Прошла неделя, после того как Стас "провел ночь" с Эвелиной и Джесс. Муки стыда, которые он испытал из-за собственного нерешительного поведения немного улеглись, и Стас решился пригласить Эвелину на свидание, а потом и к себе домой. Стас жил с мамой, но он рассчитывал, что если прийти поздно, то она уже будет спать и не помешает им.
Время близилось к полуночи, и город за окном дремал под мягким покрывалом уличных фонарей. В комнате Стаса оранжевый свет пробивался сквозь тюль, рисуя на стенах причудливые узоры теней и света, которые медленно покачивались от лёгкого ночного ветерка. Где-то в глубине квартиры приглушённо бормотал телевизор — мать, судя по звукам, всё ещё смотрела какую-то позднюю передачу, и время от времени раздавались её негромкие комментарии.
Эвелина стояла у двери, опираясь спиной о её прохладную поверхность, и в этом полумраке она казалась почти нереальной — как видение, материализовавшееся из его самых сокровенных желаний. Светлые волосы, слегка растрепавшиеся от вечерней прогулки, обрамляли лицо мягким ореолом, а в зелёных глазах плясали отблески лунного света. Лёгкий румянец на щеках выдавал её волнение, и Стас заметил, как она нервно кусает нижнюю губу.
Когда замок щёлкнул, отрезав их от остального мира, между ними протянулась невидимая нить напряжения, почти осязаемая в густом воздухе.
— Тише, — выдохнул Стас, и это слово прозвучало скорее как заклинание, чем просьба. Его голос был хриплым от волнения, и он откашлялся, стараясь взять себя в руки. — Мама ещё не спит. Слышишь?
Из гостиной доносились звуки — шуршание страниц журнала, скрип кресла, когда мать меняла положение. Эвелина прислушалась, наклонив голову набок, и её волосы скользнули по плечу, открывая изящную линию шеи. Стас проследил взглядом этот поток золота и почувствовал, как у него перехватывает дыхание.
— Да, слышу, — кивнула она, делая шаг вперёд. Половицы под её ногами чуть скрипнули, и она тут же замерла, встретившись с ним взглядом. В её глазах мелькнула озорная искорка. — Похоже, нам придётся быть особенно осторожными.
Они прошли в комнату Стаса, двигаясь на цыпочках по старому паркету, стараясь осторожнее наступать на доски, которые могли выдать скрип. Каждый их шаг был продуманным, осторожным, и эта вынужденная медлительность только усиливала напряжение между ними. Стас ощущал её тепло рядом с собой — это невидимое облако её присутствия, смешанное с лёгким ароматом лаванды из её волос и едва уловимыми нотками цветочных духов на коже.
Горячее дыхание коснулось его шеи, когда она прижалась к нему, и весь мир сузился до этого момента — до стука сердца в ушах, до аромата её кожи, до желания, которое приходилось сдерживать. Её руки легли на его грудь поверх рубашки, и он почувствовал, как её пальцы слегка дрожат от волнения.
— Твоё сердце колотится как сумасшедшее, — прошептала она, улыбаясь.
— Это из-за тебя, — ответил он, накрывая её руки своими. Её ладони были тёплыми, чуть влажными от волнения.
Кровать встретила их осторожным скрипом, и Стас тут же напрягся, прислушиваясь. Звуки телевизора не прекратились, мать не окликнула — пока всё в порядке. Но эта необходимость постоянно контролировать себя, прислушиваться к каждому звуку, добавляла остроты каждому прикосновению, делала каждый момент драгоценным и украденным.
Матрас слегка провалился под их весом, и Эвелина осторожно устроилась рядом с ним, стараясь не создавать лишних звуков. Её бедро коснулось его ноги через ткань джинсов, и это простое касание отозвалось тёплой волной где-то в животе. Она повернулась к нему, опершись на локоть, и её волосы упали каскадом, создавая интимную завесу вокруг них. Её рука нащупала в темноте бугор на его станах и нежно погладила его.
— Ты волнуешься? — Её голос был едва слышен, но в нём звучала такая нежность, что у Стаса перехватило дыхание.
— Скорее меня волнуешь ты, — ответил он честно, а потом добавил, мельком взглянув в сторону двери: — А еще я волнуюсь из-за мамы. Не хочу, чтобы она услышала.
Эвелина улыбнулась понимающе, и в её улыбке была вся теплота мира. Её свободная рука поднялась к его лицу, пальцы нежно коснулись щеки, большой палец провёл по скуле. Её прикосновение было мягким, почти невесомым, но оставляло за собой след тепла.
— Тогда мы будем тихими, — прошептала она, наклоняясь ближе. — Но это не значит, что мы должны держать себя в руках полностью.
Её пальцы скользнули по его груди поверх рубашки, находя ритм сердца, которое билось всё быстрее под её касанием. Ткань рубашки была тонкой, и он чувствовал тепло её ладоней, как будто между ними не было никакой преграды. Она провела рукой по его плечу, спустилась к предплечью, её касания были лёгкими, исследующими.
Стас провёл губами по её щеке, оставляя едва заметный поцелуй, и почувствовал, как она откликается всем телом — лёгкой дрожью, которая пробежала по её коже, прерывистым выдохом, который коснулся его уха. Её кожа была мягкой и тёплой под его губами, с лёгким привкусом пудры и едва уловимой солоноватостью. Его рука опустилась на ее грудь, и почувствовала твердые соски, под тонкой тканью блузки.
— Ещё, — выдохнула она так тихо, что он скорее почувствовал движение её губ, чем услышал слова.
Он повиновался, крепко, но нежно сжал ее грудь в ладони. Поцеловал её в щёку, спускаясь к углу губ, поднимаясь к виску. Каждый поцелуй был осторожным, нежным, но за этой нежностью скрывалась едва сдерживаемая страсть. Её рука переместилась на его затылок, пальцы запутались в волосах, слегка массируя кожу головы, отчего по спине побежали мурашки. В то время как он опустил свою руку между ее бедер, и начал массировать, через грубую ткань джинсов.
Они двигались осторожно, словно танцевали безмолвный танец на минном поле. Каждый жест был украден у тишины дома, каждое касание — драгоценно именно потому, что могло быть прервано в любой момент. Эта опасность быть обнаруженными добавляла остроты их близости, заставляла ценить каждую секунду.
Её ногти чертили невидимые узоры на его шее поверх воротника, оставляя за собой дорожки мурашек, которые расходились волнами по всему телу. Прикосновения то были лёгкими, как перья, то сильными и уверенными, но все равно нежными. И каждое из них отзывалось болезненно-сладким эхом где-то в груди и внизу живота. Он обнял её за талию, притягивая ближе, чувствуя её тепло через невесомую ткань, ощущая изгибы её тела, но не смея пойти дальше.
— Хочется снять с тебя блузу, — прошептал он ей на ухо, и почувствовал, как она вздрогнула.
— Хочется, — согласилась она, — но нельзя. Пока нельзя.
В этих словах была вся сладкая мука их положения — желание и невозможность его исполнить, близость и вынужденная дистанция.
Глубокий поцелуй, когда он наконец случился, был осторожным и в то же время отчаянным — как будто они пытались сказать друг другу всё, что не могли выразить в полной мере. Их губы встретились мягко, нежно, но в этой нежности было столько накопившегося желания, что воздух между ними, казалось, искрил. Её губы были тёплыми, чуть влажными от блеска.
Вкус мяты смешался с фруктовым блеском для губ — сладковатым, дразнящим. Она чуть приоткрыла губы, приглашая его углубить поцелуй, и он принял приглашение, но осторожно, боясь, что любой более громкий звук может привлечь внимание. Её язык мягко коснулся его, и эта робкая ласка отозвалась волной жара по всему телу. Затем их языки начали беззвучную, страстную борьбу, будто-бы два стража у ворот, каждый из которых не хотел пропускать другого, а затем оба, будто бы сговорившись, разминулись, и начали тщательно исследовать владения друг-друга.
Когда они разорвали поцелуй, оба тяжело дышали, стараясь делать это беззвучно. Её глаза блестели в полумраке, зрачки расширились от возбуждения.
— Расстегни, — прошептала она, кивая на верхнюю пуговицу его рубашки. Её голос дрожал от сдерживаемого желания.
Стас повиновался дрожащими пальцами, чувствуя, как она следит за каждым его движением. Пуговица поддалась не сразу — руки тряслись от волнения, но наконец он справился. Одна пуговица — это всё, что он осмелился. Больше было бы слишком рискованно, слишком много.
Холод коснулся небольшого участка кожи у основания горла, контрастируя с жаром, который пылал внутри. Но тут же этот холод растворился в тепле её ладони, которая легла на открытый участок, ощущая его пульс, который бился всё быстрее под её касанием.
— Твоя кожа такая горячая, — прошептала она, проводя большим пальцем по его ключице. Ее рука нежно сжала его горло, еще чуть сильнее и ему было бы трудно дышать. Но она хорошо чувствовала эту грань, а он полностью доверился ей.
Это простое движение отозвалось дрожью по всему телу. Он крепко обнял ее, положив обе ладони на ее ягодицы, переплетая пальцы, и они так и замерли, оба полностью одетые, но чувствуя друг друга с болезненной остротой.
Где-то в доме хлопнула дверь — наверное, мать пошла на кухню за чаем или водой. Звук был неожиданным и громким в ночной тишине, и они застыли, даже дыхание затаили, превратившись в статуи. Сердце Стаса колотилось так громко, что ему казалось, его слышно по всей квартире. Эвелина прижалась к нему ещё ближе, её дыхание стало частым и поверхностным от испуга.
Они слушали, как шаги удаляются по коридору, как открывается дверца холодильника, звенит посуда. Каждый звук заставлял их напрягаться ещё сильнее. Наконец шаги вернулись обратно, дверь снова хлопнула, и звуки телевизора возобновились.
— Всё в порядке, — выдохнул Стас, но голос его дрожал. — Мы не можем, — прошептал он с болезненной улыбкой, глядя на неё. — Не здесь, не сейчас.
