Всё было как в тумане. Прокуренный бар. Вкус дешёвого вина. Его комната, пахнущая пеплом и одиночеством. Я пыталась отключиться, стать вещью.
Но моё новое, сильное тело взбунтовалось.
Когда его рука грубо дёрнула край моей футболки, а вторая полезла под джинсы, во мне что-то щёлкнуло. Инстинкт. Животный, первобытный.
— Не трогай меня! — закричала я, отталкивая его.
Я выскочила из его квартиры, как ошпаренная, и побежала. Я не помню, как оказалась под ледяным осенним дождём, дрожа и захлёбываясь слезами. Тот жар, который гнал меня к нему, не нашёл выхода. Он не исчез. Он скис внутри, превратившись в нечто удушливое и липкое. Это больше не было желанием. Это был стыд. Это был страх. И гадливое, тошнотворное омерзение к собственному телу. Меня трясло не от холода. Меня трясло от этой ядовитой смеси, которая бурлила внутри.
Я знала, куда мне нужно идти. К Марку.
Я пришла к нему, мокрая, разбитая. Он открыл, и в его глазах не было ни удивления, ни осуждения. Только тяжёлая, глубокая усталость.
— Душ. Смой, — просто сказал он.
Он взял с вешалки своё чистое, огромное полотенце и сунул мне в руки. Затем выглянул в коридор.
— Иди. Я подожду.
Каждый шаг по гулкому коридору до общего душа был унижением. Я шла, закутавшись в его полотенце, которое пахло им, и молилась, чтобы никого не встретить.
Когда я вернулась, мокрая, чувствуя себя маленькой и уязвимой, он ждал. Дверь его комнаты была приоткрыта. Он стоял у окна с чашкой горячего чая. Он протянул её мне.
— Я была у него, — мой голос был хриплым. — Я... почти... Мне так грязно...
Мои руки начали дрожать так сильно, что чай в чашке расплескался, обжигая пальцы. Я вскрикнула и судорожно поставила её на стол. Я посмотрела на свои ладони с ужасом.
— Я не могу... смыть это, — прошептала я, и меня начало трясти. — Этот запах... его руки... Он везде. На мне. Внутри меня.
Я вскочила и начала тереть свои руки, плечи, будто пытаясь содрать с себя кожу. Это была истерика.
Он подошёл, жёстко перехватил мои руки, заставляя меня остановиться и посмотреть на него.
— Алёна, слушай меня, — его голос был как удар хлыста. — Это в твоей голове. Память. Мы не смоем её водой. Мы должны её стереть. Записать поверх что-то другое. Ты меня поняла?
Я смотрела на него, ничего не понимая, и просто кивала, дрожа.
— Я могу это сделать, — продолжил он, и его взгляд стал тяжёлым, обезличенным. Будто он смотрел не на женщину, а на сложную задачу. — Но ты должна мне довериться. Полностью. Это будет не романтика. Это будет калибровка. Жёсткая. Ты готова?
Я снова кивнула. Я была готова на всё.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда подожди.
Он молча взял со своей кровати толстый стёганый матрас и перетащил его на пол, в самый дальний угол комнаты. Затем включил на ноутбуке тихую, эмбиентную музыку. Он не сказал ни слова. Он просто строил нашу крепость тишины.
Он стоял рядом с этим импровизированным ложем и смотрел на меня. Спокойно. Ожидающе.
— Так, — сказал он тихо, — нас никто не услышит.
И в этот момент я поняла, что такое настоящая забота. Это не цветы. Не комплименты. Это — когда человек видит твой страх и молча строит для тебя крепость. От этой его инженерной, продуманной нежности у меня подкосились ноги сильнее, чем от любого поцелуя.
Я подошла и легла на матрас. Он лёг рядом, накрыл нас одеялом и просто обнял. Мы лежали так долго, и я слушала, как бьётся его сердце, пока моё собственное не успокоилось и не начало биться с ним в унисон.
Он учил меня дышать. Он учил меня доверять. Он заставил меня смотреть ему в глаза, и в его взгляде я видела не похоть, а сосредоточенность хирурга. Каждое его прикосновение было не лаской, а стиранием. Он будто стирал с моей кожи память о чужих, грубых руках.
Когда волна подошла, я почувствовала, что закричу. Моё тело выгнулось. Но в ту же секунду его губы накрыли мои. Он не целовал. Он вдыхал мой крик. Весь мой беззвучный вопль освобождения утонул в его рту. Мир взорвался тишиной.
Когда всё закончилось, я просто плакала. Тихо, без всхлипов. Слёзы текли из глаз, смешиваясь с его потом на моей коже. Я чувствовала себя не опустошённой, а целой. Тихой. Он не просто занялся со мной сексом. Он вернул мне право на моё собственное тело.
— Как ты тогда... — прошептала я в тишине. — На лестнице. Как ты всё понял? Про костыль?
Он долго молчал, глядя в потолок.
— Я не понял, — сказал он тихо. — Я просто… узнал. Узнал этот взгляд. Это дыхание. Я видел это каждый день. Два года. У своего брата. Он умер от рака лёгких. И до последнего дня врал себе и всем нам, что у него всё под контролем.
Я замерла.
Он повернул голову и посмотрел на меня. И впервые я увидела в его глазах не силу инженера, а боль человека.
— Я не смог его спасти, — сказал он. — Я был просто беспомощным ребёнком. Поэтому я не терплю, когда системы ломаются. Не снова.
Я смотрела на него, и моя благодарность перерастала в нечто гораздо более глубокое. Я поняла, что он не просто тренер. Он — такой же раненый человек, который пытается искупить свою прошлую беспомо-щность. И в этот момент он перестал быть моим спасителем. Он стал… равным. Человеком, которому мне впервые в жизни захотелось не подчиняться, а помочь.
