Я отвернула лицо, чтобы не встречаться с его взглядом. В голове — только одно: пусть кончит скорее. Но внутри — тихое, постыдное признание самой себе: этот член не рвал меня, не заставлял терпеть ту же боль, и оттого я могла дышать чуть свободнее.
Он вошёл глубже, почти нежно, задержался на мгновение, а потом снова вернулся к размеренному ритму. Его ладони держали меня за талию без той же ярости, что у первого, и от этого ощущения были другими — неприятными, но уже не таким обжигающим насилием.
Несколько быстрых, решительных толчков — и он, всхлипнув, кончил, прижимаясь ко мне. Тёплые капли скатились по внутренней стороне бёдер, смешиваясь с тем, что оставил первый.
Я выдохнула, не от облегчения, а от понимания: осталось ещё одно. И после этого я смогу уйти.
Толстый, массивный, с тяжёлым дыханием и жадным взглядом. Он не спешил — в этом было что-то пугающее, животное, когда он приближался медленно, как хищник, уверенный, что жертва уже в клетке и выхода у неё нет.
Анни стояла, всё ещё облокотившись на стол, и сердце билось так, что вибрация шла по горлу. Она не могла отвести взгляд от его лица — там не было ничего человеческого, только сытая похоть и жажда власти.
— Ну что, моя очередь, — хрипло выдохнул он и резко схватил её за волосы.
Она вскрикнула внутри себя, когда прядь намоталась на его кулак, и рывок отозвался в коже головы жгучей болью. Голова запрокинулась, и она оказалась полностью открытой, беззащитной. Вторая его рука тут же впилась в её грудь, мяла её сквозь ткань платья так грубо, что дыхание сбилось. Ткань больно впивалась в соски, и Анни хотелось закричать, ударить, сбросить с себя это мерзкое, липкое давление.
«Только не кричи… не дай ему услышать. Пусть думает, что ты камень. Пусть знает, что он не получит твоих стона и мольбы.»
Он грубо раздвинул её бёдра, и горячий, массивный член упёрся в её вход. Одного прикосновения хватило, чтобы тело напряглось, сжалось от ужасающего предчувствия. Она знала — он самый огромный, и то, что было больно с первыми двумя, теперь будет пыткой.
Толчок был резким, хищным. Её нежное влагалище, которое знало до этого дня только Мартина и ещё двух его мерзких предшественников сегодня, раскрылось в мучительной растяжке. Каждое продвижение вперёд было как раскалённый нож, рвущий её изнутри. Боль шла по телу волнами, от низа живота к пояснице, вверх к груди, и возвращалась обратно, обжигая до дрожи.
— Вот так, — выдохнул он, сжимая её грудь ещё сильнее, так что она едва могла вдохнуть. — Ту-га-я… просто охуеть.
Его слова били по мозгу не меньше, чем сам акт. Ей хотелось закричать — так громко, чтобы заглушить боль, но губы были плотно сжаты. Она глотала крик, зажимала его внутри себя, и только слёзы выдавали её. Горячие дорожки катились по щекам, но губы оставались немыми.
«Ещё чуть-чуть. Терпи. Это последний. Это конец. Выдержи, вырви себя из этого. Ради себя. Ради Мартина. Ради свободы.»
Он двигался всё глубже, всё жёстче. Толчки сотрясали её тело, живот его с хлопками бился о её ягодицы, и каждый удар отзывался тупым, гулким эхом внутри. Он рвал её, словно хотел доказать, что он хозяин её тела. Но внутри неё, в самой глубине, жило упрямое пламя: он может сломать плоть, но не сломает голос.
Она молчала. Даже когда боль становилась невыносимой. Даже когда ей казалось, что мышцы там внизу рвутся, что влагалище слишком узкое, слишком маленькое для этого чудовищного вторжения. Даже когда сердце стучало так, будто выскочит. Она молчала.
«Ты не получишь моего крика. Никогда.»
Когда он, тяжело дыша, сдавил её волосы ещё сильнее и кончил внутри, горячая липкая сперма растеклась по её внутренностям, обжигая, как яд. Он держал её до последнего, пока последние судорожные толчки не стихли. И только тогда отстранился, отпуская волосы и грудь.
Анни пошатнулась, но удержалась. Её ноги дрожали, колени подгибались, но она не позволила себе упасть. Слёзы текли непрерывно, смешиваясь с потом и унижением, но внутри звучал только один голос:
«Всё. Это конец. Ты выжила. Ты свободна.»
Я молча взяла бланк. Бумага хрустнула в моих пальцах, но я держала её аккуратно, словно это был не грязный документ о сделке, а мой билет к свободе. Поправила платье, прикрывая бёдра, но трусики надевать не стала. С высоко поднятой головой, не оборачиваясь и не позволяя себе даже моргнуть, я вышла из кабинета.
Мои шаги гулко отдавались в коридоре, каждый шаг звучал, как удар по прошлому, которое я оставляла за спиной. Только когда дверь в женский туалет закрылась за мной, я позволила себе ослабнуть.
Я заперлась в узкой кабинке и опустилась на крышку унитаза. И тогда слёзы рванулись наружу, неконтролируемые, горькие, жгучие. Я рыдала так, что плечи тряслись, а дыхание сбивалось. Я не знала сама — от чего сильнее: от боли внизу живота, от жжения между ног, от тяжести в пояснице, или от того, что свобода досталась мне таким мерзким, унизительным путём. Всё смешалось. И тело, и душа.
Слёзы капали на платье, оставляя тёмные пятна, и я вытирала их ладонями, только размазывая влагу по щекам. Я чувствовала, как вместе с тёплой струёй мочи из меня выходит и сперма троих мужчин, и это осознание рвало меня изнутри. Я тихо шептала сквозь рыдания: «Зачем так… почему так…» — но слов не было слышно, только всхлипы.
Не знаю, сколько я просидела так, сгорбившись и сжимая кулаки. Но постепенно слёзы иссякли. Вместо них в голове начала выстраиваться холодная, чёткая цепочка мыслей:Помыться. Привести себя в порядок. Купить противозачаточные. Принять их сразу. Придумать, что сказать Мартину. Не рассказывать… не сейчас. Может быть, когда-нибудь. Но не сейчас.
Я встала и пошла к душевым. Забавно — хозяин корпорации, жадный до последней копейки, всё-таки установил тут горячую воду. Закрывшись в одной из кабин, я присела на корточки, как учила меня Курай, и направила струю прямо в себя, вымывая из своего лона всё, что оставили эти твари. Вода стекала по бёдрам, смешиваясь с остатками спермы, и вместе с ней уходило чувство липкой грязи внутри. С каждым мгновением становилось чуть легче — не телу, а голове.
Полотенца у меня не было, а салфетки не могли собрать всю влагу. Я просто натянула трусики на мокрую кожу, одела платье и умыла лицо.
У зеркала я остановилась. В отражении на меня смотрели мои большие зелёные глаза. Там ещё был испуг прежней Анни — той, которая дрожала от любого взгляда, — но и что-то новое. Сила. Тихое одобрение, будто я сама себе говорила: «Ты выстояла. Ты жива. И ты свободна.»
Я криво улыбнулась отражению, глубоко вдохнула, выпрямилась и вышла из душевой. Потом — из здания. Я знала, что больше никогда сюда не вернусь.
