гримасой не столько боли, сколько глубочайшего стыда и отречения. Она проиграла эту битву за достоинство, и теперь ей предстояло пережить унижение ещё раз. И вновь последовала мучительная борьба с собственным телом, за которой я, беспомощный и раздавленный, мог лишь наблюдать из своего тёмного угла, понимая, что ничто не сможет стереть из ее памяти этот двойной позор, это чувство жгучего, всепоглощающего стыда, который, казалось, навсегда впитался в стены нашей некогда уютной спальни.
Глава 14: Исход
Тишина в спальне снова была нарушена сдержанными, деловыми репликами. Я уже не подходил к щели, обещаниями и стыдом прикованный к стене в коридоре. Казалось, я исчерпал лимит на вторжение в ее частный ад. Я лишь слышал приглушенный голос Сергея Константиновича: «Елена Сергеевна, для завершения осмотра мне нужно оценить результат. Вам нужно встать и нагнуться вперед, оперевшись руками о кровать».
