Анна кивнула, чувствуя, как интерес и предвкушение снова берут верх над смущением.
— Сегодня мы начнем ее строить. — Он повернул к ней монитор, на котором был открыт файл с длинным списком вопросов. — Начнем с простого. Без датчиков. Просто разговор. Вы готовы?
Он смотрел на нее прямо, и в его глазах она увидела не ученого-исследователя, а того самого человека, который говорил о внутренних симфониях. Человека, с которым можно было отправиться в это странное путешествие.
— Да — твердо ответила Анна, забыв о халате, о конфузе в кабинете ЭКГ, о всем на свете. — Я готова.
Она откинулась на спинку кресла, и комната снова сузилась до пространства между ними двумя, где вот-вот должны были прозвучать первые ноты ее личной, сокровенной симфонии, о которой говорил Петр Ильич.
Глава 8
Кабинет погрузился в тишину. Петр Ильич отодвинул папку с результатами ЭКГ и ЭЭГ в сторону. Его взгляд стал сосредоточенным, глубоким.
— Итак, Анна Сергеевна, начнем с самого простого. Я буду задавать вопросы. Пока — без аппаратуры. Вы просто будете вслух отвечать. А я — делать пометки. Это поможет нам создать базовый фон. — Он взял блокнот и ручку. — Готовы?
Анна кивнула, сжимая пальцы на коленях. Ее ладони были чуть влажными.
— Прекрасно. Первый вопрос. — Он посмотрел на нее прямо, его голос звучал ровно, по-деловому. — «Как вы думаете, в чем принципиальная разница между физической выносливостью, которую вы так цените, и выносливостью эмоциональной? Что дается вам труднее?»
Вопрос был неожиданным, но не пугающим. Он обращался к самому ядру ее опыта. Анна на секунду задумалась, ища ответ не в памяти, а в ощущениях.
— Физическая выносливость… она осязаема, — начала она медленно. — Ты чувствуешь мышцы, дыхание, ты видишь пройденный путь. Ее можно измерить. А эмоциональная… она как тишина. Ты не знаешь, насколько хватит сил, пока не окажешься на грани. И дается она, наверное, труднее. Потому что отступать некуда — ты остаешься наедине с собой.
Петр Ильич что-то быстро записал в блокноте, кивнув.
— Второй вопрос — продолжил он. — «Вспомните момент, когда вы в последний раз чувствовали себя по-настоящему безопасно. Где это было и с кем? Что это за чувство — безопасность, для вас лично?»
Этот вопрос заставил Анну внутренне съежиться. Он был простым, но копал глубоко.— Безопасность… — она произнесла это слово тихо, как что-то хрупкое. — Наверное, это было давно. В детстве, на даче у бабушки, во время грозы. Я сидела на веранде, а она стряпала на кухне. И я знала, что ничего плохого со мной не случится. Чувство безопасности… это когда можно расслабиться и не ждать подвоха. Когда тебя… охраняют стены и чье-то присутствие.
Она с удивлением поймала себя на том, что говорит о давно забытом ощущении. В ее голосе прозвучала легкая грусть.
— И последний вопрос этой серии — сказал Петр Ильич, откладывая блокнот. Его взгляд стал мягче. — «Если бы ваше нынешнее состояние, вашу жизненную энергию, можно было бы описать одним словом — не существительным, а прилагательным (например, "напряженная", "исследующая", "ожидающая") — какое слово вы бы выбрали?»
Анна закрыла глаза, прислушиваясь к себе. Перед ней не было образов, только внутреннее ощущение.— Исследующая — выдохнула она. — Да, именно так. Я сейчас — исследующая.
Петр Ильич медленно кивнул, и в его глазах мелькнуло одобрение.— Благодарю вас, Анна Сергеевна. Это была очень точная и глубокая работа. Теперь — он встал и подошел к столику с аппаратурой, где лежали датчики и провода — все станет чуть сложнее в техническом плане. Нам нужно зафиксировать ваши реакции не только на словах, но и на физиологическом уровне. Мне нужно установить датчики.
Он взял в руки несколько небольших сенсоров на липучках и проводок. — Гм… — он немного смутился, что было для него непривычно. — Несколько датчиков необходимо установить на грудную клетку. Для регистрации кожно-гальванической реакции и дыхания. Поскольку мы с вами… э-э-э… уже знаем ваш «секрет», Анна Сергеевна — он с легкой улыбкой кивнул в сторону халата — то я предлагаю не стесняться и подойти к вопросу прагматично. Тем более, что для чистоты данных датчики пришлось бы ставить в любом случае. Без правильного контакта с кожей показания будут искажены.
Логика в его словах была железной. Научная необходимость превышала условности. Но от этого не становилось легче. Анна сидела, ощущая, как сердце колотится где-то в горле. «Сидеть перед ним в одних трусиках… При ярком дневном свете… Это же так не комфортно».
— Я… понимаю — с трудом выдавила она.— Я буду максимально быстр и корректен. Вы можете закрыть глаза, если вам так проще — предложил он, и в его голосе сквозь профессиональную твердость пробивалась искренняя попытка смягчить ситуацию.
Анна молча кивнула. Руки ее дрожали, когда она медленно, будто в замедленной съемке, развязала пояс халата и сбросила его с плеч. Тяжелая ткань соскользнула на спинку кресла. Она осталась сидеть в кресле, в одних лишь белых хлопковых трусиках, стараясь прикрыть грудь скрещенными руками, чувствуя леденящий стыд и уязвимость каждой клеточки своей кожи.
— Приготовьтесь, датчики могут быть чуть прохладными — предупредил Петр Ильич, приближаясь к Анне. Его движения были точными и быстрыми, он не смотрел на нее как на женщину, его взгляд был сосредоточен на точках крепления. Холодные датчики коснулись ее кожи чуть ниже ключиц, на ребрах. Она вздрогнула, но сидела смирно, уставившись в стену над его головой, стараясь дышать ровно. «Он врач, он врач, это просто процедура» — твердила она себе как мантру, но ее тело отказывалось верить, покрываясь гусиной кожей.
Затем он закрепил датчики на запястьях и, опустившись на одно колено, — на щиколотках. Каждое его прикосновение было безличным, но от этого не менее жгучим. Наконец, он надел на ее голову легкую эластичную шапочку с электродами, похожую на ту, что была при ЭЭГ, но более сложную.
— Все готово, — он отошел, давая ей пространство, и вернулся к монитору. — Эти датчики теперь будут снимать малейшие изменения в вашем состоянии в реальном времени. Удобно? Не сдавливает ничего?
Анна лишь молча покачала головой, чувствуя, как ее полуобнаженное тело, унизанное проводами, стало объектом, частью экспериментальной установки.
* * *
Петр Ильич посмотрел на монитор, где уже бежали первые кривые, отражая ее пульс и кожно-гальваническую реакцию. Он сделал пометку и повернулся к ней. Его лицо было серьезным, поза — собранной.
— Итак, Анна Сергеевна, теперь, когда аппаратура работает, мы углубимся в нашу тему. Начнем с более личных тем. Помните, цель — не ответ, а ваша подлинная реакция. — Он откашлялся. — Вопрос первый: «Чему вы могли бы позавидовать в сексуальности другой женщины? Ее раскрепощенности, количеству партнеров, умению получать удовольствие? Почему именно этому?»
Вопрос прозвучал неожиданно и застал Анну врасплох. Она почувствовала, как датчики на груди холодными точками впиваются в кожу.— Завидовать? — она попыталась отшутиться, но голос дрогнул. — Наверное… той самой раскрепощенности. Способности не думать о том, «как я выгляжу», а просто… чувствовать. Мне всегда кажется, что я слишком много думаю. Словно я не внутри процесса, а смотрю на себя со стороны.«Какая ложь, — тут же ужаснулась она сама себя. — Я завидую тем, у кого было много партнеров. Потому что это выглядит как смелость, которой у меня нет». На мониторе одна из линий резко дернулась вверх. «Он видит. Видит эту зависть».
— Вопрос второй, — продолжил профессор, не комментируя. — «Какая часть вашего тела вызывает у вас самый сильный стыд, когда вы обнажены перед партнером? Что бы вы сказали о ней, если бы могли быть на 100% откровенны?»
Анна инстинктивно сжалась, вопрос достиг самой больной точки. Она отвела взгляд, уставившись в стену, и слова пошли медленно, с трудом.— Это… пигментация. В интимном месте. На половых губах. — Она выдохнула, чувствуя, как горит все лицо. — Я даже ходила к врачу, мне сказали, что это абсолютная норма, вариант… но мне это кажется… грязным. Неопрятным. Тем более, что я блондинка, и это кажется таким… контрастным, неестественным.Она густо покраснела, до корней волос, и резко закрыла лицо руками, как бы пытаясь спрятаться от собственных слов.— Какой кошмар, что я говорю… — прошептала она сквозь пальцы, и голос ее оборвался от смущения.
Это признание, прозвучавшее в полной тишине кабинета, было настолько личным и уязвимым, что ей захотелось встать и уйти — не потому что стыдно, а потому что теперь всё стало слишком настоящим.
— Вопрос третий — его голос стал чуть тише, но от этого вопросы обретали еще большую тяжесть. — «Опишите момент самого грубого, животного секса в вашей жизни. Что в этом было отвратительного, а что — откровенно притягательного? Не было ли в этом чего-то освобождающего?»
Анна сглотнула ком в горле. «Вот он, переход в самое темное».— Это было… в порыве злости. Не на него, а на все. Отвратительно было чувство, что тебя используют как вещь. А притягательно… — она замолчала, пытаясь найти слова для темной стороны того воспоминания — притягательно было именно это. Возможность быть вещью. Перестать нести ответственность. Да, в этом было что-то освобождающее. Очень грязное и освобождающее.Она посмотрела на провода, идущие от ее груди. «Он сейчас считывает всю эту грязь».
