— Я не знаю, — сказала я наконец. — Может, мы бы тоже не выжили, если бы всё пошло чуть дальше. Если бы Рома не слился сразу после слива. Если бы кто-то сказал: «А давайте продолжение снимем… только пожёстче».
— Но он не сказал. — Кристина посмотрела прямо мне в глаза. — И мы не попались кому-то хуже. Нам повезло. Не потому что мы умнее. А просто — потому что.
— Повезло, — повторила я, тихо. — Тебе не кажется, что это самое страшное — когда твоё выживание зависит от случайности?
— Кажется, — сказала Крис. — Но знаешь что? Мы выжили. И теперь можем говорить. Писать. Предупреждать. Молчание хуже.
Я кивнула. Потом накрыла её руку своей. Она не отдёрнула. Мы сидели так в тишине, уже не сестры-близняшки, не те девочки с нелепого клипа, а как две взрослые женщины, которые однажды сказали «да» — и научились жить с этим.
Она смотрела на меня. Я — на неё. Между нами всё ещё дрожал воздух от поцелуя, чуть пересохшие губы, смешанное дыхание. Гром затаился где-то в облаках, и на миг показалось, что вся Вселенная тоже затаила дыхание.
Она смотрела на меня. Я — на неё. Между нами всё ещё дрожал воздух от поцелуя, чуть пересохшие губы, смешанное дыхание. Гром затаился где-то в облаках, и на миг показалось, что вся Вселенная тоже затаила дыхание.
За окном глухо грянул гром — вдалеке, будто небо глубоко вздохнуло сквозь сжатые зубы. Я закрыла тетрадь, провела пальцами по ребристому краю обложки и на секунду задержалась на выбитых буквах Crazy Twins. В груди ещё пульсировала тяжесть. Эти строки будто прошли по нам ножом — не раня заново, а разрезая корку рубца, чтобы вдохнуть туда свет.
Я спрыгнула со стола, ступни коснулись ковра — холодно, приятно. Потянулась и прошла к кровати.
— В семнадцать… — сказала я, опускаясь рядом с Крис. — Было уже легче, чем в первый раз. Но всё ещё больно. Гораздо больнее, чем сейчас.
Она не ответила. Только прижалась ко мне щекой, как в детстве, когда молчание было единственным способом сказать "я поняла тебя". Я обняла её, положив подбородок на её макушку.
— Помнишь наши яблоки?
Она не сразу, но всё же кивнула, губы дрогнули в лёгкой улыбке. Я видела её даже в темноте.
Это было той осенью. Последняя нормальная осень. До фотосессии. До слива. До того, как нас разделили на "наивных дура" и "грязных шлюх", хотя мы были ни теми, ни другими.
Мы тогда только перешли в выпускной. Бабье лето. Яблоки с дачи приезжали мешками, и мама вываливала их в огромную стеклянную миску на кухонный стол. Мы таскали их по вечерам, просто проходя мимо. Но последнее яблоко на тарелке — всегда особенное. Не потому что вкуснее. А потому что оно было одно. И оно — для нас двоих.
Я всегда резала его ножом — ровно пополам. Одно Крис, другое мне. Без слов. Это был наш ритуал. Наш мелкий обряд на двоих.
А в тот день… она взяла его первой. Последнее яблоко. Чуть надкусанное временем, с тонкой кожицей и сладким, тёплым запахом. Искала меня по дому — а я, как всегда, сидела на качелях за воротами. Под деревом, листья которого уже начинали ржаветь по краям.
— Будешь? — спросила она, подойдя ко мне.
Я пожала плечами.
— За ножом идти лень.
Мы рассмеялись. Громко, искренне, с тем самым звоном, который бывает только у шестнадцатилетних девчонок, когда мир ещё кажется честным.
И начали есть по очереди, надкусывая яблоко с двух сторон. Да, «антигигиенично». Плевать. Мы смеялись, спорили, почему девушки при встрече целуются, а парни — нет. Почему тактильность — это что-то, чего надо стыдиться. И почему яблоко — почти поцелуй.
Когда фрукт закончился, осталась сердцевина. Косточки, чуть влажные пальцы. И тогда… мы начали целоваться. Сначала легко, на уголки губ. Потом чуть дольше, чуть мягче. Как бы в шутку. Как будто играем. На самом деле — уже давно не играли.
Я до сих пор помню, как пахла её кожа. Варенье, яблоко, ветер. Как свет пробивался сквозь ветви, ложась на её щеки. Как в какой-то момент мы увидели маму. Она вышла на улицу с чашкой, мелькнула в дверях. Мы отпрянули. Сердце в пятки. Но она прошла мимо, кивнув — будто ничего не заметила. Или — заметила, но поняла.
А мы заговорили о чём-то другом. О том, сколько листьев уже на земле. О школе. О мечтах. Не зная, что через полгода школа станет адом. Что слово "поцелуй" будет пульсировать стыдом. Что люди будут смотреть на нас, как на грязь, не спросив, как нам было. Что мы чувствовали. Кем были.
И вот сейчас, спустя пять лет, сидя на чердаке, в ночнушках, под мерцающим светом экрана, где всё ещё открыта вкладка с дневником, мы вспоминаем. То яблоко. Тот день.
Ветер забился в щель под крышей, где-то глухо щёлкнула балка.
Я посмотрела на неё. Она — на меня.
И мы поцеловались. Мягко. Почти невесомо. Без суеты, без нервов. Как тогда. Только не "в шутку". Не из детского любопытства. А потому что — это наш способ сказать:
"Я здесь. Я с тобой. Я всё помню. И я не отпущу."
Гром грохнул ближе. Дом чуть вздрогнул. Но внутри было — по-настоящему тихо. Тепло. Впервые за долгое время — по-настоящему спокойно.
Кристина не отстранилась. Наоборот — приблизилась. Наши лбы соприкоснулись, её пальцы скользнули к ноутбуку и, не глядя, не отрываясь от моих губ, она тихо захлопнула крышку. Щёлк — и экран погас. Осталась только темнота. Я чувствовала, как она валится на меня — мягко, как кошка, подминая под себя одеяло. И продолжает целовать меня, уже глубже, уже с нажимом. Я подалась ей навстречу, отвечая — и сама не зная, зачем.
Её язык скользнул по внутренней стороне губ, исследуя, нащупывая, вкрадчиво и настойчиво. Моя рука дрожала, обнимая её за талию, а вторая уже бессильно лежала на одеяле. Моя ночнушка задралась, и я почувствовала, как пальцы Кристины скользнули по моему бедру вверх — выше, горячее, смелее, пока не наткнулись на набухший холмик груди под тонкой тканью. Она сжала его через материю, нежно, но с силой, и я судорожно втянула воздух, задыхаясь в её губах.
— Ммм… Крис…
Что мы делаем?.. — билась мысль где-то в груди. — Это же неправильно. Это… всё вино, и наша чердачная свобода. Всё эта гроза. Этот чёртов выпускной…
Но почему так сладко…
Почему я не хочу, чтобы она останавливалась?..
Я чувствовала, как её тело ложится плотнее, мягкое, родное. Её колено между моих. Рука — всё выше. Уже на животе. Скользит, осторожно, словно спрашивает, можно ли дальше… И я, на секунду, словно молча позволила. Потому что дыхание её обжигало шею, а губы… губы — были самыми честными на свете.
И вот — её ладонь оказалась там. На моей самой запретной точке. Один палец скользнул вниз, исследуя влажность сквозь раздвинутые лепестки, а затем… проник.
И в этот момент я оторвалась от её губ, тяжело дыша, и прошептала, почти сорванным голосом:
— Стой… Крис… не надо. Пожалуйста.
Она замерла. Мгновенно. Как будто кто-то выключил ток. И отстранилась. Села, запыхавшаяся, растерянная, волосы сползли на глаза.
— Прости… — прошептала она, не поднимая взгляда. — Я не знаю, что на меня нашло… Честно.
Я поднялась следом, поправляя ночнушку, чувствуя, как горят уши.
— Всё нормально. Не бойся. Я всё равно люблю тебя. Просто… мы не такие.
Она подняла глаза. Блестящие. Немного испуганные. Немного потерянные.
— Не такие… — повторила она, медленно, будто пробуя эти слова на вкус. — И не будем. Тогда… давай спать. По-моему, мы уже достаточно наклюкались.
Я улыбнулась.
— Согласна. Давай.
Мы легли рядом, укрылись одним пледом. Она положила голову мне на грудь. Я провела рукой по её волосам. Мы поцеловали друг друга в щёки — мягко, успокаивающе. И остались так — две половинки одного странного сна, одного пути.
За окном снова грохнул гром. Но теперь это был уже не страх. А просто — дождь. Просто лето. Просто жизнь.
А мы… обнялись крепче — и уснули
____________________________________________________________________________________
Примечание:
В тексте использован реальный случай произошедшей с девушкой по имени Мария Бабко, которая попала в сеть педофила Сергея Кропоткина. Авторы полностью осуждают все подобные действия и настоятельно рекомендуют не пытаться повторить что-либо подобное. Это уголовно наказуемо и аморально!
