Дориана не выдержала и расхохоталась, резко откинувшись на спинку кресла. Её смех был звонким, чуть дерзким, а движение раскрыло зрителям роскошный вид на её бёдра и красные кружевные трусики, хорошо заметные на тот момент. Оператор не удержался и тут же сделал крупный план, фиксируя этот вызывающий кадр.
Отсмеявшись, Дориана вытерла уголки глаз и с игривым взглядом повернулась к ведущему:
— Ну вы и шутник, господин ведущий. Я же не зря предупредила, что дальше история строго восемнадцать плюс. И дело даже не в пикантных подробностях, а в том, что это было вовсе не красиво и уж точно не романтично. Всё разворачивалось вот так.
Она сделала паузу, словно набирая воздух в грудь, и продолжила уже серьёзнее, с тихим надрывом в голосе:
— После поцелуя я чувствовала, как тело брата напряжено до предела. Его эрекция прижималась ко мне через ткань джинсов, и это ощущение пугало и будоражило одновременно. В тот миг я совершенно не знала, что делать. Моя голова металась между двумя мыслями: то ли оттолкнуть его и убежать, то ли остаться и… позволить. Я не могла даже до конца признаться себе, что хотела этого. Но моё тело выдало меня — животом я чувствовала его твёрдость, грудь сама тянулась к нему, соски горели.
Дориана посмотрела куда-то поверх камер, словно вновь проживала то утро:
— Андрей, так звали моего брата, взял меня за руку и повёл в гостиную. Телевизор всё ещё работал. Я оказывается просто выключила звук, но картинка осталась —и когда мы вошли была сцена, где женщину грубо брали на коленях, один в рот, другой в попку. Я замерла рядом с ним, не зная, куда смотреть: на экран или на его джинсы, под которыми отчётливо проступала форма его члена. Мне было страшно, что он опомнится и начнёт меня отчитывать, но в глубине души я уже знала — остановки не будет.
Она медленно провела пальцами по своему бедру, будто вспоминая собственный жест:
— И пока он молчал, думая, что сказать, я сама сделала шаг вперёд. Я положила ладонь на его пах, прямо на эту напряжённую выпуклость, и прошептала: «Сделай так же».
Ведущий чуть привстал в кресле, а в зале воцарилась тишина.
— Он удивлённо переспросил: «Не понял?» А я смотрела прямо в его глаза и ответила: «Ты же хотел меня трахнуть и до сих пор хочешь. Так сделай это. Но по моим правилам». Я сама не понимала, откуда взялась такая смелость. Наверное, всё ещё действовал тот фильм, сцены которого впечатывались в моё воображение. Я указала на экран и сказала: «Возьми меня так же. Грубо. Жёстко. Иначе я всё расскажу родителям. И про то, что ты лапал меня, и про то, что пил папин коньяк».
Она усмехнулась, качнув плечами:
— Андрей сначала растерялся, но потом посмотрел на меня иначе. Его глаза сузились, уголок губ дёрнулся в жёсткой усмешке. Перед ним уже не была младшая сестрёнка — перед ним стояла девчонка, которая сама отдалась в его руки. Он наклонил голову и холодно сказал: «Хочешь поиграть в садо-мазо? Хорошо. Но тогда не обижайся».
Её голос стал ниже, чувственнее, как будто она почти шептала зрителям:
— Он толкнул меня на диван, навалился сверху. Его ладони грубо сжимали мою грудь сквозь ткань ночнушки, так, что я вскрикивала то ли от боли, то ли от удовольствия. Его губы и зубы покрывали поцелуями моё лицо и шею, а я… я шептала ему «перестань», делала вялые попытки вырваться. Но внутри я кричала от восторга, от этой силы, от ощущения, что меня берут. Я выгибалась, старалась скинуть его, но это только сильнее заводило и его, и меня.
Она провела рукой по щеке, словно ощущала следы пощёчин:
— Он прижал меня рукой к дивану, второй стал хлестать по лицу. Две звонкие пощёчины, и он холодно спросил: «Хватит или ещё?» Я дрожала, не зная, что ответить, и тогда он придавил мою грудь коленями, а ладонями снова захлестал моё лицо. И вот тогда я поняла: сопротивляться бесполезно. Я лежала, давясь слезами, но внутри, клянусь, внутри горел огонь желания.
Дориана чуть улыбнулась уголками губ, голос стал почти шёпотом:
— И тогда он сказал: «Зачем мне искать другую? Когда под боком у меня есть такое аппетитное тело. Раздевайся».
Дориана улыбнулась, откинулась в кресле, провела пальцем по ножке бокала с водой и начала:
— Я лежала тогда не двигаясь и даже плакала… ну, точнее, делала вид, что плачу. Мне хотелось, чтобы он верил в моё «подчинение». Андрей подошёл, дал ещё одну пощёчину и сказал: «Ты что, не поняла?» — и я медленно начала стягивать с себя ночнушку.
Она сделала короткую паузу, облизнула губы и хитро посмотрела в камеру:
— В тот момент я впервые ощутила, насколько сильно возбуждает унижение, когда ты вроде бы маленькая и беззащитная, а на самом деле всё контролируешь.
Ведущий подался вперёд:
— То есть слёзы были больше игрой?
— Конечно, — кивнула Дориана с усмешкой. — Мне нравилось, как он доминировал. Я вставала на колени перед ним, стянула с себя ночнушку и ощущала, как грудь дрожит, соски напрягаются, а внизу… на трусиках уже появлялось мокрое пятнышко. Тогда я это осознавала смутно, но чувствовала телом очень хорошо.
Она развела ноги шире, показывая алые трусики, и игриво усмехнулась:— Видите? Даже сейчас… — оператор поймал крупным планом тёмное овальное пятнышко на ткани.
Ведущий смутился, а Дориана с иронией продолжила:
— Я потянулась к резинке трусиков, чтобы снять и их, но услышала: «Трусики можешь оставить». Я подняла на него глаза, не понимая, а он только усмехнулся: «Не хочу я тебя трахать, лучше пососи. Уже сосала у кого-то?»
— Вы сказали «нет»? — уточнил ведущий.
— Я отрицательно покачала головой, — улыбнулась она. — И тогда он добавил: «Ну что, самое время начать. Я сделаю из тебя настоящую минетчицу. Ты ещё с благодарностью будешь вспоминать меня».
Она хмыкнула и, проказливо облизнув губки, добавила:
— И знаете, он оказался прав. Я действительно потом не раз вспоминала его слова… с благодарностью.
Перекинув ногу через ногу, Дориана наклонилась вперёд, будто доверяя зрителям секрет:
— Когда я раньше смотрела эротические фильмы, сцены с минетами я перематывала. Мне казалось это грязным, унизительным. И вот я, совсем неопытная, должна была взять в рот настоящий член… первый в жизни. Я готова была сгореть от стыда. Но при этом внутри всё дрожало от любопытства и… возбуждения.
Она вздохнула, словно снова вспоминая тот момент:
— Андрей спустил брюки и обнажил член. Я тогда подумала: «Боже, какой он огромный». Для моего неопытного рта он казался просто невозможным.
Ведущий осторожно спросил:
— И всё же вы решились?
— О, не без помощи, — улыбнулась Дориана. — Он дал мне ещё одну пощёчину и сказал: «Ну что ты стала? Давай, отсасывай. Или тебе нравятся пощёчины?» Я обливалась слезами, и это уже было не частью игры, а от настоящей боли. И я опустилась на колени, взяла его член рукой и сначала только коснулась головки язычком. Это было так… странно. Слюна тут же смешалась со слезами и повисала на подбородке. Я захлёбывалась, но продолжала.
Она чуть прикусила губу и повела плечом:
— Я старалась делать всё как можно нежнее: брала головку в рот, облизала, потом пыталась опускаться глубже. Его член едва помещался, рот уставал, горло дрожало. Одной рукой я держала основание, второй — ласкала его яйца. Иногда вытаскивала и просто облизывала, глядя на него снизу вверх.
Дориана прикрыла глаза, будто снова ощущая то время:
— Он давал мне короткие указания: «глубже», «язык сильнее». И я старалась. Не только потому, что хотела угодить, но и потому что сама горела изнутри. Я знала, что могу получить от него новые пощёчины, если не послушаюсь. Но мне нравилось ощущать его власть, чувствовать, как я сама добровольно отдаюсь этой игре.
Она открыла глаза и уже совсем игриво добавила:
— Наверное, именно в тот момент я поняла, что подчинение может быть сладким, а слёзы — самой красивой маской для удовольствия.
Дориана провела рукой по колену, чуть наклонилась вперёд и, задержав взгляд на ведущем, начала с лёгкой улыбкой, словно смакуя каждое слово:
— Брат тогда расслабился, положил ладонь мне на голову, став моим учителем. Он уверенно направлял, задавал ритм, а я, глупенькая, совсем без опыта, старалась угодить. Помню, как его член казался горячей и упругой сосиской на языке, вкус был странный — резкий, солоноватый, с какой-то плотской горечью, от которой меня одновременно передёргивало и тянуло продолжать. Но я неумело скользнула зубами, и он мгновенно вспыхнул. «Ах ты, сука, — сказал он, — надо было тебе ещё год назад на рот начать давать, чтобы хоть чему-то научилась».
Она чуть вскинула брови, будто играя с публикой:
— Для меня, маленькой, это прозвучало как приговор. Я сжалась от ужаса, слёзы сами покатились по щекам. Но в глубине, внутри, было другое — жаркое, дерзкое удовольствие от того, что он злится, что управляет мной, что я — в его власти. Он грубо схватил меня, повалил на кровать и уселся прямо на грудь. Тяжесть его тела давила на рёбра, дыхание сбивалось, я умоляла его встать, но он лишь ухмыльнулся: «Ничего, мне тоже было больно в первый раз. Открой рот шире». И добавил, жёстко и хрипло: «Сейчас я буду тебя ебать в рот».
Она на секунду прикрыла глаза, словно смакуя воспоминание:
