— Три коляски, — усмехалась Ольга, намазывая блин маслом. — Представляете рожи соседок?
— Пусть лопнут от зависти, — бросала Катя, подливая сидра Лизе. Их взгляды встречались — понимающие, с хитринкой.
Стыд? Кажется, его съели вместе с блинами. Ад? Он превратился в… уют. Странный, изломанный, но свой. Алексей смотрел на них: на Ольгу, сияющую материнством и сексом; на Лизу, нежно гладившую живот под столом; на Катю, что-то шептавшую на ухо Максиму и заливавшуюся смехом; на сына, улыбающегося так свободно, как не улыбался давно. И чувствовал не вину, а… удовлетворение. Глубокое, животное, необъяснимое. Его семья. Его клан. Его беременные самки и его сын-производитель. Первобытная картина, не вписывающаяся ни в один учебник, но работающая.
Однажды вечером Катя зашла в родительскую спальню без стука. Ольга лежала, читая журнал про беременность, Алексей массировал ей поясницу.
— Мам, пап, — Катя уселась на край кровати, ее живот был заметен в обтягивающей майке. — Мы тут подумали… Когда малыши родятся… Нам нужна большая кровать. Очень большая. В гостиной. Чтоб все помещались.
Алексей поднял бровь. Ольга отложила журнал.
— Все? — уточнила Ольга, и в ее глазах не было ни укора, ни удивления. Была усталая мудрость.
— Ну да, — Катя улыбнулась, солнечно и немного вызывающе. — Мы же семья. И места должно хватать всем. И теплу.
Алексей посмотрел на жену. Она кивнула, почти незаметно. Он пожал плечами, продолжил массировать ей спину.
— Ладно. В выходные поедем смотреть кровати. — Его голос был спокоен. Деловым. Как будто речь шла о новой полке для ванной.
Катя прыснула, встала, поцеловала мать в лоб, отца — в щеку (он не отстранился), и выпорхнула из комнаты. Через стену послышался смех — Лизы и Максима. Ольга вздохнула, но улыбка тронула ее губы.
— С ума все сошли, — прошептала она, но в голосе не было горечи. Была… благодарность? За то, что они живы. За то, что не разорвались. За тепло, пусть и такое исковерканное.
Алексей наклонился, поцеловал ее живот, потом шею, потом губы. Его рука скользнула под одеяло. Она ответила на поцелуй. За стеной смех стих, сменившись знакомым шорохом одежды, приглушенными вздохами. В доме пахло пирогами, весной за окном и… жизнью. Густой, запутанной, неприличной, но невероятно сладкой. Ад закончился. Началось что-то другое. Их что-то.
***
Конверты с результатами ДНК-тестов лежали на кухонном столе, белые и невесомые, как бомбы замедленного действия. Три штуки. Ольга разорвала свою первой, пальцы чуть дрожали. Она пробежалась по строчкам, потом перечитала еще раз, медленно. Цвет лица стал напоминать пепел.
— Максим... — выдохнула она, глядя на сына, который нервно теребил свой конверт. — Ты... отец моего ребенка.
Тишина рухнула гулкой волной. Лиза, державшая на руках своего новорожденного сына (крошечного, рыжего, как Максим в младенчестве), замерла. Катя, кормившая грудью свою дочь у окна, резко подняла голову. Алексей, мывший посуду, выронил тарелку. Она ударилась о раковину, но не разбилась – замерла на дне, как символ приостановившегося мира.
Максим вскрыл свой конверт, глаза бегали по строчкам.
— Лиза... мой. Это... ожидаемо, – его голос сорвался. Он посмотрел на мать, на ее живот, еще не пришедший в норму после родов. Всплыли обрывки новогоднего кошмара: темнота, пьяное забытье, тело рядом... Мамино тело. Его тошнило. — Значит... тогда... сначала ты... потом Лиза...
Ольга кивнула, не в силах говорить. Она смотрела на внука-сына Лизы, потом на свой живот, где рос ее сын от ее же сына. Мир закачался.
Катя медленно подошла к столу, не прерывая кормления. Ее конверт был последним. Она вскрыла его одной рукой, пробежала глазами. Холодная, странная улыбка тронула ее губы.
— Пап, — она подняла глаза на Алексея, в голосе – ледяная игла. — Поздравляю. Твоя дочь. На все сто. — Она ткнула пальцем в графу «Отец».
Алексей вытер руки полотенцем, движением механическим. Он взял листок из рук Кати, прочитал. Его лицо не изменилось. Ни шока, ни гнева. Только глубокая, бездонная усталость и... странное понимание. Вспомнилось: тяжесть на диване, чужой, но родной запах, глухое удовлетворение во сне. Его дочь. Его ребенок в его дочери.
— Значит, — его голос был хриплым, но спокойным, — в ту ночь... сначала я с тобой, Катя... на диване. Потом... понес тебя, Ольга, в спальню... и там... — Он посмотрел на Максима, спящего пьяным сном в их постели. — И ты, Макс, проснувшись... нашел Лизу...
Мозаика сложилась. Чудовищная, кровавая, неопровержимая. Новогодний хоровод плоти: Алексей с Катей -> Алексей с Ольгой -> Максим с Ольгой -> Максим с Лизой. И плоды: Ольга беременна от Максима. Лиза – от Максима. Катя – от Алексея.
Лиза тихо заплакала, прижимая своего сына к груди. Ее ребенок – брат ее сводного брата/сына ее матери. Максим опустился на стул, схватившись за голову.
— Мы... монстры, — прошептал он.
Ольга вдруг засмеялась. Коротко, истерично.
— Монстры? Нет. Мы просто... семья Гордеевых. — Она взяла свой ДНК-тест, смяла его в комок, швырнула в ведро. — Факты. Только факты. Дети родились. Они здоровы. — Она посмотрела на Катину дочь, на своего сына, копошащегося в кроватке, на Лизино чадо. — Вот они. Наша кровь. Наша... любовь. Запутанная до чертиков, но наша.
Алексей подошел к Кате. Неловко. Он посмотрел на младенца у ее груди – свою дочь. Потом на Катю – свою дочь, мать своего ребенка. Его рука, тяжелая, опустилась ей на плечо. Она не отстранилась. Не прижалась. Просто позволила.
— Кровати большие смотрели? — спросил Алексей вдруг, глядя в окно. Его вопрос повис в воздухе, абсурдный и единственно возможный.
Максим поднял голову, глаза красные.
— Смотрели. Завтра привезут. В гостиную.
— Хорошо, — кивнул Алексей. Он подошел к Ольге, обнял ее за талию. Она прислонилась к нему. К мужу. Отцу ее ребенка... который был также ее внуком от ее сына.
Катя переложила дочь на плечо, чтобы срыгнула. Маленькое личико сморщилось.
— Главное, чтоб места хватило всем, — сказала она ровно, как о погоде.
Лиза перестала плакать. Она смотрела на Максима – брата, любовника, отца ее ребенка. На их сына. Потом на Катю – сестру, любовницу, родившую от их отца. На ее дочь. Связи рвались, путались, срастались в невообразимый клубок. Но в центре этого клубка были теплые, дышащие комочки жизни. Их дети.
Дом не рухнул. Он прогнулся, застонал под тяжестью правды, но устоял. Фундамент, оказалось, был залит не из бетона морали, а из вязкой, первобытной глины инстинкта и странной, извращенной верности своим. Они начали убирать со стола. Молча. Готовясь к вечеру. К новой ночи. В большой кровати. В их доме.
Большая кровать заняла половину гостиной — остров из полированного дерева и белого белья, куда теперь стекались все ночные тропинки дома. Дети спали в соседней комнате (трое новорожденных в трех кроватках), их ровное дыхание из радионяни смешивалось с хрипловатым храпом Алексея. Он лежал посередине, могучий и расслабленный, одна рука под головой Ольги, другая — на влажном после душа бедре Лизы.
Катя пристроилась с краю, спиной к Максиму, ее попка плотно прижималась к его паху. Она водила пальцем по узору на простыне, чувствуя, как его твердость растет за спиной, как знакомый жар разливается по ее пояснице. Правила были просты, негласные, железные: Максим — для Кати. Алексей — для Ольги и Лизы. Кровь, путаница родства, ДНК-тесты — все это растворилось в практичности этой ночной механики. Удовлетворение требовало порядка.
Максим приподнялся на локте, его губы коснулись Катиной шеи ниже уха — место, от которого она всегда вздрагивала. Рука скользнула под ее майку, сжала грудь, все еще полную молока. Она застонала тихо, податливо раздвинув ноги. Его пальцы нашли влажность между ног, прошлись кругами по клитору, уже набухшему.
— Не тяни… — прошептала она, откинув таз назад, навстречу его члену.
Он вошел в нее сзади одним плавным, глубоким движением. Катя вскрикнула в подушку, впиваясь пальцами в простыню. Это было привычно, почти ритуально — ее тело принимало его без сопротивления, мышцы сжимались на знакомой толщине, вытягивая из него стон. Он двигался размеренно, сильно, упираясь руками в ее талию, наблюдая, как ее спина выгибается в знакомом ритме. Его мир сузился до этой одной точки соединения, до тепла ее внутренностей, до звука ее прерывистых вдохов. Здесь не было вопросов отцовства. Только плоть. Только разрядка.
Рядом Алексей проснулся не от звуков, а от вибрации. Лиза, почувствовав его движение, прильнула к нему, ее рука скользнула вниз по его животу, нащупала мощную, уже готовую твердость. Она знала свое место в этой карусели. Знакомым жестом она закинула ногу через его бедро, приподнялась, нащупала рукой его член и опустилась на него сверху, глубоко, до упора, с тихим влажным вздохом. Алексей зарычал довольно, его руки схватили ее за округлые, упругие ягодицы, начали направлять ее движения вверх-вниз.
Ольга, разбуженная шевелением, прильнула к его боку. Ее рука скользнула по его груди вниз, к месту, где их дочь сидела на нем верхом. Она нашла его яички, тяжелые и горячие, осторожно сжала, помассировала. Алексей застонал глубже, его бедра приподнялись навстречу Лизе. Ольга прильнула губами к его соску, засосала, ее рука продолжала играть внизу, усиливая его наслаждение. Она смотрела, как Лиза скачет на ее муже, как ее молодое тело напрягается, груди подпрыгивают, и чувствовала только теплое, спокойное удовлетворение. Ее место было здесь — у его бока, усиливая его удовольствие, пока ее сын заполнял Катю.
