Фэд, с закатанными рукавами, мыл посуду, Нэти протирала плиту, а я вытирала посуду, напевая что-то про "святые губы, грешные ночи". Курай протирала ручки шкафов и мурлыкала что-то своё, периодически косясь на нас с Фэдом и ухмыляясь. То ли вспоминала, то ли мечтала о втором раунде.
Но через час кухня блестела. Запах мыла, кофе и цитрусового спрея для чистки теперь заменил всё остальное. Я выдохнула и плюхнулась на стул.
— Я чувствую себя домохозяйкой. Только без мужа, с любовниками и чаем вместо вина.
— И без детей, — вставила Курай. — Хотя мы вели себя как дети. И в постели, и за завтраком.
Мы уселись вокруг стола — уже одетые, с новыми трусами, со свежими футболками. Чай заварен, в кружках медленно клубился пар. В комнате стало… спокойно. Тепло. Мы все сидели рядом, чуть уставшие, немного выжатые, но счастливые. Я посмотрела на них всех. На сестру. На подруг. На Фэда. И подумала — а ведь хорошо всё. Даже слишком.
Чай пах жасмином. Горячий, душистый, он обволакивал изнутри, будто напоминая, что сейчас — день, и надо бы, вообще-то, вернуться к реальности. Мы сидели на полу, кто на подушке, кто прямо на ковре. Солнце било в окно широкими полосами, и всё выглядело удивительно нормальным, как будто никто не стонал тут пару часов назад, не сходил с ума от языка, пальцев и тел друг друга.
Я сидела, скрестив ноги, в одной футболке — кажется, Курай — и с чашкой в руках. Мои волосы были всё ещё немного влажные после душа, а тело приятно ломило от перенапряжения и разрядки. Люблю такое состояние. Полностью своя. И немного расплавленная.
— Так вот, — сказала Курай, поднимая взгляд от чашки. — У нас на днях первая тестовая съёмка. Не рекламная ещё, больше как портфолио. Нас хотят поснимать на крыше, на закате. Лёгкое бельё, много воздуха, ветер. Такой mood.
— И прозрачные ткани, — добавила я, ухмыляясь. — Там всё будет видно, но не прямо. Намек, а не порно. Очень тонко. Все не стоит забывать что сколько нам лет, и что мы еще "не готовы" к полноценным съемкам без одобрения родителей.
Нэти, сидящая чуть поодаль, откинулась назад на руки, и угол её футболки чуть задрался. Она перекинула ногу на ногу, потом снова поменяла позу — и в этом движении её бёдра раскрылись под солнцем, будто лотос. Белые хлопковые трусики легли между губок, но не закрыли полностью. Она, лениво и будто случайно, оттянула в сторону край ткани. Свет поймал её лоно, открытое, тёплое, с тоненькими светлыми волосками, только начавшими пробиваться.
О, солнышко, ты знаешь, что творишь? Я прикусила край губы и усмехнулась.
— Мда, — протянула я. — Провокация в чистом виде. И что это за разврат?
Нэти хмыкнула, не закрываясь.
— Да и смотрите. Будто ни разу не видели. Там всё своё. Просто не брила пару дней. колется, плюс витаминчик солнечный. Я вообще думаю… может, не стоит каждый раз всё подчистую. Это интимность, это — как кожа дышит. Даже красиво, если аккуратно.
Курай подняла голову:
— Вот, кстати, я об этом тоже думала. У меня, например, всё сейчас естественно. И меня это... не раздражает. Я чувствую себя живой. Тёплой. Реальной. Может, и не буду брить. Ну, пока точно.
Я фыркнула.
— А я наоборот. И мы кстати уже это не раз обсуждали. Не могу. Никаких "естественных лесов". Только аккуратная полоска сверху. Всё остальное — сбрить к чёрту. Чисто, гладко, удобно. И — чёрт возьми — возбуждает. Особенно когда трогаешь. Или когда тебя... лижут.
Фэд, до того молча потягивающий чай, вскинул бровь. Его взгляд метнулся от меня к Нэти, потом к Курай — и обратно ко мне.
— Честно? — сказал он, кашлянув. — Мне нравится и так, и так. Смотря на ком. Естественность — это тепло, нежность, контакт. А чисто выбритое — остро, красиво. И язык скользит лучше.
"Ого. Прямо сказал. Без стеснения. Мужик."
— То есть ты… не выбираешь? — уточнила я.
— Я выбираю, кто передо мной. И как она себя чувствует. Всё остальное — вкусовщина.
Наступила пауза. Мы переглянулись — и разом рассмеялись. Лёгко, по-настоящему. Потом Нэти, склонив голову, прищурилась:
— А как насчёт тебя самого, Фэд?
Он моргнул.
— В смысле?
Я усмехнулась, поставив чашку на пол. И, вытянув ногу, протянула её к нему, легко касаясь пальчиками его шорт.
— В смысле... ты как? Там. Брить или не брить?
Он покраснел, но не отшатнулся. Наоборот, сел чуть ровнее. Мои пальцы легко скользнули по внутренней стороне его бедра. Легонько, игриво, будто невзначай. Я почувствовала, как под тканью что-то дёрнулось.
— Смотря когда, — выдал он. — Иногда да, полностью. Иногда — просто укорачиваю. Главное — чтобы не мешало.
— И чтобы не царапалось, — вставила Курай, наклоняясь к чашке. — Особенно во время минета. Никаких щетинок. Больно же.
— А вот это да, — согласилась Нэти. — Щетина — враг. Но и полностью выбритый мужик… ну, как по мне, это чуть… детсковато.
— Не если всё остальное взрослое, — подмигнула я, и мой палец на ноге надавил чуть ниже. Прямо в том месте, где ткань шорт уже явно не справлялась с его поднимающимся членом.
Он дёрнулся.
— О, пошло, — сказала Курай, замечая. — Ты его заводишь.
— Я? Я вообще тут ни при чём, — фыркнула я, поднимая ногу и проводя подушечками пальцев прямо по напряжённой выпуклости. — Это всё разговоры о волосах и щетине. Чисто биологическая реакция.
— Мгм. Ну да. Биология, — подхватила Нэти, склоняясь ближе. — У него уже всё пульсирует. Я прямо вижу, как там бьётся в такт сердцу.
Я склонилась чуть вперёд, глядя на Фэда.
— А хочешь, мы тебя побреем? Втроём. По очереди. Аккуратно, с кремом. Осторожно. Медленно. Лезвием по коже, почти касаясь… головки.
Его глаза расширились.
— Шутите же…
— Мы всегда шутим. — Я склонилась ещё ближе касаясь его ногой и стопой разминая ему между ног. — Пока не начинаем делать.
Когда я, всё ещё с озорным блеском в глазах, отняла ногу от Фэда, я сделала это намеренно. Медленно, с толикой демонстративной жестокости. Его член остался один — брошенный, мокрый, пульсирующий от недосказанности. Мне хотелось смотреть, как он дёргается в воздухе, как его тело жаждет продолжения, как в его взгляде сквозит то почти щенячье моление, с которым мужчины смотрят на женщин, дарующих им удовольствие, но в любой момент способных его забрать. Я хотела этот момент. Мне нужен был он — растянутый, как проволока на скрипке. Звук натянутого нерва. И он звучал во мне.
Но первой — конечно — отреагировала Курай.
— Жестокая ты, Лисса, — сказала она не осуждающе, а как будто с улыбкой. Но с этим особым, томным оттенком, когда голос становится теплее от возбуждения.
Я только усмехнулась. Едва заметно. И отпила глоток уже остывшего чая — вкус которого теперь казался чужим в этом клубящемся от страсти воздухе.
Курай соскользнула со стула. Легко, грациозно, как кошка, но с чем-то ещё. В её движении не было поспешности — лишь внутренняя тягучесть, готовность раствориться в том, кто перед ней. Она опустилась на колени — и на секунду мне почудилось, что мир замер. Фэд тоже. Он всё ещё сидел, откинувшись, будто не решаясь поверить, что сейчас с ним происходит.
А потом её губы коснулись его. Осторожно. Тонкими пальцами она провела вверх по стволу, задержалась на головке — и губами, мягкими, почти трепетными, забрала её внутрь. Не глубоко, но с такой влажной благодарностью, как будто давала ему понять — я вижу, как ты стараешься, я принимаю тебя…
Он всхлипнул. Сдержанно, но тело его дрогнуло. Плечи дёрнулись, бедра чуть подались вперёд. Он держался, но ему было непросто.
А она — она погружалась в ритм. Медленно, выверенно, будто пела песню. Губы её сжимались и отпускали, язык скользил, обвивая плоть. Боже, она сосала не просто красиво — она сосала так, как будто этот член был её молитвой.
И я смотрела. Не моргая. Затаив дыхание.
Мой взгляд скользнул по комнате — и встретился с Нэти. Она уже смотрела на нас. Одна нога поджата, вторая — свободно свисала с края стула. Она была... готова. Я видела это в изгибе бедра, в приоткрытом рте, в том, как пальцы теребили ткань её топа. Но она не прикасалась к себе. Ждала. И смотрела — так, будто ей нужно было разрешение. Или приглашение.
Я встала. Без слов. Просто направилась в комнату, где на прикроватной тумбочке лежало всё необходимое. Комната встречала тишиной, в которой был слышен гул собственного тела. Я открыла ящик. Там, в уголке, лежал серебристый блистер. Презерватив. Обычный. Как дверь. Как граница. Как защита — и, одновременно, признание: да, я готова к большему. Но по своим правилам.
Когда я вернулась, Курай всё ещё была там, на коленях. Её голова двигалась быстрее, губы были влажными, а глаза прикрыты — она ушла внутрь, полностью, без остатка. Фэд был ошарашен. Взгляд у него был как у человека, который не знал, как оказался в раю — но знал, что назад пути нет.
Я опустилась рядом. Села, положив ладонь на её плечо. Курай чуть обернулась, и я увидела тонкую нить слюны, тянущуюся от её губ к головке. В этот момент между нами не было слов — но всё было сказано. Я протянула ей упаковку. Она лишь кивнула, не отрывая взгляда, и прижалась губами к основанию, покрывая поцелуями то, что ещё несколько мгновений назад жадно глотала.
