Она посмотрела на него, и в ее глазах больше не было страха. Была холодная решимость.
— Ты готов к такой игре?
Он смотрел на медальон на ее ладони, потом на нее. Он понял, что она предлагает ему не забвение. Она предлагает ему соучастие. Единственный способ выжить.
— Да, — выдохнул он и взял свою половину сердца.
Он не спрятал его сразу. Он посмотрел на Ирину, и она поняла его без слов. Одновременно, как по команде, они поднесли холодный металл медальонов к губам, словно прикладываясь к иконе или давая присягу. Это был их первый, безмолвный, общий ритуал.
— Тогда клянись, — сказала она и протянула ему мизинец.
Их пальцы сцепились. Их старый, наивный ритуал запечатывал новое, взрослое, чудовищное соглашение.
***
Через десять минут они сидели на кухне и пили черный, горький кофе. Спокойно, почти буднично.
Ужас никуда не делся, но теперь он был не хаосом, а управляемой переменной. Они смотрели в окно, во двор. На подоконнике стояла маленькая, треснувшая чашка с засохшей землей. Когда-то давно мама пыталась вырастить в ней фиалку. Цветок так и не прижился.
— Они похожи на пакеты данных в потерянной сети, — тихо сказал Лёша, глядя на осенние листья, которые ветер гонял по двору.
Ирина проследила за его взглядом.
— Нет, — так же тихо ответила она. Ее голос был лишен всяких эмоций. — Они похожи на эмбрионы с генетическим дефектом. На те, что не прижились. Их просто утилизируют.
Лёша замер с чашкой в руке. Он посмотрел на нее. Она не смотрела на него. Она смотрела на листья, но видела что-то другое. В ее голосе не было ни страха, ни жалости. Только холодная, безжалостная констатация факта. Это был голос не его сестры. Это был голос врача, который сообщает о неудачном исходе процедуры. Голос человека, который уже принял решение.
Он понял. Он понял все.
Он понял, что она говорит не только о листьях. Она говорила о том, что может сейчас расти внутри их общей катастрофы. И о том, что она с этим сделает. Без колебаний. Без сантиментов. Просто "утилизирует", как бракованный материал.
Она брала на себя ответственность. Брала на себя этот новый, еще более страшный грех, защищая их обоих от последствий. Он тонул в хаосе вины и страха, а она... она уже нашла выход. Жестокий, неправильный, но выход.
Он смотрел на ее профиль, на жесткую линию ее подбородка, и чувствовал, как внутри него борются два чувства. Отвращение — от ее холодности, от того, во что они превратились. И одновременно — странное, противоестественное облегчение. Она была сильной. Пугающе сильной.
И эта сила, эта ее готовность быть безжалостной ради их общего выживания, была одновременно и отталкивающей, и почему-то... притягательной.
Он молча отпил кофе.
Договоренность была достигнута. Игра в нормальность началась.
И иного варианта не предвиделось.
