Подняла сковородку, подула на дно, как будто это хоть что-то могло изменить. Грустно посмотрела на яйцо с поджаристым ободком. Оно ещё не катастрофа, но уже определённо не "идеальный завтрак после первой ночи любви".
Я снова полезла в телефон. "Как уменьшить огонь на газовой плите". Оказалось, что ручку можно повернуть не только "вкл/выкл", но и чуть дальше, контролируя пламя.
— Ага, — пробормотала я. — Цифровая ты наша.
Вновь зажгла спичку, уже с куда большей сноровкой, и аккуратно выкрутила ручку, остановив пламя на маленьком, послушном язычке. Он, кажется, даже подмигнул мне.
Я поставила обратно сковородку и заодно поставила на соседнюю конфорку металлический чайник — хлипкий, с облезлой ручкой, но с очаровательной пузатой формой. Пока яйца дожаривались, я принялась резать хлеб и помидоры для бутербродов.
Тут и началась борьба с полотенцем.
Оно всё время пыталось соскользнуть — то с плеча, то с груди, то ослаблялось на бёдрах. Я одной рукой поднимала его, другой держала нож, ловко балансируя между приличием и практикой. В какой-то момент мне стало даже смешно: я, вчерашняя девочка, сегодня стою у плиты, голая под почти прозрачной тканью, готовлю яичницу и бутерброды, будто это самое нормальное утро в мире.
Повернувшись к плите, я коснулась чайника — он был… холодный. Даже не тёплый.
— Эээ… — удивилась я вслух.
И тут же, по наитию, шлёпнула себя по лбу ладонью:
— Дура. Газ же надо было и там включить!
В это же мгновение полотенце, видимо обидевшись на мою забывчивость, в последний раз решительно скатилось с меня и упало на пол, с лёгким, почти театральным шелестом.
Я посмотрела вниз, потом в окно — улица была далеко, на третьем этаже, занавеска слегка колыхалась. И тут же — почти вслух, почти с усмешкой:
— Точно дура. Кого и чего я стесняюсь?
Я подняла полотенце, аккуратно сложила его пополам, ещё раз — получилось ровно, как учили, — и положила его на табурет. Глубоко вдохнула.
Свежий воздух обтёк тело, влажные волосы щекотали спину, грудь чуть вздрогнула от прохлады. Я стояла босиком, голая, с ножом и хлебом, с яичницей на медленном огне и чайником, который теперь точно закипит.
И мне было хорошо. Спокойно. Свободно. И никакого стыда. Это моё тело, моя кухня, мой завтрак. И мой Мартин, которому я всё это сейчас принесу — с улыбкой и без единой тряпочки.
Когда я наконец выложила яичницу на тарелки — не идеальную, но вполне симпатичную, с румяными краешками, подогретыми помидорами и чуть растаявшим сыром — я почувствовала себя почти победителем Олимпиады. Или хотя бы достойным участником. Положила рядом с тарелками бутерброды, схватила вилки и аккуратно отнесла всё в комнату, на журнальный столик у кровати. Тепло от еды приятно щекотало пальцы, в животе уютно бурчало, но больше всего мне хотелось не есть первой, а разбудить его.
Но сначала — чайник.
Я вернулась на кухню, выключила газ и осторожно взяла горячий пузатый чайник, придерживая за деревянную ручку полотенцем. Сложила на поднос ещё и две кружки, нашла в шкафчике какие-то чайные пакетики — кажется, липа и мята, довольно старые, но пахли приятно. Снова в комнату. На ходу чувствуя, как волосы, ещё не до конца высохшие, липнут к пояснице, а грудь едва касается прохладного воздуха. Быть голой — всё ещё странно, но уже совершенно не страшно.
Я расставила всё аккуратно на столе. В центре — яичница, слева — бутерброды, справа — чайник и кружки. И только наклоняясь, чтобы пододвинуть поднос чуть ближе, заметила нечто забавное.
На самом столе, почти под салфеткой, лежали… наши трусы. Мои сиреневые, с мягким кружевом, и его — тёмно-синие, со сбившейся резинкой. Я на миг застыла, потом прыснула в кулак:
— Эээ… Интересно, как они тут оказались?
Улыбнувшись, я смахнула их со стола, как два лишних платка, и положила в угол кровати. Всё. Порядок. Почти. Осталось самое главное.
Я повернулась к нему.
Мартин всё ещё спал. Его тело было частично укрыто одеялом — плечо, грудь, бедро. Под одеялом угадывались линии ног, ягодицы. Но вот промежность — совсем не прикрыта. Половина его паха, светлая кожа живота и тот самый маленький отросток, аккуратно лежащий на боку, чуть прикрытый собственным мягким пушком. Он выглядел мирно, спокойно, без напряжения, почти трогательно. Я замерла, рассматривая его — не с похотью, нет. С тихим, почти детским удивлением и восторгом. Это — мой мужчина. Мой мальчик. Мой первый.
Я скользнула коленями на кровать, аккуратно, не издав ни звука, оказалась напротив него. Он тихо шевельнулся, но не проснулся. Его лицо было спокойным, тёплым. Идеальное утро, чтобы поцеловать его не в щёку, а туда, где начинается его желание.
Я опустилась ниже, сначала целуя бедро — мягко, чуть влажно, следя, как кожа там реагирует на каждый вдох. Потом ещё один поцелуй — ближе к паху. Запах его тела был уже другим, после сна — чуть терпкий, но всё тот же родной, от которого внутри тепло. Он пошевелился, тихо вздохнул, но глаза не открыл.
Я провела губами по внутренней стороне бедра, чуть выше. Почувствовала, как кожа там дрогнула, как лёгкое напряжение пробежало по мышцам. Я улыбнулась, не спеша, с удовольствием — вот теперь он начнёт просыпаться.
И я была готова быть для него первым, что он почувствует этим утром.
Я опустилась ещё ниже, коленями вперёд, подбородком почти касаясь простыни. Его пах теперь был прямо передо мной — без прикрытия, мягкий, тёплый, уязвимый. Я вглядывалась в него с нежностью, почти с благоговением: вот это — то самое место, где он был во мне. Где мы сливались ночью. Откуда всё началось.
Плоть ещё спала. Лежала спокойно, чуть изогнутая, скрытая в пушке волос. Я поцеловала его выше, по линии живота, затем чуть ниже, в лобок, туда, где кожа становилась тонкой и почти прозрачной. Ещё один поцелуй — чуть влажный. Язык слегка коснулся кожи, как крылышко.
И тогда я увидела, как он начинает пробуждаться — медленно, как тень поднимается по стене. Его член чуть подёрнулся, едва заметно. Я провела по внутренней стороне бедра пальцами, чтобы не торопить, не пугать, просто быть рядом. Потом легонько обвела головку губами — почти не касаясь, как бы обозначая контур.
Он тихо застонал. Негромко. Всё ещё не просыпаясь полностью, но уже не во сне. Его рука дёрнулась под простынёй, а грудь вздохнула чуть глубже.
Я прижалась губами крепче. Горячая кожа отозвалась мягким пульсом. Я открыла рот и взяла его внутрь — не весь, только головку, медленно, с нежным вдохом, будто пробуя вкус чего-то очень редкого и дорогого. Во рту было солоновато, влажно, знакомо. Я провела языком по нижней стороне, ощущая, как пульсация становится увереннее.
Он напрягся. Снова стон — громче.
— Анни?.. — прохрипел он сонным голосом.
Я не ответила. Только посмотрела на него снизу вверх, и, не отводя взгляда, медленно взяла его глубже — насколько смогла. Губы растянулись, щёки втянулись, дыхание замирало на каждом сантиметре. Язык прижимался снизу, лаская, подстраиваясь.
Мартин судорожно сжал простыню, его тело напряглось подо мной. Он смотрел вниз, в моё лицо, в мои глаза, и я видела в нём растерянность, восторг и почти страх от силы чувств, охвативших его.
Я стала двигаться — медленно, ритмично. Каждый раз чуть глубже, чуть увереннее. Его стоны стали частыми, губы приоткрыты, грудь ходила вверх-вниз. Он шептал что-то — то моё имя, то бессвязные звуки, то просто выдыхал резко.
Я ускорила темп, рукой охватила основание и двигалась синхронно — рот и пальцы, тепло и влажность, давление и ласка. Язык скользил, прижимался, то кругами, то прямыми касаниями.
И тогда он сорвался:
— Я… я не смогу… Ещё чуть-чуть и…
Я посмотрела вверх, не отрываясь. И не остановилась. Только усилила давление, чуть глубже. И в этот момент он выгнулся, зажал бёдра, и я почувствовала, как волна разрядки прошла через всё его тело.
Яркий, солоноватый вкус заполнил рот. Я сглотнула — не рефлекторно, а намеренно, желая принять его полностью, не оставляя ни капли, потому что он — мой. Потому что я хочу. В тот момент он дернулся в моём горле, и я почувствовала, как горячие струи спермы ударили в самый корень языка. Да, я не отстранилась. Я жадно приняла каждую из них, с удовольствием, с внутренним трепетом, ощущая, как его пульсация сходит на нет в моём рту. Как его конвульсии затихают — прямо внутри меня.
Когда всё стихло, я медленно поднялась, не спеша, облизала губы, чуть прикусывая нижнюю — солоноватый след всё ещё щекотал небо. Его глаза были распахнуты, влажные, с трудом фокусирующиеся. Он всё ещё дышал тяжело.
— Доброе утро, — шепнула я, ложась рядом.
— Анни… ты… это было…
Он не смог закончить. Только обнял меня, спрятав лицо у моего плеча. Я гладила его по волосам, довольная собой так, как не была никогда.
Вот теперь — утро. Вот такое пробуждение своего мужчины от любящей его женщины. И никто не сможет это у меня отнять.
Я лежала на спине, простыня сбилась в пояснице, ноги раскинуты, пятки на краю кровати. Тело чуть ломило, но в этой ломоте была нежность — приятное напоминание о ночи, о том, как он впервые был во мне. Руки закинуты за голову, волосы растрёпаны. Я смотрела на него снизу вверх, приглашая и отдаваясь, смотрела, как он, чуть наклонившись, скользил взглядом по моему телу, сосредоточенный, почти важный. Такое лицо у него было, когда он читал инструкции к рюкзаку. Или пытался понять, как включить Bluetooth на старом телефоне.
