Я проснулась так, будто всплыла из тёплой карамели — медленно, с залипающими веками, с тяжестью и теплом в животе. Свет за окном был мягкий, будто растворённый в тумане, лениво полз по занавескам и краешкам мебели. Всё вокруг пахло ночью: телом, потом, близостью. Пахло нами.
Рядом — Мартин. Его рука охватывала мою талию, как кольцо, а бедро было прижато к моей ягодице, будто даже во сне не хотел отпускать. Он дышал глубоко, ровно, и это звучало так спокойно, что мне захотелось лечь обратно и зарыться носом в его шею. Но я выбралась — медленно, не нарушая его покой, стараясь не шелохнуть простыню слишком громко. Почти как вора, меня вела мысль: дай ему ещё немного сна. Он это заслужил.
Я поднялась с кровати и потянулась — всем телом, до самого неба. Позвоночник приятно хрустнул, грудь приподнялась, соски почти болезненно отозвались на прикосновение воздуха. Тело пело, ныло, но в этом был не дискомфорт — скорее, послевкусие. Как будто мышцы запомнили всё, что было ночью.
И тут — резкое, но негромкое ощущение: натянутость между ног. Стянутость кожи, будто натёртость. Я опустила взгляд. На внутренней стороне бедра — капельки крови, вперемешку с белесой, застывшей спермой. Чуть выше — моё лоно: припухшее, раскрасневшееся, будто вопрошающие "Уже все закончилось?".
Я хихикнула. Настоящий тихий смешок, как у школьницы, что сбежала на свидание, но вернулась с серьёзным взрослым секретом.
Вот и всё. Я — другая.
Почесала затылок, чувствуя, как длинные волосы свалились мне на лицо — спутанные, лохматые, с ароматом сна. Платина в беспорядке. Я зевнула, прикрывая рот рукой, и направилась в ванну, по пути размышляя, как странно приятно ощущать липкость между бёдер, ощущать последствия ночи на коже, внутри себя.
Открыла дверь плечом, зашла — и тут только поняла: я же голая. Абсолютно. Ни трусиков, ни даже футболки. Стою в ванной чужой квартиры, в которой даже зеркало крошечное. И мне смешно — искренне, глупо, радостно.
— Ну да, — пробормотала я себе под нос, не сдержав улыбку. — Доброе утро, Анни.
Снова прыснула хохотом и вышла, на ходу почесав бедро, где засохло немного крови, пытаясь сообразить как она там оказалась. Пошла босиком через комнату, за полотенцем, зная точно, где оно: в моей сумке, между бельём и бутылочкой духов. Расправила — сиреневое, пушистое, как я люблю.
Вот она, я: иду за полотенцем, вся в сперме, крови и солнце. И ни капли стыда. Потому что это — моё утро. Моё тело. Моё "да".
На мгновение в голове всплыла мысль, будто всплеск по воде:
"Курай с Нэссом, конечно, нас развратили. Совратили. Без стыда, без тормозов."
Я усмехнулась и мысленно пожала плечами:
"Но я на них не в обиде. Совсем наоборот."
Душевая оказалась ещё меньше, чем я помнила с вечера. Узкая квадратная ванна — в ней можно было только стоять, или, может быть, купать упрямого ребёнка, если тот не слишком активен. Над ней — короткая пластиковая шторка, по краям — шершавые белые стены, выложенные плиткой ещё в прошлом веке. Сбоку — раковина, под ней впихнутая стиралка, и где-то между всем этим — я, пытающаяся не задеть локтем всё сразу.
Я встала в ванну, задёрнула шторку и включила тёплую воду. Струя с шумом сорвалась с лейки, сначала чуть прохладная, потом ласково согревающая. Я запрокинула голову и подставила волосы под напор — тяжёлые пряди сразу облепили спину, щёки, плечи. Пахло чем-то медово-сладким: Курай говорила, что запах тела после секса особенно важен — не для кого-то, а для себя.
Я намылила голову, потом плечи, грудь — мягко, бережно. Каждое прикосновение отзывалось не просто кожей, а где-то глубже. Я чувствовала, как чуть ныло внутри бёдер — остаточное, приятное послевкусие растяжения. Между ног было липковато, и когда я подвела туда струю, то сделала это так, как учила Курай — аккуратно, не давить, а как бы приглашать воду внутрь, промывая мягко, нежно. Остатки ночи — кровь, сперма — стекали вниз, тонкими розоватыми струйками по бедру. Всё, что было во мне — уходило водой, но не памятью. Память осталась, теплом.
Я вытерлась насухо, завернувшись в полотенце, и выбралась из душевой, придерживая свёрнутые на голове волосы. Прошла в комнату — и, проходя мимо зеркала на старом шкафу, вдруг остановилась.
Отражение смотрело на меня — новая я, чуть раскрасневшаяся, с капельками влаги на ключицах и прядями, липнущими к щеке. Я медленно сняла полотенце и позволила ему соскользнуть к ногам. Осталась обнажённой, босой, почти детской — и при этом впервые почувствовала: да, я красивая.
Я прикусила ноготок большого пальца — привычка дурацкая, с детства, но в этом моменте она выглядела даже… мило. Почти невинно. Как и я сама.
Моё тело было худеньким, почти подростковым. Узкие плечи, маленькая грудь — не "женственная" в привычном понимании, но аккуратная, будто только начавшая раскрываться. Бёдра — узкие, но с лёгким округлением. Пупок, тонкая шея, маленький носик и чуть припухшие щёки с румянцем после душа. И на этом почти кукольном личике — большие зелёные глаза, прозрачные, будто всегда немного удивлённые и растерянные.
А главное — волосы. Мои платиновые, до талии, мокрые, тяжёлые, как шёлк. Я, развязала узел, позволяя им упасть, собрала их на грудь, провела пальцами и уложила по ключицам, прикрывая соски. Улыбнулась. Вот она я. Женщина. Не потому что тело изменилось — а потому что я больше не прячусь в нём.
Взяла телефон со столика, навела на зеркало, щёлкнула. Не позирую — просто стою, смотрю на себя, как на новое существо. И да, в этом есть вызов. И да — я знаю, кому хочу показать это первой.
Открыла чат с Курай. Без слов. Просто фото. И сердечко.
А потом подумав добавила текст.
Моей дорогой развратительнице от новой женщины. Совратили вы нас, как по учебнику. Но я не держу зла.
Улыбнулась и дописала:
Я бы даже сказала — спасибо.
Отойдя от зеркала, я обмоталась полотенцем чуть потуже, и босиком направилась на кухню. Тело приятно ломило, волосы всё ещё капали на плечи, но внутри было удивительное спокойствие, как после долгого плавания: вроде устала, но каждая клеточка довольна.
Кухня встретила меня прохладой и чуть затхлым запахом закрытых окон. Я приоткрыла одно — ветер шевельнул занавеску, и в комнату вполз свет, сероватый, ленивый, с кусочками улицы: где-то тявкал пёс, кто-то хлопнул дверью.
Так. Завтрак.
Открыла холодильник. Яйца. Молоко. Немного масла. Пара помидоров, которые вчера выбрала почти наугад — просто понравились на вид. Яичница — простой выбор, как раз то, что под силу девочке, которую вчера сделали женщиной.
Я поставила сковородку на плиту, нащупала ручку конфорки и, особо не задумываясь, повернула её. Щёлк.
Ничего.
Щёлкнула ещё раз.
А вот теперь — запах. Газ. Пропан. Ощутимо. Я сразу отдёрнула руку и, прикусив губу, быстро вернула ручку в нулевое положение.
— Ага. Нет. Нет-нет-нет, — пробормотала я, открывая пошире окно и чуть отступая назад.
Сердце колотилось — не от страха, а от неожиданности. Я уставилась на плиту, как будто она была старым враждебным артефактом, а не кухонной техникой. Это тебе не электроплитка, детка.
Села на табурет, вытерла пальцы о полотенце и открыла телефон. «Как включить газовую плиту вручную» — первое, что вбила в поиске. Прочитала.
Ага. Сначала спичка. Потом ручка. Всё логично, если тебе не пятнадцать и ты не росла с микроволновками и стеклокерамикой.
Нашла в шкафчике коробок. Спички были огромные — не те, мелкие, что я когда-то случайно разломила в пальцах, а такие, которые будто специально для костра. Одна щёлкнула с первого раза, зажглась уверенно, с характерным резким запахом серы. Я поднесла её к конфорке, присела чуть ближе — и только потом повернула ручку.
Вспышка — шустрая, почти озорная. Огонёк загорелся с хищным «фшшш», и я невольно хихикнула.
— Ну привет.
Пламя колыхалось, ровное, голубоватое. Я с улыбкой наклонилась к сковородке и поставила её сверху, гордая собой до глупости. В голове тут же всплыли слова Нэсса, сказанные еще в первый день знакомства, когда мы гуляли по Нарве и обсуждали, как они с Курай жили в старых домах без «всех ваших цифровых чудес». Он тогда сказал с лёгкой усмешкой:
"Цифровые вы, дети."
На русском. И не обидно. Даже тепло как-то было в его голосе, будто он не нас осуждал, а просто смотрел на нас с другой стороны времени.
Я засмеялась вслух:
— Мы и правда цифровые. И такие плиты — это, блин, как динозавры для нас.
Масло зашипело на сковородке. Я аккуратно разбила яйцо, чувствуя себя героиней, выжившей в ретро-квесте.
— Так. Теперь осталось понять, как на ней делать яичницу. Главное — не поджарить собственную гордость.
Я прищурилась, глядя на белок, который начинал схватываться, и почувствовала: этот день будет не менее важным, чем ночь. Тоже — первый. Только теперь мой. С запахом масла, обугленной спички и разбуженного голода.
Стоя перед плитой и наблюдая, как белок медленно становится матовым, а желток аккуратно выпирает, как солнечный глаз. Всё шло прекрасно… пока сковородка вдруг не издала знакомое сердитое «ш-ш-шшш» и по кухне не поплыл запах — тот самый, когда еда превращается в угольки.
— Чёрт, — выдохнула я, быстро скрутив ручку обратно до «0». Огонь в последний раз обижено вспыхнул и потух.
